Наследие (СИ)

— Я не нуждаюсь ни в защитниках, ни в сочувствующих, господин Доусон. Это, надеюсь, понять легче, чем мотивы моих решений?

— Но я не…

— Другого ответа вы не получите. И покиньте меня немедленно.

— Да… конечно. Еще раз прошу прощения.

Снова оставшись один, Лафонтен встал из-за стола и ушел в свою комнату — одеваться. Если где и можно искать уединения, то не здесь. Еще одного визита кого-нибудь из «заинтересованных лиц» он просто не вынесет. К черту!

Вернувшись в кабинет, он достал из ящика пистолет — и остановился, глядя на оружие в одной руке и золотой перстень на пальце другой.

До собрания Региональных Координаторов осталось две недели.

Зачем ему эти две недели? Зачем само собрание с торжественными речами, смесью фальши и искренности, с подспудным ощущением собственного унижения — оттого, что не своей волей пришлось уйти?

Почему прямо сейчас не поставить точку в затянувшейся истории?

Нет, оборвал он себя. Раньше надо было думать о точке. Неделю назад это был бы выход отчаяния, сейчас — только выплеск больного самолюбия.

Оставлять о себе такую память он не хотел.

Он привычно сунул пистолет за пояс брюк, застегнул и поправил пиджак и пальто. Вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

========== Глава 16 ==========

Дом встретил его желанной тишиной и покоем.

Время было еще не позднее, но он устал настолько, что не хотел ни разговаривать с кем-то, ни даже думать. Но, если прежде усталость отгоняла боль, притупляя ощущения, то на сей раз, кажется, сама была болью. Любое движение давалось с трудом. Как-то вдруг особенно остро стала ощущаться боль в ноге — невозможно ступить. И исколотые выше локтей руки обжигало прикосновение даже тонкой ткани.

Голода он не чувствовал, но поужинать Дана его уговорила — глотать лекарства на пустой желудок не стоило. Однако на том долгий день и закончился.

Раздеваясь в ванной, Лафонтен морщился при каждом движении. Немного легче стало под душем, и несколько минут он просто стоял под теплыми струями, закрыв глаза.

Он нехотя закрыл краны. Рядом появился Патрик с просторным махровым полотенцем в руках. Лафонтен выбрался из кабины — и охнул от резкой боли, когда полотенце окутало его плечи. Тяжело сел в плетеное кресло:

— Черт!

— Что? Месье Антуан, в чем дело? — всполошился Патрик.

— Ничего, ничего. — Он перевел дыхание и выпрямился, стягивая полотенце на груди. — Руки болят. Мерзкое ощущение.

— Позвать мадемуазель Дану?

— Только сначала помоги одеться.

Патрик помог ему надеть пижаму, потом, оставив сидеть в кресле, быстро вышел. Вернулся уже вместе с Даной. Она, не теряя времени, присела рядом с креслом:

— Позвольте, месье Антуан.

Осмотрев и осторожно ощупав его руки, она нахмурилась:

— И давно так болит?

— Недавно. То есть до сих пор было терпимо.

— Держу пари, что не было, — заметила она и покачала головой: — Ну что вы за человек, месье Антуан, честное слово! Хорошо, буду действовать так же, как вы. Выбирайте: или вы дадите мне как следует обработать вам руки и перестанете прятать от уколов место, куда более для этого подходящее, или я немедленно звоню доктору Роше, и пусть он сам с вами проводит разъяснительную работу.

— Что? — Он воззрился на нее, понимая, что нужно ответить так, чтобы раз и навсегда отбить охоту ставить ему условия.

Но она смотрела сосредоточенно и выжидающе. А его, даже сквозь боль и усталость, разобрал безудержный смех…

Потом его отпаивали успокоительным, Дана смазывала ему руки чем-то прохладным и терпко пахнущим.

Вскоре он вышел из ванной, опираясь на трость и на руку Патрика, и без слова позволил уложить себя на кровать. Перевернулся на живот, уткнулся в подушку и облегченно вздохнул. Дана уже шуршала чем-то на столике возле кровати; Патрик, приговаривая что-то ворчливо-успокаивающее, укрыл ему ноги одеялом, завернул подол блузы и аккуратно, всего на ладонь, стянул вниз пояс брюк. В другое время Лафонтен посмеялся бы над такой деликатностью…

Дана присела на кровать рядом.

