Калуга первая (Книга-спектр) (СИ)

А Иосиф рассказывал, и глаза его блестели. Он говорил о единой вере, о порядке, где каждый на своем месте. Но ни слова о Нем. И тогда я заставил себя вспомнить привидевшееся мне Лицо, и оно постепенно и властно заполнило огромную пустоту во мне, обещая иной путь, ради которого я мог прожить ещё сколько угодно.

Явление четвертое.

Иосиф и Никодим (с ними ещё трое) ожидали меня в условленном месте. Глядя на них издали, я вновь испытал полное равнодушие. Небо было огромно, закатывалось солнце, а их фигурки были так ничтожно малы... Как странно, что они так и не поймут, зачем им все эти хлопоты.

"Все прошло хорошо, - сказал Иосифу, - я поддержал в них веру."

В Иосифе я всегда видел нечто мутное, и мысли и картины редко видел. Он умел скрывать. Иосиф спрашивал, что именно я внушил, я отвечал и смотрел на тех трех, что умели писать. Он был здесь шестым. Они привели Его. Я всматривался в Него, но Его будто не было. На Его месте была дыра. Даже страха в Нем не было.

Иосиф был доволен и говорил о бессмертии моего имени и вспоминал, как предложил мне такой исход. Он намекал, что я обязан. Еще он говорил о грехе ради веры и порядка. А я думал: как глупо полагать, что так, как есть, будет всегда... Они этого никогда не понимали. Их вела иная сила, она не понимала моей. И все мы на закате солнца походили на мертвецов. Движение остановилось, и моя жизнь уходила в века.

Иосиф стал уговаривать показаться. "Ты ещё больше укрепишь в них веру". Я не хотел. Но тогда Иосиф показал на троих, а Никодим подошел к Нему и сказал: "Мы привели Его. Он лежал в саду, и рот Его был набит землей." "Разве тебе не жаль Его?" - насмешливо спросил Иосиф. И тогда я согласился. Я спросил: "Что будет потом?" Иосиф удивил: "Ты хочешь бесконечных исканий, но не все так могут. Им нужны уверенность и покой. Им нужен закон. Их утешат вечность и твои чудеса. Не поверь они в твое бессмертие, и не нужны им будут твои притчи." Он помнил, как меня тронуть, но он не знал, что я теперь, как и пять лет назад, был без ничего. И те притчи нужны были только мне.

Никодим подозвал троих. Они стали обсуждать, как мне лучше показаться. А я думал, что истинное движение никогда не оставляет совершенных плодов, и если говорят "это совершенное творение ума, рук или духа", то оно наверняка мертво, потому что создавший совершенство всегда умирает в нем, потому что, чтобы добиться совершенства, нужно остановиться.

Они договорились, а я вспомнил, как год назад они жадно слушали меня, а теперь возлюбили Иосифа за хитрость. Они считают, что все поняли и обрели Чувство, ради которого я живу. И тогда я заставил их встать на колени. Они подчинились и смотрели на меня преданными глазами. Иосифа я не заставлял, но он сам хотел встать. Он изменился в лице, когда они славили меня. "Сделай, чтобы они замолчали", - слабо попросил Иосиф. Я объяснил, что примерно так могу сделать завтра. Он кивнул, и я увидел, как он мучается, что хотел на колени.

Когда все отошли, Иосиф спросил: "Зачем Он тебе нужен? Если ты откроешься Ему, Он станет опасен." "Я всегда могу сделать так, чтобы Он все забыл", - отвечал я Иосифу. "Будет лучше, если ты так и сделаешь."

Он помолчал, а потом быстро спросил: "Почему это дано именно тебе?" Я помнил, что он всегда этим тайно мучился. Я ответил: "Потому что я всегда был и всегда видел себя во всем." И тогда он не выдержал: "Ты просто больной! За твоими словами ничего нет! Ты возомнил о себе, а сам не знаешь, почему именно у тебя такая сила!" "Потому что все разойдутся, а потом вновь войдут в меня," - отвечал я. И зачем-то снова говорил ему о созревании сути в иную суть, о том, что ещё долго придется ждать, когда один сможет стать всем. Он слушал меня, а потом закричал: "Я знаю, о чем ты! Не продолжай, ты меня завораживаешь!" Его глаза горели, он, как и все, находил в себе мое, и оно пугало его. Я молчал и видел, что он ярко думает о моей смерти. И сказал ему: "Не мути свой ум злобой. Я выполню все, что тебе обещал." "А как я могу знать, - сказал он, - не пойдешь ли ты против нас?" "Поверь, если можешь. Я не останусь с вами, хотя буду среди вас." "Ты - игра природы", - сказал он и начал доказывать, что с ними истина, потому что они верят по учению и исходят из того, как было во все времена, и что они укрепят веру мною и собой, и главное сделают после меня. И во мне были они, каждый вошел в меня частью. Я был переполнен ими и потому начинался сызнова. Мысленно я сказал им об этом, но увидел, что в них не задержалось.

