Калуга первая (Книга-спектр) (СИ)

- А как же выход? - крикнули из окна гости Бенедиктыча, - ты забыл про выход!

- Ну это же всем понятно: выход в Любомирчике, который уже не делает а-а в штанишки. Он маленький человечек будущего и перерожденный дитя нового века.

- И это все? - изумилась успокоившаяся Зинаида.

- Все, - объявил Веефомит, - можете расходиться по домам, закройте книгу и пожуйте чего-нибудь, дальше ничего не будет, ни выходов, ни входов, ни прошлого, ни настоящего. Далее - пустые страницы для пустых людей. Разрешите откланяться.

Все зашевелились, поднялись и медленно уходят. Гаснет свет рампы, раздражающе скрипят половицы, остается гора тел, она кажется бутафорской, но изредка слышатся стоны, медленно опускается тяжелое полотно, видно, как возвращается Кузьма, ищет что-то, поднимает трубку, замечает, что занавес опущен не до конца, и, поднатужившись, тянет его вниз; завес резко падает. Бенедиктыч спускается в зал и выходит из книги. Свет гаснет полностью, и в полной тишине чья-то торопливая рука выводит крупную белую надпись:

К О Н Е Ц

Антракт

- Как бы попонятнее объяснить, - учил Кузьма Бенедиктович. - Мы все повторяемся, приобретая то "я", которое нам ближе. И в этом выборе играет роль не столько схожесть натур, сколько способность натуры держаться космической линии. Это эстафета. Передаешь огонь, в котором ты сам. Так было всегда. Но мало кто видел в себе Сократа. И вы ещё не почувствовали, что ваше рождение и ваша смерть длятся беспрерывно, что вы, ещё не родившись, умирали бессчетное число раз. Есть критические моменты, когда форма исчерпывает себя и наступает другая, тогда происходят большие и малые катастрофы. И то, что играло букашечную роль - приобретает гигантский смысл, а властелины становятся молекулами. И в личностном развитии есть такие точки, когда можно приблизиться к линии, но в силу разных причин эта возможность отвергается и что-то в человеке умирает; с каждой такой катастрофой все меньше остается связи с прошлым, с теми "я", которые когда-то участвовали в эстафете. Потому-то каждый волен вечно рождаться и умирать. И все это определяется по отношению к Линии жизни, о которой можно лишь мечтать.

Бенедиктыча слушали очень внимательно, раскрыв рты и пуская слюни, не делая надменное или всепонимающее лицо, как это бывает у конченных людей. И Бенедиктыч брал трубку, и ему с почтением подавали спички и приносили пепельницу, и, обласканный уважением, он продолжал:

- Когда-нибудь, когда люди достигнут мира, смешаются и не будет национальной амбициозности, когда не будет бедных и богатых, голодных и калек и все будут проводить время плодотворно и весело, потому что воцарятся разумность, здоровье и техническое совершенство - тогда-то и вспыхнет на этой планете последний пожар, который расплавит и смешает все живое. Планеты придут в движение, столкнутся и, осветив космос гигантскими взрывами, разлетятся горячие глыбы в разные стороны, породив хаос и рассеивая вдохновленный опыт и новые зерна сознания. Где-то далеко-далеко, но и совсем рядом, зазвучит прекрасный инструмент, как когда-то земная скрипка. Так уже было не раз. Тогда вы совсем не были похожи на людей и жили там, куда не прийти километрами, и я даже толком не скажу, в какой части неба это было... Да и какая разница, если вирусы сознания - это вы, приобретшие такую чудесную, ласкающую глаз форму. И скоро, очень скоро одни из вас, как в Страшном Суде, умрут, так и не родившись, другие будут искать законы рождения новых форм и выбирать по своим силенкам. Так что вам нужно торопиться расти, думать и искать. Хотя, может быть, мой рассказ о пожаре травмирует ваше недозревшее сознание?

- Не тлавмилует, - откусив от яблока, сказал пятилетний Кузя.

- Ну не бойся, дед, рассказывай, - взмолился Любомирчик. - Мне тетька Зинка никогда так не рассказывала.

Да, - вздохнул Кузьма Бенедиктович, сунув в рот мундштук трубки, надо же - тетька Зинка. Мать она тебе, Любомир, мать, а не тетя.

- А ну её, толстую! - махнул рукой Любомирчик и обмакнул блин в тарелку с вареньем. - Она рыжая и папке все зубы повыдергивала, а сама хочет, чтобы я дядьку философа папой называл.

