На исходе последнего часа

– Скорее близкими собеседниками. Мы общались исключительно по телефону. Виделись крайне редко, может быть, раз в год, не чаще.

– Но по телефону часто общались? Именно по телефону? – нехорошо улыбаясь, уточнил Турецкий.

– К чему эти нелепые вопросы?

– У вас есть какое-нибудь недвижимое имущество в Сочи или в Адлере? Возможно, оформленное на подставное лицо?

– Нет и никогда не было.

– Вы знаете в Сочи братьев Киряковых?

– Нет.

– Тогда вам, может быть, знаком человек по имени Батон?

– Какой еще Батон?! К чему эти нелепые вопросы?!

– Хорошо, продолжайте, на чем остановились.

После продолжительной паузы с видимой неохотой Поляков снова заговорил:

– У Менжеги был племянник, собкор по Прибалтике крупной московской газеты. Я имею в виду не свою фирму, а целых три страны... Если я не ошибаюсь, парню было лет тридцать с хвостиком. Я его в жизни никогда не видел и имею к нему отношение лишь таким косвенным образом, что его угораздило оказаться в числе погибших на принадлежащем мне пароме «Рената». Знал ли дядя, что парому будет крышка, когда отплывал племянник, мне не ведомо. Вполне можно от такого монстра и этого ожидать. Очень мне жаль, что вам с ним познакомиться не придется, – поделился заветным Поляков. – А может, и наоборот, он не знал, что там, среди пассажиров, путешествует его родственник-корреспондент. Важно одно. После гибели парня Менжега-старший переделал его редакционные документы под себя, чем не без успеха и пользовался, я полагаю. Ну, естественно, в редакции об этом ни черта не знали, я туда звонил еще в самом начале, когда пытался распутать этот клубок. Ну а раз вы говорите, что он в Москву только-только из Сочи вернулся, то этот дедушка был просто метеором. Вы только вдумайтесь! Значит, жил себе старик у самого синего моря. Потом бах: метнулся в Таллин, Полякова-старшего припугнуть. Тут же обратно, в Сочи, зажег «Свет» – и сразу же в Москву, моментально устроился на работу и с ходу Полякова-младшего проучил. Да это просто суперагент. – Последние слова он произнес почти с яростью.

И тут только Турецкий заметил, как у невозмутимого Полякова задрожали руки. Он протянул ему стакан с водой, но Поляков жестом попросил сигарету. И лишь несколько раз с наслаждением затянувшись, он продолжил:

– Я взял эту мразь, когда она, он то бишь, спал. Я связал его, а на шее затянул ремень. Я даже не собирался измываться над ним, как он это делал с моим мальчиком. Я хотел просто все выяснить. Я нашел в этой машине упаковку клофелина и все время держал ее наготове, обещая ему в случае чего скормить.

Выяснилось, что старик еще недостаточно пожил на этом свете, чтобы срочно отправляться на тот. Это он очень убедительно говорил. Сказал, что есть человек, известный как Принц, а точнее – Эдуард Владимиров. Который всю свою жизнь специализируется на том, что пускает по миру тех, кто ему особенно не понравился. И достиг в этом виде спорта просто небывалых вершин. Что еще? Человек весьма своеобразный. Безумно любит кино. Уж не знаю, каким образом, Менжега спер с «Кинотавра» столько новых фильмов, но то, что это для его шефа, – абсолютно достоверно. Чувствуете размах хулиганства? Это Менжега, а не я уложил все эти сокровища в камеру хранения. А я просто вытащил из него эту информацию и потом поменял код на ячейках. Боюсь, Принца теперь ждет разочарование, – ухмыльнулся Поляков. – Вы вряд ли согласитесь показать ему новое кино.

– Чем можно аргументировать некоторые ваши показания о Менжеге? А также...

– А также где в таком случае остальные фильмы? Угадал?

Удивленный в очередной раз проницательностью своего оппонента, Турецкий только кивнул.

– Там же, где были первые. Пять соседних ячеек вправо. Цените мою откровенность, Александр Борисович? Играю в открытую, потому что от вас мне нужны только вот эти стены. Конечно, от Принца и они вряд ли спасут, но уж протяну я здесь побольше, чем на свежем воздухе...

