Алая карта

Скрипнул гравий, бурное объяснение закончилось, и мадам Рувр пошла в сторону дома. Я продолжил прогулку, теряясь в догадках. Очевидно одно: мадам Рувр совсем не случайно оказалась в «Гибискусе». Она знала, что встретит здесь своего любовника, и все-таки приехала вместе с мужем. Так могла поступить только очень влюбленная женщина. Однако между ней и Жонкьером все непросто.

Я сел на любимую скамейку в глубине парка, чтобы спокойно обдумать запутанную интригу. Возможно ли, что несколько недель или даже месяцев назад между любовниками произошел разрыв? Нет, это исключено. Жонкьер живет в «Гибискусе» много лет. Но он — как, впрочем, и все обитатели дома — свободен в своих передвижениях, а значит, мог встречаться с Люсиль вне стен пансиона. Возможно, она часто приезжала сюда из Парижа? Нет, что-то не складывается. Рассмотрим факты: чета Рувров выбрала местом жительства «Гибискус», все хорошенько обдумав и разузнав, наведя справки о городе и доме.

Кроме того, характер отношений Жонкьера и мадам Рувр таков, что они говорят друг другу «ты», но делают вид, что незнакомы. Жонкьер позволил себе говорить с Люсиль в угрожающем тоне, считая, что их никто не слышит. Есть одно объяснение… очень романтичное, но я все-таки возьму его на вооружение, а если ошибусь, всегда смогу поискать другое. Мадам Рувр действительно была любовницей Жонкьера — отсюда и обращение на «ты», но, поселившись в «Гибискусе», он с ней порвал. Она не смирилась и приехала следом за ним сюда. Становится понятен приступ гнева Жонкьера — надо отдать должное этому человеку, он мгновенно взял себя в руки! — случившийся в тот момент, когда мадемуазель де Сен-Мемен представляла нам новую пансионерку. По той же самой причине Жонкьер теперь не всегда выходит к столу, а если появляется, держится отстраненно и с трудом скрывает неприязнь. Я понимаю, почему у мадам Рувр глаза бывают красными от слез. Мне ясен смысл случайно услышанной фразы Жонкьера «так не пойдет!», а сказать «не доводи меня до крайности!» могла только женщина, понимающая, что все кончено. Навсегда. Да, Люсиль выглядит именно так. Мне кажется, что последнее сражение состоится между ней и мной.

Вернусь к описанию этого столь богатого событиями дня. Жонкьер не явился к обеду, чем подтвердил мои подозрения. Вильбер пребывал в дурном настроении и не потрудился включить слуховой аппарат. Мне в голову пришло сравнение с гомеровскими воителями, удалившимися в шатры перед решающим сражением. Неясно одно — чем я мог его раздражить. Возможно, старик приревновал меня к нашей очаровательной соседке по столу?

Вскоре после начала обеда мадемуазель де Сен-Мемен сообщила, что хотела бы побеседовать со мной тет-а-тет. Милая церемонная мадемуазель де Сен-Мемен, этакая прустовская героиня, вынужденная зарабатывать на жизнь. Я отправился к ней в кабинет. В маленькой комнате было душно, несмотря на кондиционер: анонимная компания, владеющая «Гибискусом», не стала экономить на жизненном пространстве обитателей, но директрису явно «обидела». Она поинтересовалась моим здоровьем, а потом спросила, напустив на себя загадочный вид:

— Скажите, мсье Эрбуаз, мсье Жонкьер ничего не говорил вам о намерении покинуть нас?

Свершилось! Жонкьер капитулирует перед мадам Рувр.

— Я меньше всего хочу вмешиваться в его частную жизнь, — продолжила директриса, — но мне нужно знать, нет ли у него жалоб и нареканий на наше заведение. Он мог бы высказать критические замечания, вы ведь знаете, я конструктивно отношусь к критике.

— Уверяю, вам не о чем беспокоиться. У меня создалось впечатление, что мсье Жонкьер всем доволен.

— Тогда почему он решил уехать? Сменить «Гибискус» на «Цветущую долину»! Он упомянул «Цветущую долину»?

— Нет. Я впервые слышу это название.

— «Цветущая долина» — наш конкурент. Они только что открылись, расположены очень выгодно, на холмах Сен-Рафаэля. [15] Этот дом ничуть не лучше нашего — комфорт тот же, а вот цены выше.

