Расплата

– Одна небольшая русская фирма, – слишком небрежно отвечает Катя. – Они новенькие. Уильям нанял их сразу после увольнения Андрея.

– О Господи, Катя! Не обманывай себя. Ты же знаешь, почему Уильям сменил аудиторов. Андрей просто хочет заморочить тебе голову, чтобы ты не разоблачила его аферу. Он не позвонил, потому что знал: ты по голосу поймешь, что он лжет. Нет никакого покупателя.

– Ты не прав. Мы совершили сделку. Андрей перевел миллиард долларов в фунтах стерлингов по текущему курсу в наш банк-корреспондент, и я передала права собственности на эти ценные бумаги. Вся трансакция заняла примерно полчаса.

– Как ты могла так поступить? – Я поражен ее безрассудством.

– Разве я могла поступить иначе? – воинственно спрашивает Катя. – Ведь именно Андрей собрал этот пакет. Он знал его лучше, чем кто бы то ни было. Если он нашел покупателя за наличные, почему я не должна была подтверждать акт купли-продажи?

Мне плохо; я чувствую, что она совершила непоправимую ошибку.

– И кто покупатель?

– Один люксембургский фонд, который Андрей привел к нам в качестве клиента года полтора назад. Когда мой брат еще работал на «Терндейл», он регулярно имел с ними дело, и в нашей базе данных Андрей проходит как их полномочный представитель.

– Андрей являлся полномочным представителем клиента, когда работал на вашу компанию?

– Я сейчас с этим разбираюсь, – раздраженно отвечает Катя. – Но ведь самое главное, что у него были полномочия.

Дела идут все хуже и хуже: должно быть, Андрею каким-то образом удалось обмануть люксембургский фонд, точно так же, как он обманул «Терндейл». Катя лишь отсрочила неминуемый крах компании, одновременно оказавшись замешанной в подозрительную трансакцию.

– А что ты будешь делать, если тебе позвонят из фонда – на следующей неделе, или в следующем месяце, или в следующем году – и скажут, что акции ненастоящие?

– Я спросила у Андрея, могут ли здесь возникнуть проблемы, и он сказал, что все будет нормально.

– И ты ему поверила?

– Он мой брат, – просто отвечает она.

Я не знаю, что на это сказать: было время, когда я бы тоже поверил Андрею.

– Со всей этой затеей что-то не так.

– Не то чтобы у меня не возникали вопросы, Питер, – уточняет Катя. – Как быстро я смогу доехать?

– Думаю, часа за три с половиной. Если выедешь прямо сейчас, доберешься часам к десяти.

– Я не могу ехать немедленно. Глава отделения Института федеральных управляющих в Сент-Луисе сейчас в городе, и мы с ним ужинаем. Если мне удастся уйти пораньше, я приеду к полуночи. Твой телефон будет включен?

– Да.

Эмили уже в холле. Я слышу, как она разговаривает с кем-то.

– Я должен сообщить тебе еще кое-что, – неохотно признаюсь я. – Сегодня утром я говорил с Уильямом. Вчера вечером он продал свой пакет акций в «Терндейл».

– Что он сделал? – Ее голос становится высоким и резким. – Кому?

– Я пока точно не знаю.

– Не скрывай от меня ничего, Питер, – умоляет Катя. – Пожалуйста.

– Русским. Возможно, деньги грязные.

– Ты ведь шутишь, правда?

– Не шучу.

– Господи. – Она оглушена новостью. – Как, ну как это могло произойти? Мелкие акционеры нас уничтожат. Нас просто завалят исками.

– Думаю, Уильяму абсолютно наплевать на судебную тяжбу, – отвечаю я, глядя, как Эмили открывает дверь. На плече у нее большая оранжево-розовая сумка, и похоже, она чем-то обеспокоена. – Он собирается покинуть страну.

– Расскажи мне все, что тебе известно, – просит Катя.

– Сейчас не могу. Я должен повидаться с Андреем.

– Погоди секунду. Уильям сказал тебе, что продал свой пакет акций русским. Думаешь, Андрей в этом как-то замешан?

– Может быть.

– К черту ужин, – заявляет она. – Я выезжаю немедленно.

43

– В холле стоит полицейский, – говорит Эмили. – Он потребовал у меня предъявить паспорт. Ничего не случилось?

– Все в порядке, – отвечаю я, ничуть не удивляясь, что Тиллинг оставила здесь кого-то, чтобы проверить данные Эмили. Несмотря на мой вотум доверия от Эллис, Тиллинг вряд ли станет доверять мне.

– Я думала, что полиция хочет арестовать вас за убийство.

– Мне повезло.

