Скорпион

Вот такая мечта посетила меня, когда я и Полуянов брели по траве к деревянному дому, у забора которого притормозила "Нива". В слабо желтеющих окнах мелькали невротические тени. Что-то происходит? Мы привели оружие к бою: а вдруг там Нестеровой-старший засел с ядерным ранцем и готов к самоуничтожению? Жестом руки я показал старшему лейтенанту, чтобы он контролировал дверь, а сам медленно направился на хозяйственный дворик, чтобы проверить нет ли в доме "черного" хода.

Будучи урбанистом, не учел одного - дворовой живности. На мое появление загалдела птица, а из будки бухнул пес. Этого было достаточно, чтобы ситуация вышла из-под контроля. Я услышал выстрел со стороны парадного крыльца. Проклятье! Что там такое?..

Под дежурной лампочкой на веранде покачивался человек, левую руку прижимал к животу, а в правой держал... ранец. Детское недоумение и боль искажали его лицо. Я узнал Карпова. Он сделал шаг и, обмякая, рухнул ниц на ступеньки.

Я выматерился на Полуянова и присел к похрипывающему телу, пытаясь не замечать хозяйственного шума, взвеянного выстрелом.

- Да он сам, - переживал старший лейтенант, - скакнул, как черт из табакерки!

- Замяли, лучше помоги, - проговорил я, вытаскивая из-под тучноватого секьюрити подозрительный предмет. - Что это такое?

- Ранец, - ответил Полуянов, - школьный. - И открыл его. - Ничего себе, елочки-сосеночки зеленые!

Ранец был забит долларовыми пачками, будто шишками. Я приподнял голову Карпова, из хрипящей рваной раны рта выползал сгусток черной крови. Сверху раздался бабий вой, я поморщился - нам бы только коновалами работать.

- Эй, Наум Наумович? - сказал я. - Где Нестеровой?

Он меня не слышал, дыша прерывисто, точно пытаясь придержать в тучном теле жизнь. Потом с недоумением приоткрыл слезливые глаза, всхлипнул по-детски...

Сожаления не испытывал, раздражение - да. Все случилось из-за собственного ротозейства и глупости. Возможно, мы были близки к решению задачи... Я поднялся на ноги. Хозяйка без возраста заголосила:

- Ой, на кого ты меня бросил, касатик мо-о-ой!..

Медвежий угол оживился до крайности: к месту трагедии начали сходиться старушки в светленьких богомольных платочках, а вслед за ними приплелись старички в красноармейских галифе и длиннополых рубахах. Все они походили на мертвецов:

"Я - живой, одинокий, недужный... Или, может, я умер уже? Никому в этом мире не нужный. Даже собственной глупой душе."*

* Стихотворение Александра Трофимова.

Я бы их пожалел, да ничего им эта жалость не дала бы. С помощью двух ещё крепеньких стариков труп был занесен в дом. Хозяйку дома успокоили соседки стаканом первача, и мы смогли с ней поговорить. Прозывалась она Трюмкиной Анной Семеновной, сорока пяти лет, дом достался от покойного муженька, с Карповым Наум Наумовичем знакомство завела по симпатии, работала в буфете, чем он занимался ей неведомо, наезжал раз в недельку, отдохнуть душой и телом, да в баньке попариться; мужик-то был добрый и не жадный был, был-был, ох-ох, касатик ты ж мой...

- Всегда один наезжал?

- Один-один.

- Вы уверены? - и показываю фотографию господина Нестерового.

- Знакомый, - рассматривает фото. - Я его видела, а вот где видела?

- Надо вспомнить, Анна Семеновна.

- Вроде он, только тут он какой-то староватый, что ли, - рассуждает. В буфете и видела, - говорит. - И одного, и с Наумом захаживали. Коньячку вовнутря и начинай говорить про этих, про картавеньких.

"Староватый", это меня задевает, но не настолько, чтобы обратить на это внимание. Задаю вопросы о школьном ранце? Откуда он и почему хранился в доме? И что сказал Карпов, когда приехал за ним?

По словам хозяйки, Наум за последние две недели взвинченным штопориком ходил, неприятности, говорил, на работе; а ранец привез, дай Бог память, как дня три назад. Не удивилась - у Карпова в дому свое местечко, там книжки, газеты, патроны для ружья.

- Где это местечко?

- Там, - указывает на лестницу. - На втором этаже.

- А что он говорил, - напоминаю, - в последний раз?

- Что говорил? Еду, говорит, вызывают срочно.

- Куда?

- Да в Москву, - отвечает простодушная женщина. - Куда ж еще?

Действительно, в нашу белокаменную ведут все дороги. Это становится интересным. Не найдем ли мы ответы на некоторые наши вопросы, взошедши на второй этаж?

По крутой скрипучей лесенке поднимаемся наверх. Включаем свет - и...

Я готовился увидеть, что угодно, но обнаружить на высохших бревнах глянцевые плакаты, рекламирующих неонацистское движение в России, простите-простите. Крепкие фотогеничные "арийцы" в черной форме выбрасывали руки в приветствии и с зоркой пристальностью всматривались в неопределенное будущие. За их спинами то ли пылали радикальные мировые пожарища, то ли восходило солнце нового порядка. Я выматерился: этого нам ещё не хватало для полного счастья - коричневой чумы. На столе валялись книжечки идеологов этого движения от Гитлера до некто Артура Барашкова с политическим памфлетом: "Как очистить святую Россию от ..." далее шло перечисление народов и народностей, которые, как я понимаю, мешали чернорубашечникам обустроить нашу державу для полного её процветания. Комментарии, как говорится, излишни.

И ещё нами был обнаружен опус: "Истинные арийцы: опыт оккультной культуры" такого же автора - Барашкова А.А.

Чтобы получить ответ на вопрос: к кому так поспешал со школьным ранцем, набитым долларами, секьюрити, я и Полуянов провели в комнате около двух часов, перерыв её, как старый комод. И ничего не обнаружили. Очевидно, Наум Наумович придерживался законов строгой конспирации.

- Ладно, - сказал я, пряча в куртку книжульки Барашкова. - Артурчик нам поможет.

Прибывшая по нашему вызову оперативно-следственная группа позволила мне и Полуянову покинуть деревеньку, уже спящую в полуночной тьме. Кто мог подумать, что зараза проникнет даже сюда, в эту таежную залежь? Единственное объяснение: больное общество - больные идеи - больные люди.

Через два часа я знал практически все о господине Артуре Артуровиче Барашкове. Был он выпускником Литературного института 1980 года, в годы застоя публиковал в газете "Правда" этюды о родном крае, потом увлекся национал-социалистическими идейками и, видимо, скоро посчитал, что высшей силой на него возложена мессианская роль в качестве пропагандиста этих идей.