Не все мы умрем

«Оку» Евгения бросила во дворе за квартал от дома Мокрухтина. Прежде чем выйти, внимательно осмотрела себя в зеркале, надела черные очки, закрывавшие половину лица, оглянулась по сторонам и вылезла из машины. Пошла она не напрямик к дому Мокрухтина, а сделала зигзаг. К подъезду приблизилась с другой стороны. Вызвала лифт. На четвертом этаже вышла. Четыре двери. Какая? Какая-то звериная интуиция проснулась вдруг в ней. Так уверенно подойти к нужной двери, позвонить, спокойно подождать, когда откроют, — было такое ощущение, что это не она стоит у двери, что это не она нажала кнопку звонка, а другая женщина, та, что стоит в стороне у лифта и наблюдает за ней, как она подняла руку и звонит в дверь. Впрочем, может, это ей показалось чутьем, интуицией, а на самом деле где мог скрываться Мокрухтин, как не за стальной дверью с двумя замками и глазком в центре?

Дверь стала открываться. Евгения слышала, как щелкают запоры, потом к глазку прильнул глаз, она улыбнулась и подняла очки, хозяин узнал и открыл. В проеме стоял Мокрухтин в синем спортивном костюме, разинув от неожиданности рот. Черный ангел прилетел. Пока тот не исчез, Мокрухтин протянул руку и втянул ангела в квартиру, и Евгения краем сознания почувствовала, что та она, которая стояла у лифта, медленно двинулась вслед. Дверь закрылась. Связка ключей легла в карман спортивной куртки Мокрухтина. Левой рукой он все еще держал ее за руку. Потом резко развернул к себе, и она, улыбаясь онемевшими губами, промолвила:

— Вы сказали, я вам нравлюсь. Я пришла.

Спустя два часа она позвонила из автомата в офис. Трубку схватил Барсуков:

— Ты где?

— У Киевского. Он не приехал.

— И давно его ждешь?

— Больше часа.

— Вот гад! Это уже не первый раз. Завтра я его найду и выскажу все, что думаю. Мы были у Киевского вместе, слышишь? Вместе! А сейчас поезжай домой.

Евгения вышла из автомата и направилась к машине. На ней был все тот же голубой костюм. Теперь, после звонка Барсукову, она молила Бога, чтобы Иван не показался. Вдруг она сядет в машину, а он идет. Скорее уехать!

Но далеко уехать Евгения не смогла. Нога, которой она нажимала на газ, внезапно отнялась. Тело сотрясала дрожь. Евгения спустилась к набережной и припарковала машину к обочине. Некоторое время сидела неподвижно, не зная, что делать. Потом сознание стало проясняться. Главное — это снять стресс. В аптечке есть валокордин. В нем фенобарбитал. Евгения с трудом перегнулась через спинку кресла, зацепила чемоданчик с аптечкой, достала флакон и высосала его до половины. Постепенно ее начало отпускать, нога вновь обрела чувствительность, но тело оставалось ватным и появилась какая-то заторможенность, замедленность реакции, вялость. В таком состоянии не только вести машину, но и самостоятельно доехать на городском транспорте до дому она не сможет. Евгения с трудом выбралась из «Оки» и остановила такси.

— На Остоженку.

Весь путь она дремала. Водитель с участием поглядывал на нее, чувствуя запах валокордина, который наполнил салон. Он все хотел спросить: «Вам плохо?» — но так и не решился ее потревожить.

Дома Евгения передала свекрови ключи от машины и даже сумела сказать, что та сломалась и где она ее оставила. А сама, чувствуя непреодолимую тяжесть, пошла спать. Муж, вернувшись с работы, застал испуганную мать и спящую в спальне жену. Уже поздно вечером он пригнал машину и на цыпочках, стараясь не разбудить, лег рядом. Запах валокордина витал в комнате.

В два часа ночи из слухового окна на крышу дома 2/3 по Второму Труженикову переулку вылез Герман. Над домом висела луна. Чтобы его силуэт не был заметен, мужчина лег на железную кровлю и, стараясь не греметь, съехал до дождевого желоба. Держась за нейлоновую стропу, перебирая ногами по стене, он стал спускаться вниз. Обогнул балкон пятого этажа, а на четвертом перебросил ноги за перила и плавно опустился по стропе на пол. Балкон был пуст, и только в углу чернела табуретка. Балконная дверь открыта, шторы задернуты.

