Тарантул

Помню, у неё были странные р а н н и е глаза, как у человека ведающего о своей мгновенной судьбе.

Когда Ю, точно куколка, лежала в коробке гроба, раковины её век были плотно закрыты. Мы с ней были в комнате одни, и мне показалось, что Ю силится разлепить раковины... я пальцами попытался помочь ей - и увидел в створках раковины перламутровые, как утро, черешнево-онкольные жемчуга.

Ю умерла утром - ранним утром, около четырех.

Теперь мне иногда удается посмотреть на мир её, Ю, глазами и мне кажется, что она просто не захотела жить в этом мирском смердящем хлеве. Ю предпочла иной мир, неведомый нам, и за это её трудно осуждать - каждый человек вправе выбирать свою судьбу.

Новый день начинался для меня трудно. Я пылал, как печка, и мне выдали две пилюли, чтобы погасить жар простуды. Это мало помогло, но сам факт отношения людей в форме к человеку без шнурков и ремня воскрешал к жизни.

Наконец лязгнула дверь и был дан приказ на выход с вещами. Вещи отсутствовали, кроме Чеченца, весело запрыгнувшего на мою зашеину.

В каком-то тусклом и стандартном кабинете следователь Бондарь, смятый от бессонницы и болей в желудке, прочитал краткую лекцию о неотвратимости наказания и взял подписку о невыезде из Ветрово.

Расставание с любителем кефира было без печали, и я, выбравшись за ворота каталажки, обнаружил, что мою персону встречают, как контр-принца на Багамских островах.

Почетный автомобильный кортеж из импортных колымаг в серенькой притюремной местности видение не для слабонервных. Горожане пугливо переходили на противоположную сторону улицы и ускоряли шаг. Бритоголовые личности у лакированных бортов как-то не располагали к душевной щедрости и улыбкам. Господин Соловьев отмахнул мне - добро пожаловать в мир криминала, сукин ты сын!

Я плюхнулся на сидение новенького БМВ, обтянутое красной кожей, и перед моим болезненным взором поплыли улочки родного городка.

Ветрово жил по своим земным законам - в витринах продолжали танцевать елочки, украшенные товарным ассортиментом, люди скандалили на автобусных остановках, кричали дети...

Кажется, ничего не изменилось, Новый год ухнул в расщелину прошлого, затянув в свою смертельную воронку несколько тысяч человеческих жизней.

Господин Соловьев, сидящий на переднем сидении, кажется, решил дать обет молчания и молчал, как дикарь на пальме необитаемого острова. Я тоже не был расположен к разговору по текущим проблемам. Первым не выдержал мой приятель, обернулся:

- Ну, что, блядь, вляпался по самые уши?

- Вляпался, - не спорил я.

- А мы вытаскивай!

- Разве не мать моя?

- Мать-мать, твою мать! Ей наврали с три короба, что сыночка повязали в кинотеатре после утренника, - скрипел зубами от злости. - Все вместе тащили. Откупили за десять "лимонов".

- Мало, - понял я. - Но отработаю, товарищи.

- А вот этого не надо, - вскричал Соловей. - Хватит, Чеченец. Я тебя просил - не делать резких движений. А ты?

- А что я?

- И он ещё спрашивает, морда хамская? - и принялся крыть меня последними словами, напомнив события последних дней.

- Ничего не знаю, - отвечал я твердо. - Лаптева огорчили без моего участия.

С моим спутником случилась истерика: он так хохотал, что едва не вывалился из лимузина.

А моя "Нива", сгоревшая дотла, на месте преступления, вопрошал он, а СВД, прикупленная мною по случаю у "завхоза" Натана, блин, Соломко?.. Машину с винтовкой украли, валял я дурака. Почему должен отвечать за чужие действия?

- Чеченец, - наконец признался Соловьев. - Ты меня достал своими инициативами. Застрелись, и всем будет хорошо. Даже тебе.

- Неплохая идея, - согласился. - Только, боюсь, промахнуться.

Посмеялись и перешли на обсуждение новой ситуации, которая возникла после новогодних развеселых праздников.

В настоящее время "слободские" находятся в паническом состоянии: МПСовско-ментовская бригада, являющаяся их как бы "крышей", уничтожена неизвестным отрядом народных мстителей. Пользуясь случаем, предложил Соловушка, можно взять бизнес "слободских" под контроль.

- Не о том думаем, господа, - заметил я. - Нужно выяснить, кто замочил МПСовскую команду? И зачем? А вдруг мы следующие?

- Мы на своей территории, и наш бронепоезд стоит на запасном пути, проговорил господин Соловьев. - Хотя все верно: хочешь мира, готовься к войне.

- Кажется, там один остался, можно его...

- Не, помер, - отмахнулся приятель. - Надо с "ворами" поботать.

- Не помогут, - сказал я. - Видел картинку: там работали беспредельщики и профессионалы.

- Только пугать не надо, - возмутился Соловей. - И у них есть Ф.И.О. и биография.

- Тогда какие проблемы: мы найдем их, они найдут нас. И - бах-бах! Думаю, все будут довольны!..

- Иди ты, Чеченец, знаешь куда?..

Я знал - домой, куда мы со всем бандитским апломбом скоро и подкатили. Праздник ещё гулял по панельной коммунальной коробке, но во дворе на свалке уже умирали елки, сугробы были загажены канифольной по цвету мочой декоративных собак, а люди втягивались в обыденную лямку бесконечных дел.

В квартире сохранился запах прошлого - от мандарин и промасленной бумаги, кинутых в кухонное ведро. Я поставил чайник на пламя, нашел банку со смородиновым вареньем - больше ничего не надо в этой жизни: сидеть в теплой кухоньке и гонять чаи с полезным для здоровья продуктом.

Потом накрутил диск телефона - мама была на операции, и я попросил передать, что с её сыном все тип-топ, то бишь в порядке.

- Ой, а я вас знаю, Алеша - услышал молоденький голос. - То есть наслышана... Я - Виолетта, я с вашей мамой...

- Представляю, что родная обо мне?

- Нет-нет, она все только хорошее...

- Вы ей не верьте, Летта... Я могу укусить.

Ох, мама-мама... Зачем меня родила? Мы все рождаемся рабами. Потому, что появляемся в стране, поверженной на колени псевдопросветительскими, утопическими выкладками.

Мы рождаемся в стране чудовищных догм, бесконечных экспериментов над здравым смыслом, скоморошьей лжи, поточного обмана.

Мы рождаемся в полувоенной казарме под упреждающий лязг гусениц, под истерические вопли здравниц и проклятий мордатым вождям, заплывшим от самодовольства и жира.