Двойная игра

И все пошло-покатилось по заведенному порядку.

После бесед с сослуживцами – встречи с близкими и дальними родственниками. Трагедия постепенно теряет остроту, привкус неожиданности. Обряд последнего прощания, формальности, которых требует завершение гражданского состояния человека, обязательные извещения о смерти – словом, дела, предусмотренные принятыми в обществе правилами и законами, должны на время скрыть истинную глубину скорби тех, кто по-настоящему любил Ангела Борисова, – его родителей и дочери.

Конечно, степень внешнего проявления чувств у разных людей различна, порой они выливаются в чрезмерный трагизм, а иногда наблюдается и обратная реакция – бесчувственно-спокойное отношение к смерти близкого человека, которое ничем не объяснить. Я ничего не хотел предугадывать и решил подождать, когда они придут в себя, а тогда и поговорить с ними. Неда была, однако, иного мнения.

Мы просидели с ней четыре часа в зале кинотеатра, чтобы узнать, что думает о двадцатом веке итальянский кинорежиссер Бертолуччи.

Был осенний вечер, мы брели из кино в густом тумане, уже месяц лежавшем над благословенной котловиной, в которой приютился наш город. Неда прижималась ко мне и говорила: ничего, что туман – в тумане человек чувствует себя уютнее. Чем гуще туман, тем меньше мир, а окружающее человечество не так лезет в глаза и не такое противное. Особенно сейчас, сказала она, когда мы прошли путь длиной в восемьдесят лет, по которому вел нас этот итальянец. Он считает историю хорошо перемешанным коктейлем социальных и сексуальных отношений, и пожалуй, недалек от истины.

Я снова раздумался о своем подопечном, столь беззаботно покинувшем этот мир, но после четырехчасового глазения на экран голова у меня просто раскалывалась. Тема фильма была как раз моя, профессиональная: преступление и наказание!

– И ты ничуть не боишься? – спросила Неда.

Мы зашли в кафе на улице Раковского, которое завсегдатаи прозвали «Домом покойника». Кладбищенский, я бы сказал, юмор у наших молодых людей, для которых эта улица – любимое место прогулок.

Дым – не от ладана, а от сигарет – создавал иллюзию уюта, если в амбаре вообще может быть уютно. Кроме нас, за столиком сидели еще двое. Чтобы разные люди за одним столом параллельно вели разговор, нужна соответствующая техника. Посетители «Дома» ею владеют. Мы с Недой сблизили головы так, что почти соприкасались носами, и это мне очень нравилось – увеличенные очками, глаза ее смотрели на меня с нежным сочувствием.

– И ты не боишься встречаться с его родными?

– Это ведь моя работа, – сказал я. – Для меня горе этих людей – фасад, и я пытаюсь разглядеть, не скрывается ли за ним что-нибудь другое. Поэтому и не могу относиться к их горю, как все нормальные люди.

– Вот видишь, ты все-таки ненормальный… Даже на чужое горе реагируешь как-то не по-человечески…

– Ничего подобного. Если я позволю себе растрогаться, я и им не помогу, и свою работу завалю. Для меня это чисто деловые визиты. Неприятно, конечно, но, с другой стороны, меня, если хочешь знать, разбирает дикое любопытство. Я чувствую себя ирландским сеттером. Я иду на охоту. Я «беру след». За выражением лиц, сбивчивыми рассказами, дрожью в голосе, за скорбными взглядами я надеюсь что-то увидеть – язычок пламени среди тлеющих угольков моего подозрения.

– Никакой ты не ирландский сеттер, – сказала Неда. – И не сравнивай себя с этим благородным созданием, инстинкт которого люди используют в своих интересах. Мало им рабской преданности собак, так они их еще натравливают, натаскивают… Ты просто хорошо выдрессированная ищейка.

– Буду тебе очень признателен, если ты скажешь это Троянскому.

– Нет, – продолжала Неда, – я пока не могу сказать, какой ты породы, но что ты не ирландский сеттер – это точно.

– Я не голубой крови, – сказал я, – но это, кстати, и не модно в наше время. Может, я из бездомных, беспородных, с кривыми ногами и огромной зубастой пастью. И в очках минус пять. Главное, что у меня в голове.

– Беспородные бывают или глуповато-добродушными, или страшно злобными и недоверчивыми.

– Злобный – это чересчур, но недоверчивый – да! Недоверчивым мне полагается быть по долгу службы. Послушай, а почему ты стараешься вывести меня из себя? Чего ты в конце концов добиваешься? Чтобы я сменил профессию?

Неда не ответила. Как всегда, когда я задавал ей этот вопрос. Им-то обычно и заканчивались наши разговоры.

Факты по делу Борисова блистали безукоризненной чистотой и последовательностью, если не считать того, что он наглотался гексадорма. Но одного этого недостаточно, чтобы вызвать подозрение. Случаи двойной подстраховки при самоубийстве редки, но известны в истории криминалистики, которая объясняет их боязнью малодушия или, напротив, крайним отчаянием. Я решил идти по следу, указанному снотворным, пока он не приведет меня куда-нибудь или не оборвется.

Получив протокол вскрытия, я тут же отправился на дачу Борисова, искать пузырек от гексадорма.

Вряд ли Борисов наглотался снотворного перед тем, как сесть за руль, – он заснул бы по дороге. Но при обыске дачи мы пузырька не нашли: Борисов мог выбросить его в окно, и мы не заметили его в траве. Да мало ли каким образом он мог его уничтожить! Только зачем было Борисову уничтожать пузырек и вообще запутывать следы своего пути к самоубийству?

Подходя к даче по той же аллее, по которой ехал Борисов в последний раз, я осматривал дорогу и кусты по обеим ее сторонам – в общем-то напрасно, потому что был уверен, что пузырька не найду.

Солнце в этот час уже спустилось к самому гребню горы. Тень быстро подползала к лужайке перед домиком. Семь березок-близнецов уже усыпали мягкую потемневшую траву мелкими листьями, словно кто-то разбросал щедрой рукой золотые монеты. Вероятно, Борисов всего несколько дней назад сгребал их граблями в кучки, а потом выносил на аллею перед дачей – я знаю, так делают и другие заботливые хозяева подобных лужаек.

Когда Борисов построил дачу? До или после развода? Если она ему досталась при разделе имущества, то его широкий жест – человек оставил квартиру бывшей жене и дочери – уже не кажется столь ослепительно бескорыстным, чуть ли не жертвой. Постепенно во мне все больше укреплялась мысль о том, что по крайней мере одну из причин, определивших судьбу Борисова, надо искать в несложившейся семейной жизни. Его жена, врач по профессии, последние два года работала в Тунисе. Значит, надо увидеться с дочерью.