Мы разошлись, условившись встретиться через три дня. С Иосифом уходили четверо. Было уже совсем темно, когда я подошел к Нему и сказал: "Пойдем."

Явление пятое.

Меня беспокоило, что Он так долго молчит. Молчание - это почти сумасшествие. А я подолгу рассказывал Ему притчи и знал, что Он не понимает их. Мне теперь самому нужно было говорить и говорить, чтобы понять себя. Так мы проводили день за днем, а Он все молчал и молчал. Он не мог понять, почему я выбрал Его. Я Ему не объяснял.

Но сегодня я знал: Он заговорит.

"Мы, а теперь вот они, - заговорил я, - не понимают: все, что я раньше делал ради веры, делалось ради власти веры против власти силы, которая есть. Скоро властям будет служить моя вера, и я об этом раньше не думал. Я долго считал, что всем стоит только поверить внутри себя и все станут как я."

Я помолчал, и Он был неслышен.

"Раньше я говорил, не зная, что не понимаю до конца смысла сказанного, - продолжал я, - потому и согласился с Иосифом. Я всегда помнил, как похож на всех."

Он молчал.

"Ты слышишь?"

Он кашлянул, и я понял, что Он просто не может начать. И я уже не беспокоился, говоря в темноту:

"Иосиф убедил меня, что нужен сильный образ. Такой, чтобы не умещался в каждом и был вне жизни и смерти. И я тогда хотел, чтобы все почувствовали, открывали и поддерживали в себе движение к иной жизни. Но все и не могут. И только сейчас я понял, что всем и не нужно, все - это память. Значит, я сделал полдела и потому - не сделал ничего."

Вдруг Он сказал громко и хрипло: "А может быть, ты действительно не от мира сего?" - и засмеялся. Я ждал, что ещё скажет, но Он молчал. Тогда я спросил: "Почему?" Он встал, зажег светильник, придвинулся ко мне и говорил: "Мне верилось, что ты послан. Но теперь я знаю - ты закон и ты суть людей. Нет, ты не положил свой дар во зло! Ты не терзайся. Иначе и не могло быть. Закон не может быть против людей, человек против закона, да?" Он говорил и не ждал ответа, Он входил в меня. "Я удивлялся: ты входил в грех и выходил чистым, обогащенным. Искушения служили тебе, твоей сути." Тогда спросил я: "Иосиф и те, кто с ним, тоже стоят перед искушением и могут выйти чистыми и прийти к сути?" Он встал и долго ходил. "Нет, нет! У них сразу была цель: слава, имя, власть. В них что-то не удалось. Им легко было убить в себе стремление, потому что оно было мало. Убив в себе закон, живешь долго-долго, как трава, пока не вытопчут. Ты нам напомнил о стремлении, но не будь тебя, оно будет гаснуть, ведь у тебя не просто стремление, но и дар! Ты же действительно от Нее и от Него!"

Он замолчал, и глаза Его ликующе горели, и я чувствовал энергию, исходившую от Него. Я поддался чувству Его, будто увидел того, о ком Он говорил, не себя, а кого-то другого, и руки мои дрожали, когда я спросил, уже зная, что Он ответит: "От кого я?" Он шепотом, подавшись вперед, произнес: "От камня и плоти." Он с трудом проговорил, а я отвел взгляд и думал в страшном негодовании не знаю на кого, думал, что не я ли говорил сейчас Его устами, не хотел ли я сказать то же и без Него. Он присел передо мною и, стараясь уловить мой взгляд, шептал: "Ты язык камня и плоти, ты заговорил из сути травы и последней твари, тебе суждено понять мечту и прийти к ней через себя. Все едино! Как один человек говорит то глупость, то важное, так и плоть говорит через людей разное, но суть всего говоришь ты, и пусть все, кто был с тобой, сойдут с твоего пути! Ты уже не можешь умереть, они лишь отодвинут понимание тебя на мгновение в тысячи лет!" И Он торжествующе рассмеялся. Мне сделалось невыносимо тоскливо, уныние пронзило тело, заныли раны - это сжались мои пальцы. Он увидел, что я смотрю на ладони, и наложил свежее лекарство. Он дал мне пить и накрыл меня, как младенца, от Его умиления меня мутило, Он сиял и светился. Я сказал, что пора бы спать. Он задул свет. И уже в темноте, нанося ещё одну рану, прошептал: "Мир тебе, будь благостен!" А в голове моей кружилось что-то мучительное и тяжелое, оно требовало признания. И тогда я сказал себе, что это я сам светился в Нем и через Него говорил все до последнего слова. После этого мне стало легче, пустота снизошла на меня, я ушел от тяжести и боли и уснул.