Дело № 306. Волк. Вор-невидимка

— Нет! Целый день в мастерской была суматоха, принимали мелкий инвентарь. Потом приходили клиенты получать свои инструменты… — И он стал называть их фамилии, вспомнил, какие именно инструменты получали, даже назвал полученные в тот день суммы денег. — А открыл я несгораемый шкаф, — продолжал он, — когда вы пришли и попросили еще раз посмотреть статью. «Секрет кремонских скрипок».

— Где находились ключи?

— При вас же вынимал связку из кармана.

— Вы всегда хранили красный портфель в секретном ящике?

— Всегда…

— А накануне, двадцать девятого декабря, вы видели портфель?

— Днем брал его, сунул в него грамотку о моей премии, запер, опять положил в секретный ящик, закрыл дверцу…

— Заперли?

— Запер ли? — переспросил скрипичный мастер и задумался. (Я молча сидел возле него и наблюдал, как он морщит лоб.) — Так… — начал он. — В подсобку заглянул мой ученик Володя. Да, да! Спросил, правильно ли настроил скрипку. Я взял инструмент, проверил. Он пошел работать. А я… Должно быть… — припоминал он с усилием. — Должно быть, защемило сердце.

— Уверены?

— Уверен! — произнес он после некоторого раздумья. — Ребята дали мне лекарство, уложили на диванчик и, как всегда, ушли. А я полежал-полежал да, наверное, задремал.

— Крепко?

— Да! Проснулся оттого, что ключи упали на пол и загремели. Любаша принесла обед, поставила судок на угол столика и нечаянно сбросила связку.

Для меня было ясно, что двадцать девятого декабря Люба застала мастера спящим и увидела ключи в дверце шкафа. О том, где хранится портфель, она знала от мужа. Люба поставила на столик судок с обедом, вытащила портфель и положила его в черную папку для нот. Заперев ящик, она вытащила ключи из его скважины, чтобы вставить их в замок шкафа (как было при ее приходе). Сделала она это неловко, от волнения уронила их на цементный пол и разбудила старика. Но я не хотел, чтобы в душу Андрея Яковлевича запало подозрение, и поэтому спросил:

— До прихода Любовь Николаевны никто не мог зайти в мастерскую?

— Нет! За дверью дежурили мои хунхузы.

— А тридцатого декабря их не было?

— Не было, я же отпустил их!

— Тридцатого к вам приходил кто-нибудь, кроме тех трех, которых вы называли?

— Никто!

— У вас не было в течение дня сердечного спазма?

— Нет, нет! Наоборот, уважаемый, чувствовал себя, дай бог каждому!

Мастер бодрствовал! Вот вам и причина, по которой ни скрипач, ни кинооператор, ни архитектор не могли тридцатого, если даже намеревались, подбросить взятый Любой портфель в платяной шкаф.

— Спасибо, Андрей Яковлевич! Надо кончать беседу, а то доктор будет ворчать.

— Он и так ворчит. Я хочу отдать мой портфель на хранение. Он советует сдать администрации санатория. А я решил отдать верному человеку…

— Где вы храните другие части «Родины» и остатки дерева?

— Будьте спокойны! У человека, которому верю, как самому себе!

Я тепло простился с Андреем Яковлевичем. Он ушел из гостиной, а я задумался: кто же этот «верный человек», у которого хранятся готовые части «Родины», и как ухитрился их снять на пленку Разумов?

В гостиную заглянул Галкин.

— Как находите нашего подшефного?

— По-моему, к бою готов!

— А что вы думаете! — засмеялся доктор. — Мой дед говорил: «Если бог захочет, то и старая метла выстрелит!»

— Судя по такому заявлению, я должен считать вас богом!

— Что вы, что вы! — поднял Галкин руки вверх. — Тут роль бога сыграл не я, а вы, найдя этот портфель.

Лев Натанович повел меня в гардеробную, сказав, что Савватеев приехал на своей «Волге» и ждет меня, чтобы довезти до города. Что ж, это было мне на руку.

НОВЫЕ ФАКТЫ

Архитектор отлично вел машину — стрелка спидометра подползала к цифре «100». Вечерние лиловые тени быстро скользили по накатанному асфальту и снегу на обочинах.

