Автограф президента (сборник)

Показав несколько удивленному столь поздним визитом вахтеру свое удостоверение, я поднялся на второй этаж и постучал в дверь кабинета с табличкой «начальник поликлиники».

Женский голос за дверью разрешил мне войти, я открыл дверь и увидел мать. Она стояла у окна и курила. Окинув меня внимательным взглядом, мать покачала головой и сказала:

— Ты неважно выглядишь… Давай-ка измерим давление.

Я, наверное, и в самом деле выглядел не очень, но мне сейчас было не до моего самочувствия.

— Подожди, мама, — сказал я. — Я в полном порядке.

Не слушая меня, мать погасила сигарету в стоящей на подоконнике пепельнице, прикрыла форточку и направилась к столу, где у нее всегда наготове был тонометр.

— Садись! — тоном, не терпящим возражений, приказала она.

Я сел на стул, но от измерения давления категорически отказался.

— Ты чего такой возбужденный? — спросила мать.

— Помнишь, — вместо ответа сказал я, — ты рассказывала мне, как отец уезжал в Москву?

Мать удивленно подняла брови:

— Помню, конечно… А что?

— Когда это было? Какого числа? — не отвечая на ее вопрос, спросил я.

— Четвертого июня.

— Это точно? Ты ничего не путаешь? — на всякий случай уточнил я.

— Как я могу путать?! — изумилась мать. — Но объясни мне наконец, в чем дело!

— Сейчас я тебе все объясню, — пообещал я, вскочил со стула и возбужденно заходил по кабинету. — Отец перед отъездом просил тебя позвонить одной женщине?

— Откуда тебе об этом известно? — тоже безотчетно начиная волноваться, спросила мать.

— Значит, просил! — удовлетворенный тем, что моя догадка подтвердилась, сказал я и сразу как-то успокоился. Подойдя к матери, я уже более спокойным тоном спросил:

— Он сказал тебе, кто она?

— Почему ты меня об этом спрашиваешь, Михаил? — строго посмотрела на меня мать.

Теперь, когда я знал главное, можно было сесть и обсудить все спокойно.

— Мама, мне поручили рассмотреть одно заявление, — стал я посвящать ее в суть дела. — Его написала женщина, муж которой исчез в тридцать седьмом году при неизвестных пока обстоятельствах. Я должен во всем разобраться!

По глазам матери я понял, что она готова отвечать на мои вопросы. И тогда я повторил вопрос, на который она мне не ответила:

— Ты помнишь, как зовут эту женщину? Кто она?

Я спрашивал так, как будто не знал, кто та женщина, которая написала заявление с просьбой сообщить ей о судьбе мужа. Но сделал я это совершенно обдуманно: мне было очень важно, чтобы мать сама назвала эту женщину, в этом случае ее информация будет абсолютно достоверной!

Но мать разочаровала меня:

— Ни тогда, ни сейчас я этого не знаю, — с сожалением сказала она. — Отец написал мне ее телефон, назвал имя и отчество. Но я давно забыла.

Я подумал, что отец мог специально не сказать матери, с кем ей придется разговаривать. Бондаренко был хорошо известным в городе человеком, и, возможно, отец проявлял заботу о его репутации на тот случай, если все происшедшее с ним можно было как-то исправить.

А еще мне пришла в голову мысль, что, не сообщая матери ничего сверх того, что было ей необходимо, чтобы выполнить его поручение, отец не хотел делать ее сопричастной к тому делу, которым был обязан или вынужден заниматься сам. Но это, конечно, только в том случае, если эта сопричастность могла иметь для матери какие-то нежелательные последствия.

Чтобы во всем этом разобраться, я должен был задать ей еще несколько вопросов.

— Когда ты ей звонила? — спросил я.

— Отец уехал четвертого, я звонила на следующий день, значит, пятого.

Все, что она сказала, поразительно сходилось с тем, что поведала мне Анна Тимофеевна. Такие невероятные совпадения происходят раз в сто лет!

— Как ты думаешь, — задал я следующий вопрос, — почему именно тебя он попросил об этом?

