Напряжение

- Все-таки мне кажется, - сказал Шумский, - наиболее правдоподобным было бы предположить убийство из ревности. Вообрази: она (икс) изменяет мужу, а может быть, даже не мужу - просто безумно, как в семнадцатом веке, влюбленному в нее человеку. Этот человек выслеживает ее и застает с Красильниковым здесь, в саду… Может быть так? Вполне.

- Оч-чень романтическая картина, - язвительно произнес Изотов, - но она тотчас же рухнет под моим трезвым, сугубо земным вопросом: зачем Красильников, идя на свидание, понес портфель со шмотками, учебником и журналами? Странно, не находишь?..

- Может быть, брюки и рубашки он сначала понес на барахолку? - предположил, подумав, Шумский.

- Хорошо, допустим, что так. Рынок когда закрывается?

- В шесть часов.

- А в шесть он был еще дома…

- Дома? Откуда тебе известно? Это еще надо проверить.

- Тогда, может быть, он шел не на рынок, а в скупочный пункт или, скажем, в комиссионку?

- Это не меняет дела. Они закрываются в восемь часов. Какая разница - в шесть или в восемь? Ты прав, если ему, скажем, не удалось продать вещи, то он, конечно, не потащился бы в сад с тяжелым портфелем, а занес бы его домой. Тем более что и живет-то он неподалеку…

- Тогда возможен такой вариант, - сказал Изотов, присаживаясь на край стола Шумского. - Красильников идет с вещами к кому-то, кто его ждет…

- К женщине?

- Не знаю, либо к женщине, либо к мужчине, сейчас это не имеет значения. Но человек куда-то уходит и оставляет записку: «Дома буду в двенадцать часов», Красильников ждет…

- С семи до двенадцати? - улыбнулся Шумский. - И потом идет на свидание?..

- Мы же не знаем, - возразил Изотов, - что Красильникова ждали именно в семь часов. Время может быть любое после семи - в девять, в десять…

- Да, но тогда обычно в записке не пишут - ушел в семь, буду в двенадцать. Кому какое дело, когда ты ушел, важно, что будешь в двенадцать. А уж если «случилось так, что я должен был уехать к семи», то, стало быть, Красильникова ждали в семь или даже в шесть тридцать, а он опаздывал. Ну ладно, ладно… Вообще-то тут что-то есть. Давай, Витя, развивай свою мысль.

- Ну вот. Найдя записку, Красильников пошел домой, по пути встретил знакомую женщину или познакомился с какой-нибудь девицей…

- Это уже никуда не годится, - замахал руками Шумский. - Встретил женщину, а заодно и своего убийцу. Просто так, случайно…

- Минутку, - не сдавался Изотов. - Не встретил, а Красильникова ждала женщина, с которой он договорился о свидании. Даже, может быть, шел с ней к тому человеку, рассчитывая, что пробудет у него недолго, а она подождет где-нибудь на улице. Ну а дальше твоя версия с обманутым мужем…

- Ловкий ты парень. Но тогда при чем тут записка? Она могла быть, могла и не быть. Возникает несколько вопросов: какую роль во всей этой истории играет записка? Что делал Красильников с семи до двенадцати ночи? Пять часов гулял со своей возлюбленной, а убийца все это время ходил за ними по пятам? Сомнительно. Если он все же ждал до двенадцати, то, следовательно, у Красильникова была веская причина ждать. Какая?

- Да, вопросов много, - проговорил Изотов. - Как всегда.

Шумский побарабанил пальцами по столу.

- Ну вот что. Версии есть, надо добывать факты. Ты сейчас пойдешь в общежитие, Сергея я отправлю на завод. Узнайте все о Красильникове: когда последний раз был на заводе, дома, его характер, привычки, склонности, знакомства - словом, все. А я займусь записной книжкой.

3

Заводское общежитие занимало пятиэтажный корпус новой постройки. Изотов вошел в вестибюль. Две полукруглые лестницы с грубыми бетонными перилами вели к раскрытым настежь дверям, возле которых сидела вахтерша, щуплая бойкая старуха с крикливым голосом. Час был вечерний, хлопали поминутно входные двери, мимо старухи взад и вперед шастали люди.

