Провокатор

- А они нас, - заметил Беляев.

- А мне обещают триста марок в зубы... компенсация, - признался Ухов.

- И возьмешь, Леха? - спросил Беляев.

- И возьму, Саня.

- Вот-вот, кто кого бил, кто кого победил? - снова спросил Беляев. Суки продажные, шкуры кремлевые.

Минин у печи закричал:

- Мужики, вжарю парку!

И вжарил. Все заорали не своими голосами:

- Ууааа! Ааа! Хозяйство ж вкрутую!.. Командир, а ты как тот барин: дом, банька? - позавидовал Беляев.

- Шура, чужому счастью завидовать - своего не видать, - укоризненно заметил Дымкин.

- Демхер нам всем в жопу - вот что такое счастье, - сказал Беляев.

- А ты не подставляйся, милок, - перевел дух Ухов.

- Ага, как в том анекдоте! - хохотнул Беляев. - Сбирает мужик в лесу грибочки. Вдруг из кустов бабка с ружьем: "Чего, милай, чай, хошь меня, старую, дрюкнуть?" Мужик: "Не, бабка, и мыслей нетуть". А та: "А-а-а, прийдец-ц-ца".

Все засмеялись. Выступил Дымкин:

- Дедок зашел случаем в магазин, где компьютеры. Выходит, головой качает: "Ну, новые русские, совсем того - коврик для мышки?!"

Посмеялись. Ухов спросил:

- А про Кремлевскую стену?.. Гость столицы у стены спрашивает москвичку: "А чего, гражданка, стена большая? Такая высо-о-окая?" А та: "Чтоб бандиты не перелазили". А гость спрашивает: "Отсюда туда - или оттуда сюда?"

Все хохотнули, но смех был грустен и печален. Беляев закричал:

- А хотите стих? "Как она там ни вертелась, / Как ей только не хотелось..." Это я про демократию нашу, мать ее, сучу, так!

Минин крякнул:

- Мудозвон ты, Шура! И стих твой...

- А что, командир, стих мой неверный? - нервно взвизгнул Беляев.

- Хватит вам, голожопники, - попытался примирить всех Дымкин.

- Что и говорить: стих верный, - заметил Ухов.

- Ну? - удивился Беляев.

- Хрен гну! - заорал в сердцах Минин и плеснул на камни из ковша - и пар, как горький дым войны, накрыл и его, и его боевых друзей, их голоса, их тела... И казалось, что их уже нет, молодых и бесстрашных.

И сидели старики в тихом плодоносном саду - отдыхали после баньки. И печаль была на их светлых лицах. И слушали они себя и тишину. А тишина была такая, что был лишь слышен непобедимый, неутомимый червячный жор в наливных яблоках.

- Помирать не хочется, а надо, - сказал потом Ухов.

- Первый я, - то ли пошутил, то ли нет Минин.

- А моя Тася, внучка, говорит, - вспомнил Дымкин, - ты, дед, скоро умрешь, а я тебя жалеть не буду, ты меня заставляешь кашу есть.

- Ага! - нервно вскрикнул Беляев. - Всем нам уж могилку братскую сготовили. Всех мы пережили, а этих... - неопределенно кивнул в сторону дощатого нужника.

- Вошка и гнида - даже людям хорошим не обида, - глубокомысленно заметил Ухов.

- Вот-вот! Видно, харчи дешевы стали - рыло, гниды, себе сростили! закричал Беляев. - Пидрасссы!

- Саня, черт! - не выдержал Минин. - Что ты все каркаешь?

- Во! Анекдот вспомнил про ворон, - решил снять напряжение в беседе Дымкин. - Новая американская ракета вот-вот взлетит...

- Уже смешно, - сказал Ухов.

- А на дереве у стартовой площадки две вороны. Первая говорит: "Взлетит!" "Не взлетит!" - каркает ее подружка. Запуск - ракета взрывается. "Это ты накаркала", - говорит первая. А вторая: "Служу Советскому Союзу!"

Старики засмеялись, но вяло; похекали, запили кашель и горечь кваском, понимающе поглядели друг на друга. И замолчали. И сидели в белых нательных рубахах. И тишина была такая, что был лишь слышен непобедимый, неутомимый червячный жор в яблочных сердцевинах, похожий на хруст ломаемых человеческих судеб.

Освежившись под душем, я почувствовал, что мир приобретает привычные очертания. Классов заторопился:

- Не пей, прошу тебя, Саныч. Сегодня ты должен быть трезвым как стеклышко.

- А что у нас сегодня? - забыл я.

- Показ! - поднял палец. - Очень важный показ. Если повезет - срубим бабки для твоего будущего фильма.

- Это ты говоришь каждый день, - заметил я.

- Ты о чем?

- О бабках.

- А ты знаешь, какая ситуация в стране?

- Догадываюсь.

- До кина никому нет дела.

- Есть, - отмахнулся я. - Плохо ищешь, Классов.

- Ищи ты! - оскорбился мой исполнительный директор. - Я из шкуры лезу. Думаешь, приятно просить?

- Во-первых, у тебя такая профессия, - резонно отвечал я. Во-вторых, у тебя такая национальность, а в-третьих...

- Не трогай мою национальность! - взбеленился Классман. - Ты ведешь себя, как черносотенец!.. Пьешь-жрешь-срешь, а голова болит у меня! Ты мне осточертел! Ты живешь иллюзиями! Мир изменился, а ты остался у параши цивилизации!

- Красиво говоришь, товарищ!

- И-и-идиот! - И ударил входной дверью так, будто забил крышку гроба.

Ничего себе - день начинается, друзья мои, почесал мытый затылок. Я что - сливной бочок для чужих истерик? Нехорошо так нервничать, если можно спокойно принимать мир таким, какой он есть. Неправду говорит Классов - я тоже меняюсь. И в лучшую сторону. Например, сочинил гениальную быль о Т-34. И мечтаю запечатлеть эту боевую современность на кинопленку. Для этого нужен всего 1 (один) миллион долларов. Мой директор Классов утверждает, что таких денег в стране нет. Есть, смею утверждать, есть. Надо только уметь искать нуворишей, имеющих вышеназванную сумму для мелких расходов. Кто это может быть? Правильно - банкиры, бандиты, бляди (в широком смысле слова) и, конечно, политики. Классцман утверждает, что ведет со всеми заинтересованными сторонами переговоры. А зачем говорить, если надо хорошо надраться и решить проблему раз и навсегда? Что ж, подозреваю, нужно лично вмешаться в ход истории.

Пожалуй, и начнем сегодня вечером. Кажется, на кинопоказе будут некоторые политиканы? Возьму их за мошну и вытрясу всю душу, которая именно там и находится.

А что делать сейчас? Пить нельзя. Читать не хочу. Бабу не могу - не могу исключительно от лени. Сколько можно пихаться со стервами в потливой похоти - все равно результат один и тот же: минутный оргазм счастья, переходящий в бесконечные проблемы. Скучно жить на свете, господа, скучно.

Что делать? Открыл окно: было начало осени, середина дня, начало, напомню, века. Вверху плыли облака. Ионизированные, они плыли гипсографическими странами, материками, островами. У меня возникло закономерное желание запрыгнуть на один из необитаемых островов, чтобы уплыть на нем в теплые хлебосольные свободные края.