- Но у твоего отца есть зубы! - улыбнулся Бенедиктыч.

- Не-е, - подключился Кузя, - он мне фокус показывал. У него то есть, то нет, я сам видел, он соли насыпал и щеткой их длаил, они у него выкладываются.

- Вынимаются, - поправил Кузьма Бенедиктывич, - это бывает. И ему не Зинаида Ильинична их повыдергивала, а наши врачи. Они их лечили, лечили, а потом выдернули, потому что он в детстве ел много сладкого.

- А философ говорит, - снова макнул блин в варенье Любомир - папенька и сейчас не дурачок сладкого покушать.

- Положи, Любомил, блин, не ешь валенье, - и Кузя попытался забрать блин.

Но Любомирчик не давал. Началась потасовка. Кузьма Бенедиктович растащил их и пригрозил:

- Я не стану больше вам рассказывать, если вы будете себя так вести.

Они мигом расселись по местам, и Кузя попросил:

- Ну холошенький тезка, ласскажи еще!

- Сначала говорите, что поняли.

- Мы вилусы, - сказал Кузя.

- Мы бессмелтны, как звезды, потому что мы звезды, - сказал Любомирчик, показывая вверх. Бенедиктыч похвалил, и Маленький Кузя, задетый таким красивым ответом, быстро-быстро выпалил:

- Мы не умлем, потому что будем думать о том, где мы ланьше были и куда полетим! Нам надо толопиться, потому что будет большой огонь и все станут жить холошо-холошо и много кушать, только не сладкое, а флукты и мясо.

- Про сладкое дед не говорил, - поправил гордый Любомирчик.

- А я говолю - говолил!

- Научись сначала букву "рэ" говорить, а потом спорррь!

- А ты вылодок! - обозлился Кузя.

- Кто тебе такое слово сказал? - всполошился Кузьма Бенедиктович.

- А я слышал, как тетя Зина философу говолила, что такой вылодок, как Любомил, мог появиться только из-за дулака папаши-алкоголика. И ещё сказала, что тебя нужно было назвать Дуломилом.

Кузьма Бенедиктович отвернулся, проскрежетал зубами и прослезился. Они мигом все поняли и, забыв об оскорблениях, полезли его утешать.

- Ничего, ничего, - говорил он, - это я так, это сейчас пройдет. Вы лучше запомните: если будете обижать друг друга, то мне всегда будет плохо.

- Я, дядечка Кузечка, - лепетал Кузя, - тебя не буду обижать, я этой тетеньке Зинке в ложку плюну, хочешь?

- Ну что ты, - потрепал ему волося Кузьма Бенедиктович, - она ведь женщина и тоже когда-нибудь умрет, а ты пожалеешь. И она в сердцах так сказала на дядю Раджика, она ведь его любила по-своему.

- Она и философа теперь любит, - серьезно сказал Любомир, - я слышал.

- А мне про любовь надоело! - сказал Кузя, - папка сядет на кухне и говолит и говолит: что она всех любит и что пока есть любовь, Бенедиктович ничего им не сделает.

- Правильно папка говорит, а мама что ему отвечает? - с любопытством спрашивает Кузьма Бенедитович.

- А мама слушает.

- Ну и славно, и хорошо. И ты слушай. Давайте, миритесь, братцы.

Они мигом пожали друг другу руки, а Кузя сказал:

- Мил до пожала!

- Вот так будет лучше, - и Кузьма Бенедиктович взялся за трубку.

Они зажгли ему по спичке и с уважением смотрели, как он всасывает огонь в трубку. Потом отсели, и дым плавно потянулся в открытое окно.

- Дядя Кузя, а мы сегодня в этой комнате спать будем или в той?

- В этой.

- Давай в той, а то ты нам не покажешь пелед сном сказку.

- Покажи, дед! - попросил и Любомирчик.

- А сколько сейчас времени? - встрепенулся Бенедиктыч.

- Ты же выбросил все часы, - смеется Любомирчик, - что, забыл?

И Кузя смеется:

- Ну ты сам говолил, что живешь тепель вне влемени, когда сказку пло лелятивизм показывал.

- Ну да, ну да, согласился Бенедиктыч, - запамятовал.

И с сомнением посмотрел на них.

- Есть у меня одна сказка. "О грехе, о правде и о суде" называется. Не знаю, понравится она вам или нет?