- Нету Кошельковой, сказано ведь русским языком - нету. Когда придет, тогда и пущу… - кричала старуха. - Токмаков, не будет тебе ключа, твой сосед уже третий потерял, разиня… Как? А вот так: дверь ломать придется… Ну ладно, попробуй от тридцать второй, может, подойдет…

- Мне бы повидать коменданта, а? - вкрадчиво, с располагающей улыбкой спросил Изотов и положил руки на деревянную загородку, отделявшую вахтершу от прохода.

- Коменданта? - переспросила вахтерша, бросая изучающий взгляд на Изотова. - Вам он зачем? По личному делу?

- По личному.

- Чей-нибудь родственник или знакомый?

- Родственник.

- Чей же? - Изотов увидел в тусклых, некогда серых глазах старухи любопытство. - Я тут всех знаю, не первый год сижу.

Два парня, гогоча и гикая, пронеслись мимо Изотова, едва не сшибив его с ног, перемахнули через ступени и выскочили на улицу.

- Во кобели, во кобели, - укоризненно качала головой старуха. - Хоть бы ноги поломали… И воспитывают их, и в театры водят, и телевизор-то им купили - все нипочем. Балбесы… Ну и чей же ты родственник?

- Красильникова Гоши.

- М-м, - неопределенно промычала вахтерша. - Красильникова… А чегой-то я его не припоминаю? Высокий такой, да? Видный…

- Ну во-от, - разочарованно проговорил Изотов, - а говоришь, что всех знаешь.

- Помню, помню, из шестьдесят девятой, Гоша. Ничего парень, положительный, тихий, не матерится. Ты говоришь - не помню. Я помню тех, кто в глазах рябит. А ваш Гоша - нет: переночует, и целый день его не видно. Его и сейчас вроде бы нет. А ты откуда приехал? Издаля? И чего тебе комендант? Подожди, сам придет.

- Слушай, бабуся, хватит меня допрашивать, - все так же улыбаясь, но настойчиво сказал Изотов, - организуй-ка мне коменданта, быстренько. Мне он нужен по очень важному делу.

- Ну обожди тогда… Мишустина! - крикнула она проходящей по коридору женщине. - Найди-ка Федор Петровича, тут товарищ его спрашивает.

- К вам попасть, как на военный завод, - сказал Изотов.

Старуха развела руками:

- Порядок такой. Не будет порядка в общежитии - знаешь что получится? Не приведи господь…

От нечего делать Изотов прочитал афиши, приколотые к доске, пожелтелый от времени распорядок дня, висящие тут же записки о найденных вещах и обернулся на строгий недовольный голос: «Кто там меня спрашивает?» Седой мужчина неторопливо сошел с лестницы. Изотов, избегая лишних вопросов, тихо сказал, что он из уголовного розыска. Комендант засуетился, стал обходительным, повел Изотова за собой.

- У нас, конечно, всякое бывает, - говорил комендант, заискивающе поглядывая на Изотова, и в голосе его улавливалось беспокойство. - Народу много, текучесть кадров большая. Сегодня работает, завтра уже уволился, за всеми не углядишь…

Они прошли длинный коридор, по которому бегали ребятишки; из кухни неслись запахи щей, жареного мяса, в умывальной шумела вода. Поднялись по внутренней лестнице.

- На первом этаже у нас семейные, на втором - женщины, потом опять семейные, а уж выше - мужчины, - объяснял комендант, борясь с одышкой.

Он стукнул костяшками пальцев в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел. В комнате было четыре кровати, посередине стоял стол, захламленный вещами и остатками еды. Небритый парень в расстегнутой нижней рубашке опустил ноги с постели, вопросительно посмотрел на коменданта.

- Спал, что ли? - вместо приветствия сказал комендант.

- Да так, самую малость.

Изотов оглядел комнату, пытаясь определить кровать Красильникова. Над одной висели вырезанные из журналов цветные фотографии красавиц. Они завлекающе улыбались, манили томными, дерзкими, надменными взглядами и как бы насмехались над теми, кто на них смотрит, но не может ими обладать. Изотов подошел ближе.

- Эта кровать Красильникова? - спросил он.

- Нет, рядом, в углу, - ответил парень.

- Он вчера ночевал дома? Когда вы его видели последний раз?

Парень накинул на плечи пиджак, присел к столу, зевнул.

- А чего случилось-то?

- Ты, Василий, отвечай, отвечай, - вмешался комендант. - Не спрашивай, а отвечай.