Наследие (СИ)

— В Хрониках говорится, что это был последний заговор с участием руководителя Службы безопасности.

— Да, именно так. Выход силовых структур из-под контроля — ситуация особая, это действительно угроза существованию Ордена, которую очень и очень сложно устранить. Малиновскому пришлось иметь дело именно с такой угрозой. Больше того, в некий момент он начал сомневаться в том, что может доверять в этом деле Трибуналу.

— И решил устранить проблему сам?

— Сложность была в том, что его знание о заговоре держалось в большой степени на догадках и интуитивно нащупанных связях. Формальных доказательств, которые можно предъявить открыто, у него не было. Он решил получить эти доказательства из первых рук. Вызвал шефа Службы безопасности на разговор и дал понять, что знает все о заговоре и намерен предать сведения гласности. А когда тот, поддавшись на провокацию, схватился за оружие, выстрелил первым. Разумеется, он позаботился о том, чтобы у разговора были свидетели. Трое… Но никто из них не дожил до следующего утра. А вот кому обвинить в происшедшем самого Малиновского — нашлось. И когда он все-таки сделал заявление в Трибунал, то оказался там не обвинителем, а Отступником. Помнишь, я говорил про открытый суд? Его может потребовать не только обвинитель, но и обвиняемый.

— Малиновский потребовал открытого суда?

— Да. И на суде объявил, в чем в действительности состоит его преступление, и потребовал соответствующего вердикта и расследования. Доказать свою невиновность ему было по-прежнему нечем, но ему было важно, чтобы его услышали. Своего он добился, только от смертного приговора это его не спасло.

— Его расстреляли? — шепотом спросила Дана.

— Да. А следующей ночью состоялся уже настоящий переворот — по приказу исполнявшего обязанности начальника Службы безопасности весь Трибунал взяли под стражу. Первый Трибун после допроса покончил с собой, остальных двоих лишили полномочий. Собрался новый Трибунал, началось расследование. Все детали заговора в итоге прояснили, участников вычислили. Малиновскому это уже ничем не помогло, но хотя бы честное имя его было восстановлено. В официальные Хроники, доступные студентам Академии, внесли только конечный результат — заговор, разоблачение, заслугу в этом лично Гроссмейстера. Это не вранье, но настоящая история была все-таки сложнее.

— Да уж, взгляд изнутри… В чем еще этот взгляд не совпадает с официальной версией?

— Владислав Малиновский не был героем, какого можно вообразить, читая только Хроники, — после секундной паузы произнес Лафонтен. — Он оказался вынужден делать выбор в сложной ситуации и вышел из нее в меру своих сил и характера. Но не более.

— Он пожертвовал своей жизнью и репутацией ради блага Ордена.

— Нет. Изначально осознанной жертвы не было. Правильнее сказать — он сделал ставку. До последнего момента надеялся, что судьи спохватятся… Осознание, что игра проиграна, его сломало. В ночь перед казнью он потребовал встречи с кем-нибудь из Трибунала или Службы безопасности.

— Да, об этом упоминания в Хрониках есть, но совсем коротко… Его посещал исполнявший обязанности начальника Службы безопасности, который впоследствии вел расследование заговора. Жан-Пьер де Ла Верне, правильно? Но о содержании разговора говорится очень кратко — что Малиновский рассказал ему еще какие-то подробности, которые потом помогли выйти на заговорщиков.

— Это правда, но не вся. Малиновский после этой исповеди заявил, что готов отказаться от своей позиции. Вообще отречься от затеи с расследованием заговора — только чтобы сохранить свою жизнь. Но такой пересмотр взглядов означал бы прекращение расследования. Ла Верне не участвовал в заговоре, но уже начал кое в чем разбираться, и останавливаться на полпути не мог. Заявление Малиновского он Трибуналу не передал.

— И этим фактически убил его?

— Едва ли. Его все равно бы убрали, не по приговору, так просто тайком. А идти на попятный в расследовании заговора действительно было нельзя.

Дана помолчала, глядя на огонь в камине. Потом спросила:

— Откуда вы все это знаете? Ну, то есть я понимаю, что кроме Хроник, по которым учат студентов, есть еще закрытые архивы и записи, но такие детали… Если Ла Верне хотел скрыть подробности, зачем бы стал включать их в отчеты?

