"Мерседес" на тротуаре (СИ)

«Джипики», сопровождавшие меня от входных дверей, тормозят пролетом ниже. Смотрят глазами-фарами равнодушно, но внимательно. Они свою работу сделали: дичь в ловушке. Новых команд пока не поступало. Мне бы кто скомандовал что-нибудь толковое. Инстинктивно делаю шаг назад, к стенке. Натыкаюсь на металлическую решетку. Мой дом настоящие халтурщики строили. В эпоху строительства коммунизма халтура процветала вообще, а особо изощренная именовалась хоз. способом. Я прописан как раз в таком хоз. способе. Оконные решетки на лестничных пролетах не приварены, а просто прислонены к стенке. В свое время местные пионеры периодически порывались сдать их в металлолом. В связи с чем, в дни субботников, воскресников и штатных пионерских мероприятий, в подъездах выставлялись специальные дежурные. Мы свои решетки берегли. И правильно делали.

Хватаю железяку и замахиваюсь на стоящих внизу здоровяков. Решетка оказывается тяжелой. Килограмм на двадцать. Не зря пионеры на нее зарились. Я едва не улетаю вместе со своим оружием на, присевших от неожиданности, преследователей. Но метания металла в людей не входит в мои стратегические планы. Едва справляясь с центробежной силой, завершаю оборот вокруг себя и с размаха втыкаю железяку в окно. Хруст. Звон. Метель белым шлейфом врывается на лестницу. А я ныряю в дыру.

Козырек подъезда больно бьет меня по пяткам. Колени подламываются и тонкий коврик свежевыпавшего снега вырывается из под ног. Я приземляюсь на спину. Плашмя. Как блин на сковородку у умелой хозяйки. Ударом из меня вышибает воздух и способность его вдыхать. Кто не понимает термин «вышиб дух вон» пусть попробует упасть со второго этажа на спину. Очень рекомендую. Сразу поймете.

Но мне разлеживаться, изучая реакцию тела на внезапную остановку о промерзший грунт, некогда. Научную деятельность лучше отложить на потом. Я, не слишком элегантно поднимаюсь и, скрючившись, с грацией пьяного страуса, ретируюсь за угол дома. Снег закидывает одинокий пунктир моих следов. Я, обтирая стену родной пятиэтажки, пытаюсь вспомнить, что именно следует делать, когда хочешь дышать. Вакуум в грудной клетке начинает надоедать. Впечатление такое, что легкие от удара слиплись. Меня бы подкачать. Мне бы, где нибудь насосом разжиться. Автомобилисты, где вы? Ау…

С трудом переваливаюсь через оградку детского садика и бах, (как там в рекламе?) шлепаюсь на попку. Из груди вылетает здоровый, мощный децибел на сто двадцать крик. Сработала детская реакция: получил по заднице — ори. А дальше — как при рождении: заорал — дыши. Легкие включаются в работу, и двор детского садика я пересекаю на, уже вполне приличной скорости.

Моя свита не желает отставать. Они молча несутся следом. Оглядываюсь на бегу: на лицах даже на таком расстоянии читается одно желание — желание не расставаться со мной никогда. Нужно будет им, как-нибудь на досуге вручить заслуженные награды за верность и преданность моей драгоценной персоне.

— Пацаны, с той стороны обходите. — Долетает баритон моего интеллигентного собеседника с лестничной площадки. Прекрасно: они сейчас разделятся пополам, как инфузория туфелька, а, значит, у меня появляется шанс. Я пробегаю шагов двадцать по аллейке, ведущей от крыльца садика к воротам. Преследователи меня еще не видят. А пора бы уже показаться себя своим верноподданным. Пока одни оббегают здание детсада вокруг, я других уведу в противоположную сторону. Перепрыгиваю через сугроб, и по узкой тропинке напрямик, мимо песочниц, игрушечных домиков и горки забираю вправо к беседкам.

— Вон он! — Раздается за спиной радостный крик. Чему радуются, дурачки? Им сейчас придется метров пятьдесят по непаханой целине, по сугробам лезть. Оглядываюсь на крик. Квинтет превратился в трио. Двое огибают садик слева. Когда доберутся сюда, обнаружат полное отсутствие жертвы и компаньонов по охоте.

Перелетаю через забор. Страх, оказывается, может благотворно влиять на физические кондиции вообще и координацию в частности. Я, со страху, чувствую себя пятнадцатилетним пацаном. Точнее, пацаном, убегающим из чужого сада. Странное ощущение для человека, прожившего вдвое больше.