«Уж очень свободно, – подумал Турецкий, – он о Принце распространяется. Действительно ли знает о нем только со слов Менжеги?»

– Код назовите.

– Тот же самый. Все ячейки заперты на одни и те же цифры и буквы. Что, обидно? Представляю: фактически целые сутки они были у вас под рукой. И еще, чуть не забыл, – продолжал Поляков. – В крайней ячейке лежат также все документы Менжеги, в том числе – переделанное редакционное удостоверение, а также его пистолет, до которого я не дотрагивался, а только завернул его в носовой платок. Которым и камеры открывал-закрывал. Потому вы там никаких отпечатков пальцев и не нашли, верно ведь? Кстати, я так и забыл купить себе новый платок. А еще там лежит кассета, на которую я записал весь наш разговор со стариком.

– Действительно?! – Турецкий даже выскочил из-за стола и заходил по кабинету. – Ну и ну. Нервы у вас, однако. На первый раз закончим, сейчас у меня будет встреча еще с одним человеком по вашему делу. Последний вопрос. Менжега еще что-нибудь важное говорил?

– Он сказал: последним смеется тот, кто стреляет первым.

– Что это значит?

– Ничего особенного. Каким-то немыслимым образом он высвободил руку, вытащил пистолет и попытался выстрелить. Вот после этого я его и придушил.

Турецкий открыл рот.

«Жизнь прекрасна и удивительна. Но почему же он стирал свои отпечатки на камере хранения, если через некоторое время сам ко мне пришел? Что же?...»

– А теперь, предваряя ваш последний вопрос, Александр Борисович, о том, на что я затратил время от беседы с Менжегой и до нашей с вами незабываемой встречи в баре «Хольстен», я скажу только, что ездил в аэропорт Шереметьево. Ведь провожают самолеты совсем не так, как поезда.

Передел

– Ширяева Алла Михайловна?

У стойки регистрации владивостокского аэропорта Артем было почти пусто. Рядовые горожане предпочитали сидеть дома, а бизнесмены и другие богатые люди пользовались коммерческими рейсами, где в полете можно было и полежать, и телевизор посмотреть, и выпивка на любой вкус... Собственно говоря, Алла тоже хотела купить билет на коммерческий рейс, да мест не осталось.

Толстая женщина в синей милицейской форме придирчиво осматривала багаж Аллы, состоящий из одной объемистой спортивной сумки.

– А это что? – спросила она, указывая на расплывчатое темное пятно на экране аппарата, просвечивающего багаж.

Алла мучительно вспоминала, что же такое металлическое она засунула в дальний угол своей сумки.

– Консерва, наверное...

– Придется проверить!

Когда сумка выехала из железного ящика, где производилось просвечивание, милиционерша водрузила ее на стоящий рядом столик и решительно расстегнула «молнию».

– Надо помнить, что везете, – сварливо сказала она, – теперь придется все ворошить.

Она запустила руки в сумку и принялась копаться во внутренностях сумки. На свет Божий были извлечены разные кофточки, платочки, скомканные чулки и прочая женская дребедень.

Алла с большим удовольствием придушила бы эту толстуху собственными руками или, в крайнем случае, уволила ее с работы – сделать это было очень просто, стоило только подняться на второй этаж к Семену Семенычу, директору аэропорта. Но Алла не хотела здесь светиться. Об ее отъезде в Москву не знала ни одна живая душа. А чтобы здесь ее никто не узнал, она нацепила большие темные очки. Так что, стиснув зубы, приходилось терпеть хамство милиционерши.

– А это что такое? – сказала та, извлекая из сумки дезодорант, – вы разве не знаете, что изделия в аэрозольной упаковке провозить нельзя? – Она отложила дезодорант в сторону. – Придется оставить.

Алла взяла баллон и, ни слова не говоря, нажала на клапан, направив струю вниз. Так и держала, пока жидкость не кончилась. В воздухе распространился невыносимо сильный парфюмерный запах. Потом выбросила пустой баллон в стоящую рядом урну.

– А вы тут не хулиганничайте! – закричала милиционерша.

– Это чтобы тебе, сука, не досталось, – медленно процедила сквозь зубы Алла.