— В архивах Ордена таких подробностей и нет. Но история все-таки записана. Внучка Жана-Пьера, Жозефина де Ла Верне, в тысяча девятьсот двадцать втором году вышла замуж за наследника другой известной династии Наблюдателей. Ее супруга звали, — он легко улыбнулся, — Ален де Лафонтен. А в двадцать шестом году у них родился сын Антуан.

Дана тоже заулыбалась:

— Так вы пересказывали мемуары своего прадеда?

— Да. Это история моей семьи. Ну, а возвращаясь к нашему настоящему… Изнутри многие вещи выглядят иначе, чем на расстоянии и с высоты разного рода компетентных мнений. Человека, который ради достижения всего лишь тактической цели жертвует огромной властью и делом всей своей жизни, я бы сам счел либо сумасшедшим, либо опасным интриганом, ведущим сложную игру. Судя по тому, что меня не отправили тем же путем, что и Малиновского, Трибунал выбрал первый вариант — безобидный сумасшедший. Но мы-то с тобой знаем, что никакой великой жертвы я не принес. Что я теряю? Неделю-другую, или сколько там хватило бы сил сидеть в рабочем кресле?.. Есть из-за чего переживать.

— Но вы все-таки переживаете, — заметила она осторожно.

— Что поделаешь. Человек слаб, а я тоже человек, — усмехнулся он. — Давай-ка пойдем в столовую. Скоро обед.

— Конечно, — заулыбалась она, вставая.

— И вот что, Дана: после обеда займемся делом.

— Каким?

— Через две недели я ухожу в отставку, но это не делается тихо и молча. Нужна соответствующая случаю речь. Так что будем писать сочинение.

*

Следующий день начался спокойно и буднично. С утра Лафонтен съездил в клинику — на очередное плановое обследование; Роше он не видел, но тот обещал приехать вечером, посмотреть, как чувствует себя его пациент, и сообщить результаты обследования.

Вернувшись из клиники, Лафонтен продолжил диктовать Дане свою речь для предстоящего собрания. За чтением и правкой текста время прошло незаметно; а вечером приехал Роше.

Закончив с осмотром и записями, он присел на край кровати Лафонтена. Повздыхал, потом покачал головой. Лафонтен про себя мрачно усмехнулся.

— Удивительное дело, Антуан, — начал профессор, — судя по результатам обследования, за последние недели твое состояние не ухудшилось. Но, глядя на тебя, в это трудно поверить.

— Я и не чувствую себя хуже, Луи. Я просто слабею. Труднее становится ходить, сидеть тоже быстро устаю… Тело не слушается.

— Друг мой, тут я тебе ничем не помогу.

— Знаю. И никто не поможет.

Некоторое время оба молчали. Потом Лафонтен заговорил снова:

— Но кое-что мне все-таки нужно, Луи. Нога стала болеть. Просто нестерпимо.

— Знаю, — кивнул профессор. — Дана твоя мне уже позвонила и все рассказала. Я оставил рекомендации там, на столе — она разберется.

— Спасибо.

— Да, что там со временем? Укол тебе сделать?

— Не надо. Дана сделает.

Будто в ответ на его слова, в комнату, постучав, заглянула Дана. Роше кивнул:

— Да-да, я помню. Скоро ухожу.

Дана скрылась за дверью. Роше задумчиво посмотрел ей вслед.

— Рад, что ты хотя бы от нее таиться перестал, — заметил он.

— Вот… не сдержался, — отозвался Лафонтен. — Луи, больше мне твоя помощь, скорее всего, не понадобится… Но я попрошу тебя… Мою смерть засвидетельствуй сам. И не дай повода для лишних пересудов. Подтверди диагноз — для Ордена, не для светской хроники. Хорошо?

— Кому именно подтвердить? — спросил Роше.

— Деннису Гранту. Спасибо заранее, потом поблагодарить не смогу.

Роше кивнул, взял его руку и сжал, крепко и ободряюще:

— Хорошо. Я все сделаю. Не тревожься. До свидания.

— Прощай, Луи.

Роше еще раз пожал ему руку, встал и пошел к двери.