Посмеиваясь, Георгий Георгиевич рассказал, как в гостиной санатория после ужина собираются люди вокруг Андрея Яковлевича. И он рассказывает о скрипичных мастерах и скрипачах. Да еще сопровождает свою беседу музыкой. Поставит в радиолу пластинку и говорит: «Послушайте, как сейчас Никколо Паганини исполнит на скрипке Джузеппе Гварнери свои „Вариации“. Внимание! Он играет на одной струне — на баске! Ходила легенда, что этому гениальному скрипачу помогает нечистая сила!..»

— Ну-с? — спросил Савватеев. — Орел — наш старик!

— Но все еще он ведет себя странно, — ответил я. — Почему-то не хочет сдать красный портфель на хранение администрации санатория.

— «Пунктик» у него! — подхватил архитектор. — Лев Натанович рассказывал, что пока старик был, как здесь называют, лежачим больным, то держал портфель у себя — между тюфяком и матрацем. А ключ повесил себе вроде нательного креста на шею.

— Но что бы он делал, если бы пришлось хранить таким образом все части «Родины» и остатки дерева?

Коллекционер расхохотался, тормозя машину, а я спросил:

— Не приходилось ли вам видеть эти части?

— Приходилось! — ответил он и тотчас же оговорился: — Андрей Яковлевич сам их показывал.

— Говорят, он хранит их у верного человека?

— Возможно, так оно и есть…

— Кто же этот человек?

— К сожалению, об этом история умалчивает.

— Не может ли с готовыми деталями скрипки случиться то же, что с красным портфелем? — поинтересовался я.

— Кто от этого застрахован? Но должен сказать, что из этих деталей получится мало хорошего, если к ним не прикоснутся золотые руки Андрея Яковлевича.

— Значит, эти части, попав к другому, даже отличному скрипичному мастеру, не преобразятся в редкостный инструмент?

— Нет, почему же, скрипка выйдет, но до «Родины» ей будет так же далеко, как, например, гм… гм…

— Как маляру до художника!

— Вот-вот! — воскликнул Савватеев.

— А не собирается ли Андрей Яковлевич отправить портфель к этому же верному человеку?

— Уверен, что нет! Он не станет рисковать и держать всё в одном месте.

Я вспомнил, что советовал Золотницкому отдать красный портфель на хранение архитектору, но мастер отклонил это предложение. А готовые части «Родины» и остатки дерева спрятал у какого-то «верного человека». Из этого вытекает, что скрипичный мастер не так уж сильно доверяет Савватееву.

Признаюсь, меня несколько удивили двусмысленные ответы коллекционера: то он еще не может раскрыть факты, на основании которых предсказал, что красный портфель вернут мастеру; то не вправе назвать «верного человека» — хранителя деталей «Родины»… О чем ни спросишь — молчок, загадка, тайна.

Все это очень подозрительно, и снова напрашивается мысль о причастности Савватеева к таинственным приключениям с портфелем.

На следующее утро я, как и обещал Андрею Яковлевичу, позвонил на квартиру Золотницких. Бабушка, мать Любы, сообщила, что Вова третий день болен, лечит его «докторица» из районной поликлиники, а улучшения нет. Она, мол, сбилась с ног, и обратиться за советом не к кому.

Созвонившись со знакомым детским врачом, я через два часа привез его к Вове. У мальчика было ангина. Врач одобрил предписания докторицы и выписал еще какое-то мудреное пенициллинное полоскание.

Взяв с врача слово, что он заедет через два дня, я проводил его.

И тут бабушка стала отводить душу.

— Беда! Утром за продуктами сходить надо? А с кем мальчика оставить? — Она вздохнула и продолжала: — К Москве ведь я не очень привычная, в Мытищах живу. А молодые — Люба и Миша — задержались. И когда они приедут?..

Я рассказал ей, что был в санатории у Андрея Яковлевича, он молодцом выглядит. Объяснил, как трудно приходится Михаилу Андреевичу и Любови Николаевне: музыканты, разъезжать приходится. Потом предложил ей, пока я им напишу письмо, сходить в аптеку и заказать внуку лекарство. Она дала мне ленинградский адрес Золотницких, собралась уходить, но остановилась в дверях и сказала:

— Вы, голубчик, правильно говорите: что-то неспокойно, трудно стали жить наши молодые. Любаша жаловалась мне, что между Мишей и отцом какой-то раздор пошел. Михаил стал пропадать перед Новым годом по целым дням. Будто что-то написал, пропечатать хочет… Нам, старикам, и не понять!