— Этого я тоже не знаю, — пожала плечами мать. — Я в тот день дежурила в стационаре. Мне передали, что он просит меня срочно выйти в приемный покой…

Дверь ее кабинета приоткрылась, и в нее заглянула молоденькая девушка в белом халате и такой же шапочке. Увидев, что у начальника поликлиники посетитель, она не стала входить и закрыла дверь.

— Когда я вышла к нему, — продолжила она прерванный появлением медсестры рассказ, — я сразу поняла, что он ужасно возбужден. Я его никогда таким раньше не видела. Он держал себя в руках, конечно, но я-то его знала!

И так она это сказала, как будто прожила с отцом не три месяца, а целую вечность!

Мать тряхнула головой, словно отгоняя все, что могло помешать ей рассказать главное, и продолжила:

— Он сказал мне, что через час уезжает в Москву по важному делу, чтобы я не волновалась, что через два-три дня он вернется… Я же тебе не раз это рассказывала!

Это было так. Действительно, рассказ матери об отъезде отца в Москву я слышал много раз. Особенно часто она рассказывала об этом в детстве, когда мне хотелось как можно больше знать об отце. Но в этом рассказе, конечно, никогда не упоминалось о последнем поручении отца, и все, что мать сейчас об этом рассказывала, я слышал в первый раз.

Мать оглянулась на звук открывшейся двери: на пороге снова стояла девушка в белом халате, в руках у нее была папка с документами.

— Что тебе. Света? — спросила мать.

— Заключения военно-врачебной комиссии, — объяснила Света и стрельнула глазами в мою сторону.

— Оставь, я потом подпишу, — недовольно сказала мать и строго посмотрела на медсестру.

Света, не слишком озабоченная недовольством начальника поликлиники, положила папку на стол, бросила на меня еще один быстрый взгляд и не спеша, чтобы я имел возможность разглядеть ее с ног до головы, вышла из кабинета.

— Вот негодница! — незлобиво воскликнула мать, когда за Светой закрылась дверь. — Любой предлог найдет, лишь бы повертеть хвостом у тебя перед глазами!

Но меня сейчас ничто не могло отвлечь от дела, которым я занимался.

— Что еще он тебе говорил? — нетерпеливо спросил я. — Вспомни, пожалуйста, это очень важно!

Мать открыла папку, взяла ручку, но потом отложила ее в сторону и закрыла папку. Подумав немного, она медленно заговорила:

— Потом он сказал, что обещал позвонить одной женщине, но может не успеть, и просил меня подстраховать его… Да, еще он просил меня говорить с ней как можно мягче, успокоить ее, потому что она ждет ребенка…

Это была решающая деталь! Можно перепутать даты — ведь, что ни говори, а прошло больше двадцати четырех лет, — но ни придумать, ни случайно угадать, что в момент телефонного разговора собеседница была беременна, просто нельзя!

Теперь я тоже мог более свободно задавать свои вопросы, не опасаясь, что случайно наведу мать на нужный ответ и тем самым узнаю не то, что она знает, а то, что мне хотелось бы узнать.

— И он просил тебя сказать ей, что ее муж жив и здоров, да? — спросил я.

— Да, — коротко ответила мать, перестав удивляться моей осведомленности.

— Так… А потом? — поинтересовался я.

— А что потом? — грустно переспросила мать. — Потом он обнял меня, погладил по животу — я уже ждала тебя, — и собрался уходить… Но затем вернулся и сказал: «Если со мной что-нибудь случится, знай, что я всегда…»

Она замолкла и отвернулась. Я представлял, чего стоят ей эти воспоминания.

Но мне безумно нужно было знать все, что было связано с этим последним разговором матери с отцом, и поэтому я спросил:

— Что «всегда»?

— Ничего, — тихо ответила мать. — Он так и сказал: «Знай, что я всегда…» и сделал вот так… — И мать подняла правый кулак, как это делали интернационалисты.

Потом она в свою очередь спросила:

— Так ты объяснишь мне, что все это значит?

Я обнял ее за плечи, хотя, зная ее характер, не располагавший к подобным нежностям, делал это очень редко.

— Конечно, мама, — заверил я ее. — Только позднее. А сейчас мне надо идти в управление, меня ждут…

5

Однако поговорить с начальником отдела о результатах моих бесед с Анной Тимофеевной и матерью в этот вечер мне не удалось. Когда я пришел в управление, Василия Федоровича уже не было.