Алая карта

Я посвятил весь день прощанию с городом и, несмотря на бесповоротно принятое решение, пребывал в своего рода элегической грусти по миру, который готовился оставить навсегда. Все мои чувства обострились, и, вернувшись в пансион, я немедленно уловил нервные токи, исходившие от окружающих. Стало понятно, что придется на время отложить воплощение в жизнь задуманного. Не было никаких причин омрачать день приезда новых обитателей в «Гибискус», так не поступают, и точка. Умереть? Конечно! Но элегантно.

Сегодня я понимаю, что был слишком уж щепетилен, но, чтобы избежать недопонимания, расскажу все по порядку. Я спустился в столовую — как всегда в восемь вечера — и подумал: «Надо же, у нас аншлаг — в кои веки раз!» Никто не опоздал. Вильбер был в черном бархатном пиджаке, который надевал только по воскресеньям, собираясь на мессу. На столе между ним и мной, напротив Вильбера, стоял четвертый прибор.

— Мы кого-нибудь ждем? — спросил я, удивленный и одновременно раздраженный.

— Да, ждем, — подтвердил Вильбер. — Мадам Рувр. Мадемуазель де Сен-Мемен не хотела сажать ее за отдельный столик. Оказаться в одиночестве в первый же вечер — это выглядело бы как наказание. У нас занято всего три места, так что…

Жонкьер выглядел крайне раздраженным.

— Мы расскажем этой особе об обычаях нашего дома, — с воодушевлением продолжал Вильбер. — Это внесет некоторое разнообразие в нашу жизнь. И заставит вас оставить при себе соленые шуточки.

Жонкьер ничего не сказал в ответ, чем немало меня удивил: не в его правилах было оставлять последнее слово за Вильбером. Внезапно гул голосов затих — так в театре умолкают зрители, когда начинает подниматься занавес. На короткое мгновение любопытство взяло верх над воспитанностью. К нашему столу направлялись мадемуазель де Сен-Мемен и мадам Рувр. Короткие представления. Улыбки. И все вернулось в привычную колею. Мадам Рувр принесла извинения. Она меньше всего хотела оказаться незваной гостьей за столом. Ее муж слишком устал, чтобы спуститься к ужину. Он никогда не ужинает.

— А с чем, позвольте спросить, связано недомогание вашего мужа? — поинтересовался знаток всех и всяческих болезней Вильбер.

— У моего супруга артроз тазобедренного сустава, ему трудно ходить.

— Да, этот недуг причиняет людям сильные страдания, — важно кивнул Вильбер. — Помогает только стапороз и витамин В.

Все время, что длилась эта «медицинская» беседа, я исподтишка наблюдал за своей соседкой, но возраста ее определить не сумел. Она была безупречно накрашена, идеально причесана, и мне вдруг пришло в голову, что лицо этой женщины подобно драгоценному украшению, которое надевают только вечером, по особым случаям. Белокурые волосы в красивой укладке выглядели идеально естественными. Улыбкой она чуть-чуть напоминала Арлетт, и мне вдруг стал неприятен вид собственной руки, усеянной старческими пятнами. Ладонь у нее была очень изящная, на безымянном пальце сверкал бриллиант.

Мне показалось, что Жонкьер чувствует себя в той же степени неловко, что и я. Он время от времени кивал, демонстрируя интерес к разговору, но слов никаких не произносил. Вильбер же, обычно такой сдержанно-молчаливый, был речист, жизнерадостен и даже игрив, хотя, недослышав, то и дело отвечал невпопад. По правде говоря, именно Вильбер спас «честь» нашего стола. Мы с Жонкьером являли собой жалкое зрелище: он никак не мог справиться с обидой на мадемуазель де Сен-Мемен, а я…

Я и сам не знаю, почему был в таком дурном настроении. Присутствие рядом женщины раздражало меня. Я чувствовал себя похожим на зверя, которого охотники тащат из норы на свет, чтобы убить. Вильбер нахваливал достоинства нашего дома, как если бы сам его создал и владел им. Прогулки… море в двух шагах… горы в часе езды… изумительный климат… Старый болван напоминал гида, шпарящего текст экскурсии по рекламному буклету.

Она слушала — очень доброжелательно. Поведение Жонкьера заинтриговало меня. Сначала я решил, что столь враждебная реакция типична для холостяка, чей покой неожиданно нарушили внешние раздражители, но теперь был уже не так в этом уверен. Я видел, как он напряжен, и вдруг подумал, что они с мадам Рувр знакомы. Эта мысль не оставляла меня, и я попытался собрать воедино смутные и, в конечном итоге, ни на чем не основанные впечатления. Мадам Рувр решила не ждать десерта и поблагодарила нас за любезный прием.

