На грани фола (Крутые аргументы)

- И никакой мистики?

- По существу никакой, а загадок не больше, чем у других наций. Как всех на земле созданий, обуревает нас тяга проехаться при случае за чужой счет, раздирают все известные на сегодня нестыковки между плотью и духом. В государстве нашем невиновны разве лишь грудные младенцы.

- А взрослые?

- Эти живут в состоянии хорошо или плохо скрываемого соперничества между собой, борются за свое место под солнцем и, если побеждают, то исключительно с целью вести этот вечный бой до последнего вздоха. По ходу же дела невольно превращают цель в средство, средство в цель.

- В России мне приходилось слышать, будто русские, по природе своей, способны глубже других народов воспринять заповеди Христовы, лучше понять значение и смысл жизни. Скажи мне, Алексей, неужели природа не наделила вас порождениями невежества?

- С избытком, как и всего остального. Моим соотечественникам желательно было бы избавиться от чрезмерного возвеличивания себя и склонности к скороспелым заключениям, сущую же правду научиться говорить не только тогда, когда их уж больно рассердили.

- Признаюсь, в прошлом у меня складывались свои впечатления, преимущественно не очень благоприятные. Вот, скажем, такие. Больше они прозорливы, чем рассудительны. В массе своей работают не столько ради достижения конечного результата, сколько ради вознаграждения в самых разных формах. Без личной заинтересованности или страха наказания у них вообще нет стимула что-либо делать. Крестное знамение - чаще всего лишь формальное выражение их благочестия. Милосердие хоть ими и почитается, но считается слабостью.

- И что, впечатления эти так и не изменились?

- Я пришла к выводу, что вопреки всем предубеждениям у нас в Европе против русских, своим обаянием они относительно легко завладевают чужим сердцем. Обаяние это особенно неотразимо действует на иностранца, который убежден, что русские вообще мало чем отличаются от него. Их желание понравиться иностранцам мне показалось не искусственным. Если они играют, то играют вдохновенно, ибо актерский дар у них от природы. К продолжительной же дружбе или интимной любовной связи они не очень стремятся, будто опасаются какого-то подвоха или чего-то еще. Вот я и хотела бы знать, если они боятся, то чего именно?

- Действительно, чего же мы боимся? Наверное, как бы ненароком не выплыла наружу лень нашего ума и непоследовательность, когда живется днем сегодняшним и легко выветривается из памяти день вчерашний, когда слишком часто заносишься, хвалишь себя и завидуешь более удачливым. Стоит ли удивляться после этого нашей забывчивости вовремя заплатить долги. Скажи мне, живут ли где-нибудь так не по средствам, как у нас? В каком другом государстве расходы настолько превышают официальные доходы? Где ещё столь наплевательски подходят к своему здоровью, искренность ценят больше в других, чем в себе, а маститые прохвосты от политики и бизнеса пользуются такой широкой популярностью?

- Будто не знаешь! В моей родной Италии среди самого одаренного эстетическим чувством народа! Мы с русскими можем потягаться не только в плутовстве, но и во многих других пороках. И все же, Алексей, страшно хочется знать, в чем именно ваша русская тайна?

- Русская тайна? Надо крепко подумать прежде, чем меня куда-то понесет.

- Ну вот, всю жизнь раскапывал чужие тайны, а о своей не задумывался.

- Просто времени не хватало. Тут я должен ещё раз с тобой выпить. И, конечно, за тебя.

- Нет, давай лучше за нас.

- Давай.

В комнате раздался звон хрустальных бокалов. Воцарилась тишина, но не надолго.

- А черт её знает! - продолжил Алексей. - Видно, у каждого своя, хотя и есть нечто общее. Скажем, в семье растет ребенок, он всегда прекрасен, может нравиться и сам влюбляться. Однако любить глубоко и надолго, а одновременно усердно воспитывать себя желания испытывает уже поменьше. Это ещё и оттого, что с детства мы приучены жить больше в мире не реальных вещей, а их толкований. Не любим мы вялые слова, нам подавай забористые, ради которых иногда и отца родного не жалеем. Вразумительному объяснению предпочитаем этакое чувственное умиление, наполненное страстями в ущерб благоразумию. Что ещё у нас получается как бы само собой, так это говорить одно, подразумевать другое, делать третье, прикрывая каким-нибудь авторитетом слабость собственных нравственных и умственных усилий. Восторгаемся о своем национальном величии, забывая о личном достоинстве. Если и готовим себя для Царствия Божия, то опять-таки не делами обычно, но больше благими пожеланиями, чтобы потом придти к финальному заключению как ни молись, всё черту достанется.

