Семь крестиков в записной книжке инспектора Лекера

Он смотрел на план, на телефонный коммутатор. Он знал, что все катастрофы, все происшествия, случающиеся в Париже, неизбежно становятся известны здесь.

- Его не нашли, - сказал Лекер. - Продолжают искать. В восемь часов он был в районе площади Этуаль.

- Откуда ты знаешь? Его там видели?

- Трудно тебе объяснить. На всем пути от тебя до Триумфальной Арки кто-то разбивал стекла на сигнальных тумбах. Около последнего нашли детский носовой платок в синюю клетку.

- Да, у него были такие же платки.

- С восьми часов никаких сведений больше нет.

- Тогда я должен немедленно возвратиться на вокзал. Биб непременно придет туда, раз назначил мне там свидание.

Он удивился молчанию, которое вдруг воцарилось вокруг, и, сначала пораженный, а потом испуганный, оглядел всех по очереди.

- Что это все значит?

Брат опустил голову, комиссар, откашлявшись, сказал неуверенно:

- Заходили ли вы сегодня ночью к теще? Может быть, и в самом деле, как говорил его брат, он не совсем в своем уме? Вопрос комиссара довольно долго не доходил до его сознания. По его лицу видно было, как мучительно он собирается с мыслями.

Но вот он отвел взгляд от комиссара, резко повернулся к брату, вдруг покраснел и, сверкнув глазами, воскликнул:

- Андрэ! Как ты мог?..

Его возбуждение сразу же улеглось, он наклонился вперед, сжал голову руками и зарыдал, громко всхлипывая.

ГЛАВА III

Комиссар Сайяр, несколько смущенный всем происходящим, смотрел на Андрэ Лекера с удивлением и даже с некоторым недовольством, приняв, по-видимому, его спокойствие за безразличие. Быть может, потому, что у самого Сайяра не было брата? Но Лекер-то, слава богу, знал своего брата с самого детства. Подобные приступы были ему хорошо знакомы еще с тех времен, когда он был совсем мальчишкой. Как ни странно, он был даже доволен, что на сей раз все обошлось именно так, - ведь могло быть куда хуже: вместо слез, вместо этого удручающего смирения и глубокой подавленности Оливье могло охватить возмущение, непримиримость, и тогда он, не задумываясь, бросал бы каждому в лицо слова правды.

Именно по этой причине он всегда оставался без работы.

Неделями, месяцами он в покорном смирении пережевывал нанесенное ему оскорбление, словно упиваясь болью обиды, потом вдруг, когда меньше всего можно было ожидать вспышки, он из-за пустяка, из-за случайно оброненного слова, улыбки, ничтожного недоразумения давал волю своему гневу.

"Как я должен поступить?" - вопрошал взглядом комиссар.

И Андрэ Лекер взглядом ответил:

"Подождать..."

Приступ отчаяния длился недолго. Рыдания, как у ребенка, постепенно стихли, почти замерли, чтобы затем на миг вдруг возобновиться с новой силой. Потом Оливье, шмыгая носом, робко подняв глаза, осмотрелся и, словно все еще чувствуя себя обиженным, закрыл лицо руками.

Наконец он поднялся, решительный и скорбный, и не без гордости произнес:

- Задавайте вопросы, я готов отвечать.

- В котором часу вы отправились к матушке Файе? Минуточку... Скажите раньше, когда вы ушли из дому?

- В восемь вечера, как обычно, уложив сына спать.

- Ничего непредвиденного в этот день не произошло?

- Нет. Мы пообедали вдвоем. Он помог мне помыть посуду.

- Вы говорили о рождестве?

- Да. Я намекнул ему, что когда он проснется, его будет ждать сюрприз.

- Он предполагал, что получит приемник?

- Он давно уже мечтал о нем. Он не играет, как другие дети на улице, у него нет друзей, все свободное время он проводит дома.

- Как вы думаете, ваш сын не мог догадаться, что вы лишились работы в "Пресс"?

Он никогда не звонил вам туда?

- Никогда. Когда я на работе, он спит.

- Никто не мог ему об этом сказать?

- В нашем квартале никто не знает.

- Он наблюдателен?

- Ничто из происходящего вокруг нас от него не ускользает.

- Значит, вы уложили его спать и ушли. Вы брали с собой обычно какую-нибудь еду?

