Напряжение

Богачев ушел в темноту. Патруль направился дальше, не оборачиваясь. После молчания идущий справа красноармеец проговорил тихо:

- Один есть. Скоро появится и другой…

21. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Русинов появился на Басковом переулке до зари, когда небо над городом было черным, как деготь, и без звезд. У парадного крыльца со столбиками и крышей ничем больше не приметного дома остановился, осмотрелся и стал быстро подниматься по лестнице.

На условный стук дверь открыл Дранишников.

- Проходите, - вполголоса проговорил он и повернул в замке ключ. - Осложнений не было?

- Все в полном порядочке, - весело ответил Русинов.

В тесной, с низким потолком и голыми стенами комнате стоял письменный стол; в двух шагах от него - железная койка, заправленная флотским шерстяным одеялом. Дранишников подбросил чурок в круглую, уже затухавшую чугунную «буржуйку», выкрутил побольше фитиль в лампе, пригласил сесть Русинова и сам устроился за столом. Русинов отметил, что батальонный комиссар чисто выбрит, китель его отглажен и к шее плотно прилегает белейший подворотничок.

Без всяких вступлений Дранишников начал придирчиво - по дням и часам - выспрашивать, где жил Русинов все это время, что делал, с кем встречался, у кого ночевал. Ответы вполне совпадали со сведениями, имевшимися в распоряжении батальонного комиссара. Тогда Дранишников приступил к главному.

О Нефедове, Гертруде Оттовне и группке, сколоченной им на заводе, он был осведомлен достаточно хорошо, однако связь с Богачевым (теперь уже установленная точно) явилась открытием. О ней-то он и хотел узнать возможно больше.

Припоминая подробности, Русинов рассказал о встрече с Михаилом Николаевичем, сцене, которую тот разыгрывал с женой для проверки, упомянул и о его вечернем походе куда-то. Потом передал инструкции и задание, полученные перед самой отправкой обратно, и, сняв шинель, положил ее на стол, рукавом кверху:

- Тут кое-что есть…

Прежде чем достать бритву, Дранишников осмотрел в лупу замусоленный штат [11] с двумя перекрещенными орудийными стволами и аккуратно подсек нитки. На стол выпали узкие ленточки фотопленок. Подцепив пинцетом, он поднял одну к лампе и приблизил линзу. Стекло увеличило формулы, нагроможденные беспорядочно друг на друга. Без сомнения, это были формулы, написанные рукой Лукинского… Дранишников крякнул от удовольствия.

- Он говорил, что это за пленки?

- Нет, но сказал, что я должен их передать лично Ржезинскому, и никому больше.

«Еще бы!» - подумал Дранишников, испытывая удовлетворение и одновременно желание поощрить или по крайней мере сказать какие-нибудь приветливые слова парню. Но не получилось. Пододвинув кисет, буркнул:

- Курите… Таким образом, вы оставались у него ночевать в первый день и ночевали сегодня, так? Какое у вас ощущение: инструкции, которые он вам дал, исходили от него самого или от кого-то еще?

- Думаю, что от кого-то…

- На чем основано ваше предположение?

- Во-первых, когда я пришел, он ничего конкретного мне не говорил, только слушал. Во-вторых, он куда-то уходил с женой вчера вечером, возможно как раз за инструкциями.

- И оставил вас одного в квартире?

- Да, на кухне… Промерз там, как суслик… Он запер двери в комнатах, кроме одной, и велел ждать на кухне.

- Почему кроме одной?

Русинов хитро прищурил глаза, улыбнулся:

- Я ему помог… Я знаю способ на время заклинить замок, очень простой, без всяких инструментов, и - никаких следов. В детстве один парень научил, и мы баловались с ребятами в школе, разыгрывая учителей. Вот я и сделал это на всякий случай. Михаил Николаевич повозился с ключом, но времени не было, и он сказал, чтобы я не выходил из кухни, - они вернутся через десять - пятнадцать минут.

- Сколько же их не было?

- Около трех часов.

- Зачем вам понадобилась его комната?

После паузы Русинов сказал, пристально посмотрев на Дранишникова:

- Разве вам не интересно, что в ней может быть?