- То есть у каждого своя неврастения, так получается?

- Однако, Джулия, соблазн нас мучает общий.

- Какой же именно? Ты меня заинтриговал не на шутку, поверь.

- Пусть даже это наш собственный, но приписываем мы его Сатане. Решительно хотим покончить с отжившим свой век и начать все сызнова, будто до нас никого не было, да и нас самих, пожалуй, тоже не было. Сила нашего негодования перевешивает обычно силу благословения, потому и страдаем вечно под ярмом проклятия надуманного. И когда все свои грехи и пороки перекладываем на дьявола рогатого, тяжело нам благоразумием рассудка сдерживать неодолимые влечения страсти. Пусто, муторно на душе у нас, соскучившейся, исстрадавшейся по правде и справедливости. Жить ради только материального благополучия нам быстро наскучивает. Да, мы готовы служить демократии и свободе, но не лишь бы, а когда все делаются равными перед законом. Впрочем, каждый понимает свободу и демократию по-своему. Или как мудро замечали наши предки, "что ни мужик, то вера, что ни баба, то толк".

- О, это очень верно сказано.

- Черто, как говорят у тебя на родине.

- А у нас с тобою от чего всё зависит?

- Вот чего не знаю, того не знаю. Но, видимо, в известной мере от нашей генетической памяти. Государственные границы ведь делят всех смертных на племена лишь вследствие расхождений в нашем сознании, однако есть сходства, благодаря которым возникает общность взглядов на сие загадочное действо, называемое нами жизнью. Волей-неволей мы все взаимно уподобляемся неотвратимо, даже если каждый ходит по своему замкнутому кругу и далеко не всегда отличает подлинное от придуманного. Как и ты, я очень хочу знать, куда мы с тобой идем и что нас ожидает в этом походе. Чем больше об этом задумываюсь, тем меньше сознаю происходящее. Или нам только кажется, что мы куда-то идем?

- Хорошо, пусть кажется. Главное, Алексей, не останавливаться. Движемся значит живем, или кажется, будто живем, какая разница.

- Ты мне, кстати, подсказала одно из направлений поиска для моего бюро расследований. Почему бы мне не отправится в экспедицию в свое подсознание и генетическую память в поисках загадочной русской души и..., - сказал Алексей и опять задумался.

- И чего еще? - переспросила Джулия.

- И черта в ней. Если что-нибудь будет получаться, переведу на английский и пришлю тебе.

- Только не забудь, я буду ждать. Ну а на днях заеду к Отто. Он уже выписался из больницы и после нашего последнего визита к нему чувствует себя значительно лучше. По его словам, им все уже подготовлено.

- Поедем вместе?

- Боюсь, лучше мне это сделать одной. Не потому что ожидаю от него подвоха, а просто там, где мне приходится ходить, черту делать нечего. Хотя мне и нравится роль легкокрылой феи, я вроде доброй ведьмы, что прилетает к порогу дома и оставляет там свои подарки. А потом, чувствую, ты уже потихоньку начинаешь скучать по родным местам. Вот так и я, будучи в сказочно красивом Петербурге, невольно сравнивала его с Венецией и находила её ближе моему сердцу. Или я ошибаюсь на этот раз?

- Нет, ты абсолютно права.

Он поднялся из-за стола, опустился перед ней на колени и стал целовать её руки.

Доселе тихо спавший Крус встал, потянулся и побрел куда-то к себе.

*

Накануне дня Богоявления Джулия вышла к порогу своего дома и оставила там миску с молоком, что, по христианскому поверью, предназначается верблюдам, на которых из южных стран прибывают волхвы.