— Я был совершенно не в курсе. Значит, мсье Жонкьер намерен туда перебраться?

— Он не назвал мне ни точной даты, ни причины такого решения. Вам известен его характер…

— О да, человек он очень скрытный. Впрочем, как и все мы.

— Если бы вы знали, как это для меня огорчительно! — воскликнула мадемуазель де Сен-Мемен. — До сих пор никто не покидал «Гибискус» по собственной воле. Люди болеют, ложатся в больницу, но потом возвращаются, если, конечно… — Бессильный жест рукой. — Но таков наш общий удел. Не хочу даже думать о том, какой эффект возымеет демарш мсье Жонкьера.

Мадемуазель де Сен-Мемен наклонилась ко мне.

— Я чувствую себя совершенно разбитой, мсье Эрбуаз. Не могли бы вы вмешаться… о, очень деликатно… Попробуйте его переубедить… Возможно, все дело в обычном капризе. Владельцы «Цветущей долины» — наглые бахвалы! Вы окажете мне огромную услугу, мсье Эрбуаз.

Я прекрасно понимал опасения мадемуазель де Сен-Мемен, но роль посредника мне совсем не улыбалась. Подумать только — я собирался покинуть «Гибискус» первым, пусть и не совсем обычным способом!.. Если Жонкьер решил уехать, нам остается только пожелать ему счастливого пути.

— Почему бы вам не поговорить с мсье Вильбером? — спросил я. — Возможно, он осведомлен лучше меня.

— Боже упаси! Мсье Вильбер немедленно оповестит всех обитателей дома. Человек он неплохой, но сплетник ужасный. Думаю, вы успели это заметить. Сплетники бывают опасны. В прошлом году мы по его вине едва не попали в пренеприятнейшую историю. Обещайте попробовать, прошу вас, мсье Эрбуаз.

Я пообещал — и промучился всю вторую половину дня. Задать Жонкьеру вопрос в лоб я не мог: он сразу поймет, что я знаю правду о нем и мадам Рувр, и, не дай бог, решит, что именно она поручила мне выяснить правду. Этого я допустить не хотел ни при каких обстоятельствах. Так с какой же стороны к нему подобраться? Жонкьер посвятил в свои планы только мадемуазель де Сен-Мемен, значит, сослаться на «слухи» не получится. Он вряд ли обрадуется досужему любопытству, так что разговор обещает выйти неприятный.

Шесть часов. Впервые за много месяцев я не почувствовал, как пролетело время. Раньше такое случалось, когда я занимался каким-нибудь сложным делом. На короткое мгновение меня охватили пьянящий восторг и возбуждение. Поиск решения подействовал как успокоительное, застарелая глухая боль ненадолго отступила, я ощутил прилив энергии. Так тому и быть — я пообщаюсь с Жонкьером, раз уж разговор с ним является частью успешного лечебного метода.

Во время ужина все места за нашим столом были заняты. Мадам Рувр выглядела совершенно безмятежной: очевидно, сцена, невольным свидетелем которой я стал, нисколько ее не расстроила. Или все дело в умело наложенной косметике? Она улыбалась и разговаривала с нами с естественной непринужденностью хозяйки светского салона. Ничто не предвещало беды. Вильбер поинтересовался, как себя чувствует Председатель, и она ответила: «Начинает привыкать, ему нравится „Гибискус“».

— Думаю, он немного скучает, — вмешался Жонкьер.

— Вовсе нет.

— Значит, он — счастливое исключение из общего правила, — хмыкнул Жонкьер и посмотрел на меня, как будто хотел призвать в свидетели неискренности мадам Рувр. — Спросите у Эрбуаза, весело ли ему здесь живется.

— С чего вы взяли… — вскинулся я, раздосадованный его догадкой.

Жонкьер не дал мне продолжить.

— В детстве мы живем в интернате, в молодости — в казарме, повзрослев — женимся, а в старости отправляемся в дом престарелых. Я задыхаюсь! Мне нечем дышать!

Он резко встал и сжал пальцами виски, как будто у него внезапно закружилась голова.

— Прошу меня простить, — сухо бросил он и направился в холл.

— Что с ним происходит? — удивился Вильбер. — Если человек с таким отменным аппетитом уходит из-за стола сразу после первого блюда, значит, он и впрямь дурно себя чувствует.

— Мне показалось, что мсье Жонкьер покидал нас в сильном гневе, — заметила мадам Рувр.