Эта мысль пришла комиссару в голову в ту минуту, когда он увидел, как Годен разворачивает свой бутерброд с ветчиной. А Оливье Лекер, взглянув вдруг на свои пустые руки, прошептал:

- Моя коробка!

- Коробка, в которой вы имели обыкновение носить с собой еду?

- Да. Уверен, что она была у меня вчера вечером. Я мог ее забыть только в одном месте...

- У матушки Файе?

- Да.

- Один момент... Лекер, соедините меня с участком Жавель. Алло! Кто у телефона?

Жанвье здесь? Попросите его, пожалуйста... Это ты, Жанвье? Ты делал обыск в квартире старухи? Не заметил ли ты жестяной коробки с бутербродами? Ничего похожего? Ты уверен? Да, было бы хорошо... Позвони мне тотчас же, как только проверишь... Очень важно... - И, повернувшись к Оливье, спросил: - Ваш сын спал, когда вы уходили?

- Он засыпал. Я поцеловал его на прощание и ушел. Сначала я немного побродил по улицам нашего квартала. Потом пошел к Сене. Посидел на берегу, выжидая.

- Чего именно?

- Чтобы мальчуган крепко уснул. От нас видны окна госпожи Файе.

- Вы решили пойти к ней?

- Это была единственная возможность. У меня не было даже на метро.

- А ваш брат?

Оба Лекера посмотрели друг на друга.

- За последнее время я у него столько набрал, что вряд ли у него что-нибудь осталось.

- Вы позвонили в дверь? Который был час?

- Начало десятого. Консьержка видела, как я прошел. Я ни от кого не прятался, только от сына.

- Ваша теща еще не спала?

- Она мне открыла и сказала: "Это ты, негодяй!"

- И все же вы думали, что она вам даст деньги?

- Я был почти уверен.

- Почему?

- Достаточно было пообещать ей большие проценты. Перед этим она никогда не могла устоять. Я написал расписку, что обязуюсь вернуть вдвое больше.

- Когда?

- Через две недели.

- А на что вы рассчитывали?

- Сам не знаю. Как-нибудь устроился бы. Мне хотелось, чтобы у сына было рождество, как у всех детей.

Андрэ Лекеру очень хотелось прервать брата и сказать комиссару: "Он всегда был таким!"

- Вам легко удалось получить то, за чем вы пришли?

- Нет. Мы долго спорили.

- Примерно сколько?

- С полчаса. Она меня осыпала упреками: ты-де, мол, ни на что не годен, ничего, кроме нищеты и горя, моей дочери не принес, ты виноват в ее смерти... Я не возражал. Мне нужны были деньги.

- Вы ей не угрожали?

Он покраснел и, опустив голову, пробормотал:

- Я сказал ей, что, если не получу денег, покончу с собой.

- И вы бы на это решились?

- Не думаю. Не знаю. Я очень устал и совсем отчаялся.

- Что же вы сделали, получив деньги?

- Пошел пешком до станции Вогренель и сел в метро. Сошел у Пале Руаяль и зашел в универсальный магазин "Лувр". Там было очень много народу. Повсюду очереди.

- В котором часу это было?

- Может быть, в одиннадцать. Я не торопился, знал, что магазин торгует всю ночь.

Было жарко. Я залюбовался игрушечной электрической железной дорогой.

Его брат улыбнулся комиссару.

- Вы не заметили, что потеряли свою жестянку с бутербродами?

- Я думал только о подарках для Биба.

- В общем, вы были очень взбудоражены тем, что у вас деньги?

Да, комиссар не так уж плохо разбирался в людях. Ему и не нужно было знать Оливье с детства. Подавленный, бледный, втянув голову в плечи, он жался к стенам, когда у него было пусто в карманах, но стоило там завестись нескольким франкам, как он становился доверчивым или, точнее, беспечным.

- Вы сказали, что дали вашей теще расписку. Что она с ней сделала?

- Она положила ее в старый бумажник, который всегда носила при себе, в кармане, пришитом под юбкой.

- Вы видели этот бумажник?

- Да. Все его видели.

Комиссар повернулся к Андрэ Лекеру:

- Его не нашли. Потом - к Оливье:

- Значит, вы купили приемник, потом цыпленка и пирожные. Где?