— О… А пациент вы действительно капризный.

Ну да, то, что «подходящее место» он от уколов прятал не всегда, она увидела сразу. Мягко прощупала места прошлых инъекций.

— И кому же удалось пробить вашу стеснительность?

— Доктору Роше, — отозвался он, тихо млея от ее прикосновений. — Не ревнуй, Дана.

— Я не ревную. Ш-ш-ш, тише… Полминутки потерпите.

Куда же деваться, хотя больно было отчаянно.

Он дождался, пока Патрик оправит на нем одежду, перевернулся и улегся на заботливо переложенные подушки. Глубоко вздохнул.

— Ну, на сегодня все, — сказала Дана, поправляя его одеяло. — Отдыхайте, месье Антуан. Сиделку я пришлю попозже. Если что-то понадобится — зовите.

— Да. Спасибо.

Она погасила свет, оставив тусклый ночник возле кровати, и ушла вместе с Патриком. Лафонтен дождался, пока за ними закроется дверь, потом немного передвинулся на постели и, дотянувшись, выключил ночник.

Умница Дана снова угадала его желание, пообещав прислать сиделку попозже. Он хотел остаться один.

Но в тишине и темноте на него снова навалились тоска и боль — от холодного понимания, что теперь все его дела в этой жизни действительно закончены.

Две недели. Обратный отсчет.

Горло сдавило судорогой, перед глазами поплыло. Он поднял руку к занывшему виску и не сразу понял, что чувствует вкус слез.

*

Проснувшись поздним утром, он узнал от Патрика последние новости: Дана не велела его будить, попросила Мадлен задержаться, чтобы сделать ему укол в одиннадцать часов, сама же уехала в офис и обещала вернуться к обеду.

Она уже дает указания персоналу в его доме, и они ее слушают, мельком заметил он про себя. И подивился собственному спокойствию.

Позавтракал и ушел к себе в кабинет.

Долго не мог решиться позвонить сыну. Несколько раз брал телефон — и откладывал в сторону. Что-то мешало. Страх? Стыд?

Все-таки решившись набрать номер, он не задумывался над тем, что и как скажет. Казалось, слова должны найтись сами. Но, услышав голос Армана и обменявшись приветствиями, он вдруг понял, что не знает, с чего начать.

Молчание затягивалось.

— Отец? Что-то случилось?

— Нет, ничего. — Он проглотил трудный ком, собираясь с мыслями. — Арман, я хотел вернуться к тому нашему разговору. О наследстве.

Арман осторожно спросил:

— Отец, к чему это? Мы, кажется, договорились не возвращаться к этой теме — до времени?

— Время пришло. Я ухожу в отставку. И намерен рекомендовать тебя в качестве своего преемника. Если ты согласен.

Арман задумался, потом сказал:

— Я согласен. Но… ты до сих пор ничего не говорил о намерении уйти в отставку. Откуда такая спешка?

— Я не сам ухожу в отставку. Меня отстраняют от власти вердиктом Трибунала.

— Что?! — ахнул Арман. — Но как? Почему?!

— Это долгий разговор. Приезжай, поговорим обо всем.

— Я… Мне нужно закончить дела здесь. Через десять дней будет не поздно?

— Нет, не поздно. Собрание Региональных Координаторов состоится через две недели.

— Я приеду.

— До встречи.

Он отключил связь и положил на стол телефон.

От разговора осталось странно тягостное чувство. Возможно, из-за впервые произнесенной вслух фразы — «меня отстраняют от власти»… Почему «отстраняют»? Разве не он сам решил, что так будет лучше?

Так хочется сохранить хотя бы иллюзию контроля над ситуацией!

Интересно, что происходит сейчас в штаб-квартире. Дана наверняка затем и решила туда съездить — узнать обстановку.

Он улыбнулся, снова припомнив вчерашний вечер. Заметила ли Дана, что и как изменилось? Для него-то изменилось многое. Рухнул внутренний барьер, не позволявший ему допустить Дану ближе к себе. Теперь политические игры закончены, и он сам дал ей понять, что отношений «босс — секретарь» между ними больше нет.

Просто так сидеть и ждать новостей ему не хотелось, тем более, когда есть незаконченное дело. Все-таки отставка — событие не каждодневное, и следовало подумать о предстоящем собрании. И о своем выступлении на нем. Что-что, а уходить просто молча он не собирался.