Герман вынул пистолет с глушителем, отвел занавеску. В глубине комнаты на кровати лежал Мокрухтин. Последовал еле слышный хлопок. Спящий даже не дернулся. Герман подошел вплотную, включил фонарик и обомлел: Мокрухтин скончался отнюдь не от выстрела, а от многочисленных ножевых ран, исколовших синюю от татуировок грудь. Лицо его закрывала книжка. Герман приподнял ее. Ошибки не было — Мокрухтин. Рядом нож. Кровь пропитала всю постель и лужей застыла на паркете. Герман тут же выключил фонарик и, держа оружие наготове, осторожно заглянул в соседнюю комнату. Никого. Кухня, ванная, туалет — никого. Входная дверь заперта.

В прихожей он почувствовал слабый запах духов. В голове его тут же выстроилась цепочка: голый Мокрухтин — отчаянные удары ножом в грудь — закрытое книжкой лицо — духи. Неужели женщина?

Держа в правой руке пистолет, левой он отодвинул в сторону дверцу трехстворчатого шкафа. В первом отделении висели костюмы Мокрухтина, но женских ног из-под них видно не было. Второе отделение: плащи, пальто, дубленки — и здесь ее нет. Отделение третье: коробки с обувью — пусто.

Герман вернулся в спальню. Там тоже стоял шкаф-купе, только поменьше первого, но женщина в нем поместится. Осмотр повторился. Половину шкафа занимали полки, на другой половине висели мужские сорочки, сдвинутые к боковушкам шкафа так, что видна была задняя стенка. Его руки сами собой поднялись и повторили движение: от центра резко в стороны. Вот оно что: она тоже искала тайник. Из-за этого и убила. Он осветил заднюю стенку, сдвинул сорочки сначала в одну сторону, затем в другую и, ничего не обнаружив, распределил их равномерно по перекладине, усмехнувшись про себя, что вынужден заметать следы за дамой, которая чувствовала себя не очень уютно по соседству с трупом и в панике не слишком тщательно скрыла направление поиска. Выглаженное постельное белье тоже лежало не ровной стопочкой, а лесенкой, — спешила, укладывая на место.

Герман опустил пистолет. Дама — дилетант. Профессионалу достаточно одного удара, да и наличие покойника его не смутит. Но тогда есть надежда, что тайник не найден.

А если найден? Дело за малым: искать прекрасную незнакомку по запаху духов. Он усмехнулся.

В гостиной перед телевизором стояли на ковре два массивных кресла. Герман нагнулся и посветил на ворс. Вмятины на ковре не совпадали с ножками. Кресла переворачивали. Он тоже повторил процедуру. Под днищем ничего. Как она их сдвинула с места? От отчаяния, должно быть.

Луч фонарика дополз до дивана.

«В нем, конечно, кассеты спрятать можно, — рассуждал Герман, ощупывая обивку, — но хлопотно. Если каждый раз вскрывать крепеж, следы останутся. А следов нет. Следовательно, и тайника нет».

Желтоватое пятно света переместилось к бару. Бар как бар. Ряды бутылок. Непрозрачное стекло он просветил на всякий случай. Фужеры, рюмки, бокалы. За ними зеркальная поверхность. Возможна ли двойная стенка? Герман просунул одну руку за бар, а вторую прижал к зеркалу, пробуя определить толщину. Слишком тонко для кассет.

В бар вмонтирован холодильник. Он открыл дверцу. Внутри зажегся свет. На полке — бутылка шампанского, коробка конфет, апельсины. Холодильник тут же включился, бар затрясся, зазвенели фужеры, и Герман сообразил, что она и бар сдвигала с места. Он посветил фонариком за заднюю стенку, но никаких следов тайника не обнаружил.

Аудио- видеотехнику Герман исключил сразу. У японской аппаратуры Мокрухтин с его неполным средним образованием заднюю стенку снимать не решится.

Между телевизором и музыкальным центром стояла высокая кассетница. Вверху аудиокассеты, внизу видеокассеты. Он сел на корточки и стал вынимать по одной, высвечивая надписи фонариком. Возможно ли, что кассеты с компроматом стоят на виду? Невозможно. В квартире бывают охранники и любовница.

Герман сразу понял, что у этого уголовника действительно собраны досье на многих, как только засек депутата Государственной думы Орехова входящим в квартиру любовницы Мокрухтина. Иначе зачем подкладывать под депутата собственную любовницу?