Мгновение Эмили пристально смотрит на меня, но постепенно сомнение на ее лице сменяется озабоченностью.

– Вы снова бледны, – заявляет она. – Сядьте на кровать. Можете рассказывать, что произошло, а я пока осмотрю вас.

Эмили проводит осмотр, а я докладываю ей о нашей с Тиллинг беседе. Эмили, кажется, не очень вникает в мои слова, задает мало вопросов, но это не важно. Я должен обсудить с ней одну вещь, прежде чем повидаться с Андреем.

– И еще одно, – говорю я, пока она снимает манжету тонометра у меня с предплечья. – На днях, когда я возвращался в Соединенные Штаты, меня задержали. Федеральный агент по фамилии Дэвис выдвигал совершенно нелепые обвинения в адрес Андрея и вашей клиники.

Эмили прикасается пальцем к моим губам, качает головой и указывает на дверь.

– Наш друг находится в доме, расположенном всего лишь в паре минут отсюда, если идти вдоль пляжа. – Порывшись в сумке, она извлекает оттуда банан. – Съешьте, чтобы поднять уровень сахара в крови, и мы сразу же отправимся туда. Поговорим по дороге.

Я с жадностью набрасываюсь на сочный плод и одним движением заглатываю его треть, а Эмили в это время достает мое пальто из шкафа. Она отбирает у меня банан, чтобы я смог продеть здоровую руку в рукав, подносит фрукт ко рту, чтобы я откусил еще кусок, а затем придвигается поближе, чтобы помочь продеть в рукав и вторую, больную руку. У Эмили светлые ресницы, а на носу россыпь бледных веснушек. Меня охватывает неловкость, когда я вспоминаю, что вчера она раздевала меня.

– Скажите-ка, – я ищу возможность просто поболтать, – вы всегда держите в сумке фрукты?

– Я взяла этот банан внизу, в холле, специально для вас, – отвечает Эмили улыбаясь и снова протягивает мне банан, чтобы я его доел. – Но раз вы спрашиваете, то да. Дети цыган в Москве все недоедают, а младшие не получают ничего из тех денег, которые им удается выпросить у прохожих. Я покупаю то, что могу себе позволить, а остальное потихоньку краду из гостиниц для иностранцев. Бананы – самые питательные фрукты.

– А персонал гостиниц не возражает? – интересуюсь я, развеселившись от такой сценки: Эмили прячется в роскошных вестибюлях и тайком ворует фрукты с серебряных подносов.

– Никаких проблем с ними не возникает. – Она выбрасывает кожуру в корзину для мусора и начинает ловко застегивать на мне пальто. – Все меня знают. Я – тот самый американский врач, который собирает бананы и раздает презервативы. И пожалуйста, не надо шутить. Я все эти шутки уже слышала, причем в двух вариантах: по-английски и по-русски. Хотя совершеннейшая правда: бананы иногда выполняют двойную функцию – они являются прекрасным дидактическим материалом в моей работе.

– Я встретился с парочкой цыганских детишек в подземном переходе, – кисло сообщаю я. – Один из них стянул у меня часы.

– Надеюсь, вам, по крайней мере, удалось сохранить кошелек, – сочувственно говорит она. – Они удивительно проворны. Несколько лет назад один такой ребенок и у меня часы украл, а также кольцо, которое было мне очень дорого. С тех пор я не ношу украшений.

– Но вы собираете для них фрукты.

– Никогда не отчаивайтесь, если речь идет о детях. – Эмили осторожно поднимает мою больную руку и засовывает ее в пальто между двумя пуговицами. – Это мой руководящий принцип. Если и есть хоть что-то, что заставляет меня продолжать свою работу, так это то, что большинство моих пациентов – дети. Вы готовы?

У меня такое чувство, что я прождал целую вечность.

– Полностью, – отвечаю я. – Ведите меня.

Полицейского в холле уже нет, точно так же как нет и следа джипа на пляже. Мы с Эмили идем к океану, пока не доходим до сырого песка у самой воды, где сворачиваем налево. Луна освещает наш путь. Мое страстное желание увидеть Андрея быстро сменяется чувством неловкости. Я был слишком занят его поисками, чтобы продумать предстоящий разговор. Самое худшее – ему уже известно, что наемники Лимана ответственны за убийство Дженны, и он так и не рассказал мне об этом из чисто эгоистических соображений или по причине собственной виновности. Если это так, я никогда его не прощу. Но если он не знал о Лимане, я просто не могу понять, почему Андрей так и не связался со мной, вне зависимости от того, что произошло между мной и Катей, или от того, насколько он стыдился своей кражи.