- Предположим…

- Так вот, возьмите на заметку, чтобы не ломать потом голову. В комнате, которая напротив входной двери, налево в углу стоит старинный буфет или комод - не знаю, как называется. Красного дерева и с бронзовыми накладками. Внизу справа предпоследняя бронзовая чашечка с соском - их там много, они все одинаковые, пояском тянутся - рабочая. Если ее нажать, отходит сбоку доска, а за ней - совсем незаметный плоский-плоский ящичек. В нем он держит кое-какие бумаги…

Русинов нагнулся проворно, стащил с ноги сапог и достал из-под стельки замызганный, волглый от пота клочок бумаги:

- Вот список один… Оттуда… Копия, конечно…

- Что-о? - приподнялся на локтях побелевший мгновенно Дранишников; зрачки его расширились, как при ожидании неминуемой катастрофы. - Кто вас просил? - загремел он в ярости. - Что за партизанщина? Какого черта вы суетесь не в свои дела? Зачем?! Это что, игрушки?..

Слушавший поначалу внимательно и с интересом, он при упоминании о замке насторожился - возникло чувство тревоги, которое возрастало с каждым последующим словом Русинова. Дранишников не мог сказать, что Нефедов лишь одна голова змея, и голова не главная, что любая неосторожность, промах, даже не промах, а намек на него, может повлечь за собой провал подготавливаемой крупной операции. Он представил тяжелый разговор с Арефьевым и возможные последствия дикого и необдуманного шага Русинова. Человек, которого несколько минут назад он готов был приласкать, стал ему неприятен. Черт его знает, что за парень. Кто он? Дурак? Авантюрист? Безответственный мальчишка? Тошнотворная муть недоверия вновь взболтнулась в душе Дранишникова. Неужели они с Арефьевым промахнулись, и Русинов все-таки хитро действующий немецкий агент?

- Вы зря так, товарищ батальонный комиссар, - невозмутимо сказал Русинов. - Я ручаюсь, что он ничего не заметил.

- Ручаетесь?.. Вы?.. - У Дранишникова заходили желваки на скулах. - Вы еще очень молоды, Русинов, и, как видно, излишне самоуверенны. Я гораздо старше вас и опытнее и имею право сказать, что даже опытнейшие люди не всегда могут дать так называемую гарантию. Жизнь намного сложнее, чем вы представляете. - Помолчал - и другим тоном: - Вам не приходило в голову, что в тайнике, который вы раскрыли, имеется какой-нибудь знак, известный только хозяину, - нитка, волос или положение бумаг… И он заметит, что кто-то, не кто-то, а вы, конечно, побывали там? Я не говорю даже о вашей собственной жизни. Кроме нее есть нечто еще…

Лицо Русинова покраснело до ушей. (Дранишников не понял причину: раскаяние, уязвленное самолюбие, страх?)

- Товарищ батальонный комиссар, нас ведь там тоже кое-чему учили…

Дранишников, не слыша, думал о том, что если ход со списком не спланирован заранее, то, разумеется, любопытство Русинова при нем не было обнаружено, иначе вряд ли он сейчас сидел бы тут. Однако кто знает, не раскрылось ли оно после его ухода? И это неведение, пожалуй, было самым неприятным моментом. «Ах, мальчишка, артист, сорви-голова… Сам не представляет, сколько осложнений наделал он своей инициативой!..»

Взялся за список. В углу, в кружке, значилась буква «Г» и далее следовало два сокращения: «подл. ун.». Затем - фамилии. Кое-кого Дранишников знал: начальника завода, капитана первого ранга, где работал Нефедов, комиссара, секретаря райкома… И Бенедиктов сюда попал, вполне закономерно… «Подл. ун.» - «Подлежат уничтожению»? Несомненно, Нефедов готовил список для «Г» - гестапо.

- Список не весь, там еще с полсотни фамилий, если не больше… Всех не успел, было уже рискованно, - сказал Русинов, наблюдая за подвижным лицом Дранишникова: оно выражало презрение и ненависть. - Но я не мог упустить такую возможность, не мог, понимаете?.. - Заговорил от волнения быстро, отрывочно, почти шепотом: - Я походил по городу… Что они с ним сделали?.. Это же не война, это… Надо скорей их, скорей…