За моей спиной два «джипика» старательно прокладывают зимник сквозь детсадовские сугробы. Интеллигентный руководитель облавы трусит за своими могучими подручными, на ходу снабжая их ценными указаниями и уточняя маршрут. Нужно отдать ребятам должное: их успехи удивительны и заслуживают уважения.

Спустя две минуты мне удается повторить маневр и трио разбивается о девятиэтажный дом на дуэт и солиста. Пока меня в очередной раз пытаются взять «в клещи» я заскакиваю в проходной подъезд и с интересом наблюдаю спины своих преследователей. Поди, теперь, разберись: кто за кем гонится.

Возвращаюсь к дому красный, но довольный. Ниагарский водопад пота стекает по моей спине. В принципе, при таком обилии влаги за мной должна образовываться наледь. Оглядываюсь, и признаюсь себе в том, что мания величия моя единственная врожденная болезнь. Все остальное, включая насморк и кариес, я приобрел вместе с жизненным опытом, а мания величия — моя единоутробная сестра-блезняшка.

Начинает темнеть. Зимой, да еще в снегопад, день — короче одеяла в холодную ночь.

У своего подъезда натыкаюсь на моих любимых, ненаглядных, верноподданных «джипиков». Ребятам надоело бегать вокруг детского сада и они нашли простое решение. «Джипики» подкатили к той точке, от которой начали охоту. Заняли позицию у входных дверей в ожидании скорого возвращения дичи или начальства. Дичь, на свою голову, оказалась проворнее.

Тяжелая лапа ложиться мне на плечо. Вторая, еще более тяжелая, откуда-то из далека, из снежной мглы, прилетает с дружеским приветом моему носу. Следующий удар я еще принимаю стоя. Третий наносят ногой. От него мое тело в миг становится легким и взмывает в воздух. Я лечу и удивляюсь своим высоким аэродинамическим характеристикам. Впрочем, не долго. Закон всемирного тяготения неумолим. Подчиняясь открытию Ньютона, перестаю изображать воробушка. Шлепнувшись на поребрик подвального окна, нехотя сползаю в подвал через узкий пролом в деревянном щите.

В подвале темно и пахнет отнюдь не французским парфюмом. Помещение заполнено коктейлем из чего-то давно умершего и горячего пара, настоянного на фекалиях. Над моей головой у пролома в окне идет неторопливая дискуссия на тему: оставить ли меня в подвале в одиночестве или составить мне компанию и продолжить развлечение.

— Брось его, Гриша. Нам же сказали: предупредить. Мы предупредили.

— А чего он, падла бегал? Давай слезем и еще по паре плюх накинем.

— Ну его, к х… У тебя брюки новые, а там все в кошачьем дерьме. Перепачкаешься, тебе Любка скандал закатит.

— Пожалуй, закатит. Х…, с ним.

«Джипы» достигают консенсуса. От какой все-таки малости может зависеть жизнь человека! Мою жизнь спасло кошачье дерьмо. Ну, и Любка, конечно. Спасибо, четвероногие братья и двуногие сестры.

Брыська презрительно осматривает мою физиономию. В его взгляде явно читается: «Еще раз вернешься в таком виде — домой не пущу». Он демонстративно отворачивается и, подняв хвост трубой, бандитской походкой отправляется инспектировать кухню.

Я гляжу на себя в зеркало и не могу не признать: кот справедлив и объективен. Еще утром я прикалывался над внешностью брата, а уже к вечеру превзошел его по многим параметрам. Мечта Хрущева «догнать и перегнать» осуществлена мной успешно и в минимальные сроки. Правда, как и положено в России, догнал не в том и перегнал без пользы для себя и отечества.

«А ведь добрые люди советовали: не суй свой нос, куда не надо. Не послушался… Теперь ту выпуклость на лице, которая призвана отделять правый глаз от левого можно просунуть разве что в ворота авиационного ангара. Неужели нос способен так распухнуть? Черт. А, главное так болеть!»

Желудок после энергичной разминки, не особенно миндальничая, намекает: «Хозяин, хорошо бы подкинуть в топку пару бутербродов, а лучше пол кило пельменей!». Я с желудком спорю редко. Вескость его доводов поистине убийственна. Здесь, как при изнасиловании, лучше уступить, расслабиться и постараться получить удовольствие.