— Это сущие пустяки, — живо откликнулся Вильбер. — Надеюсь, вы окажете нам честь и отныне будете считать этот стол своим.

По взгляду Жонкьера я понял, что он готов придушить Вильбера.

— Ничего не обещаю, — ответила она. — Я пока не знаю, как будет организована наша жизнь.

Улыбки, учтивые кивки. Дама удалилась. Я ожидал, что Жонкьер спустит на Вильбера всех собак, но ошибся: он ушел, не проронив ни слова. Я последовал его примеру, оставив бедолагу колдовать над его «аптекой». Нет ничего удивительного в том, что люди одного социального статуса, да еще и имеющие порой общие интересы, могут однажды встретиться в доме престарелых на Лазурном Берегу. Репутация у «Гибискуса» великолепная. Наш дом — это «Негреско» [12] для пенсионеров. Значит, Рувры и Жонкьер вполне могли где-то встречаться. Впрочем, что мне до них?!

А вот что! Поразмыслив, я понял, почему с того самого ужина меня снедает нетерпение. Эта милая дама меня отвлекает. Я был настроен на трудную задачу, собран, как атлет перед решающим рывком, а теперь мое внимание рассеивается. Все происходит так, будто я позволил вовлечь себя в скрытничанье, интриги и злословие, правящие бал в пансионе. И тому есть доказательство: я решил расспросить Клеманс. Обычно она первой начинает разговор, пока готовит шприц для укола, на сей раз я сам навел ее на тему Рувров.

— Бедняга, — вздыхает Клеманс. — У него частичный правосторонний паралич. Ходить он может, только опираясь на две трости. Видели бы вы этот ужас! Но с головой у него все в порядке. А какое достоинство! Даже в пижаме выглядит как председатель суда. Не удивлюсь, если он недолго протянет. Ему семьдесят шесть, а выглядит лет на десять старше.

— А она? Ей сколько лет?

— Шестьдесят два. Никогда не скажешь, верно? Я так поняла, что раньше она много занималась спортом. У нас еще не было возможности поболтать наедине. Сами знаете, я прихожу, делаю укол, меряю давление. Они только что приехали, но я уже поняла, что муженек вряд ли когда-нибудь оттает. Она — другое дело. У этой женщины нелегкая жизнь.

— С чего вы взяли?

— Думаете, весело жить бок о бок с Папашей Брюзгой? Меня ничем не проймешь, но судья Рувр — мерзкий старик. Злой. У него это на лице написано.

Я слушаю пересуды и сплетни, хотя мне нет никакого дела до характера судьи Рувра.

— В полдень они едят вместе?

— Да. У себя. У него вроде как плохо действует правая рука. Хотите знать мое мнение, мсье Эрбуаз? Чем так жить, лучше умереть.

— И как их только согласились принять в нашем заведении?

— Что вы хотите — связи!

Клеманс удаляется, а я, как полный идиот, сижу и перевариваю ее россказни. Пытаюсь представить, как мадам Рувр кормит Его честь. Брр, ужасно! Впрочем, Арлетт тоже помогала мне есть. Однажды. Я поскользнулся и сломал запястье. Это случилось в… трудно припомнить одну из дат в долгой череде минувших лет. Анри был еще жив; он тогда прислал письмо из Южной Америки, забыл, из какого города… Сегодня я готов поклясться, что Арлетт обрадовалась тому несчастному случаю, ведь я в кои веки раз полностью зависел от нее. Раненый самец! Одному богу известно, за какое количество унижений терпеливо, мало-помалу, изо дня в день, берет реванш мадам Рувр! Интересно, на кого в этой тайной схватке делает ставку Клеманс? Боже, до чего я дошел — пускаю в ход терминологию кулачных бойцов! Возможно, я во всем ошибаюсь. Хотел бы ошибаться. Это доказало бы, что мое воображение не умерло, а всего лишь дремало. Если бы я мог придумывать всякие истории — например, вообразить совсем иную мадам Рувр, — то, наверное, воскликнул бы: «Тем лучше!» В моем сердце вряд ли способна пробудиться любовь, но вкус к жизни я мог бы обрести. Все лучше, чем погибать от пустоты в душе!