Расплата

– Я сделал для нее все, что мог.

– Сделали все, что могли? – презрительно повторяю я. – Да вы ее уничтожили.

Уильям наполовину выпрямляется и ударяет открытой ладонью о стол.

– Вы думаете, я хотел, чтобы компания моего отца обанкротилась? – вопрошает он, швыряя в меня слова, как камни. – Хотел, чтобы моя дочь оказалась замешана в скандале? «Терндейл» пойдет на дно, меня будут поливать грязью, но Кате удастся избежать официальных обвинений. Это лучший результат, которого я мог добиться.

– Вы убегаете и оставляете ее разгребать все самой.

– Неправильно, мистер Тайлер, – говорит он, снова усаживаясь и одергивая свитер. – Это вы убегаете. А я бегу к чему-то другому.

Я не отвечаю ему, понимая, что и так сильно на него надавил. Я смотрю на часы, намекая, что мне пора.

– Мы уже почти закончили, – уверяет Уильям, снова взяв себя в руки. – Я покидаю страну сегодня же вечером. Я оставил Кате записку, но некоторые вещи лучше обсуждать лично. Ваша роль – заполнить пробелы.

– Не думаю, что она станет вам сочувствовать, – презрительно отвечаю я.

– Катя похожа на меня. Она умна и амбициозна. Все хорошенько обдумав, она поймет, почему я предпринял эти шаги. Единственная ошибка, которую я действительно допустил, это то, что я нанял Андрея на работу. В этом я виню только себя. Надо было мне все предвидеть.

– Почему вы должны были все предвидеть?

– Потому что он извращенец, – отвечает Терндейл, и на его лице появляется отвращение. – Мой сын. Я узнал о его сексуальных предпочтениях, когда он уезжал учиться. Вот почему я нанял только Катю, когда она закончила колледж. В разведке было такое правило: никогда не задействовать гомосексуалистов. Им нельзя доверять. Когда несколько лет назад Андрей пришел ко мне и попросил взять его на работу, я позволил сантиментам взять верх над рассудком. Мораль здесь такова: никогда не поступайся своими принципами.

Мораль здесь такова: эгоизм оправдает что угодно.

– И еще одно напоследок, – говорит Уильям, глядя на свои руки. – Я сохранил за собой право назвать преемника на должность главы «Терндейл-хаус». Я был бы счастлив передать эту должность Кате через несколько лет, если ее это заинтересует.

– Как мило. – Меня уже тошнит от него. – Вы хотели бы выкупить назад любовь Кати с помощью места председателя вашего музея, который будет поносить весь свет.

– Ваш сарказм так же неуместен, как и легкомыслие. – Его голос снова становится резким. – Хотите высказать предположение?

– Катя никогда вас не простит.

– Как забавно. – Он смотрит мне прямо в глаза. – Мне никогда не было никакого дела до других. Посетите Метрополитен-музей как-нибудь в выходные – вы увидите сотни невежественных туристов, чихающих и кашляющих на шедевры, и каждый из них мысленно подсчитывает, сколько цветных телевизоров он мог бы купить, если бы хоть одна картина принадлежала ему. Я презираю их. Однако кровь говорит, хотя данное известное всем высказывание я начал понимать лишь после того, как в мою жизнь вошла Катя. Вы и представить себе не можете, как это неожиданно взбадривает, когда в другом человеке видишь себя. Волшебство какое-то. Катя вольна презирать меня, но я от нее не откажусь.

Мой отец все время повторял, что кровь говорит. Но он также утверждал, что кровь себя покажет, что яблоко от яблони недалеко падает. Я поднимаюсь на ноги и чувствую, что вот-вот потеряю сознание, обзор у меня сужается, как тоннель, пока мне не начинает казаться, что комната находится где-то далеко. Я мотаю головой, стараясь вернуть себе чувство перспективы.

– В Кате нет ничего от вас, – утверждаю я.

– Вам пора идти, – отвечает Терндейл и прикасается к чему-то под столешницей. Открывается дверь, и Эрл, с моим пальто, переброшенным через руку, подзывает меня кивком головы. – Прощайте, мистер Тайлер. Не думаю, что мы снова встретимся.

40

До машины Тенниса идти недалеко, но я шатаюсь, как пьяный; я слишком устал, чтобы сосредоточиться на чем-то еще, помимо того, как переставлять ноги. Шум в ушах от кофеина сменился глухой головной болью, и во рту у меня ощущается явственный металлический привкус. Моих сил хватает лишь на то, чтобы вставить ключ в зажигание. Эрл провожает меня, явно забавляясь моим состоянием, и насмешливо советует мне не очень гнать по трассе.

Не успев проехать и нескольких кварталов, я притормаживаю у бордюра, чтобы набрать номер «Оушн Вью инн» на телефоне в машине, опасаясь, что не смогу сделать этого и не улететь с дороги. Цифры на телефоне кажутся расположенными чересчур близко друг к другу. Эмили действительно остановилась в этой гостинице, но телефон в ее номере не отвечает. Администратор бормочет что-то неразборчивое, однако я понимаю, что он не хочет проверять, нет ли ее в ресторане гостиницы. Он трижды просит меня повторить сообщение, в котором всего восемь слов. Господи.

Администратор советует мне ехать по Монтокскому шоссе до самого конца. Голова у меня опять клонится на грудь, и я открываю все окна, надеясь, что холодный воздух не даст мне заснуть. Перед машиной Тенниса простирается бесконечная черная дорога – мне требуется все мое внимание, чтобы держаться на нужной полосе и двигаться с одинаковой скоростью. У меня возникает ощущение, что это кошмар, раскрашенный в цвета детских рисунков: белая земля, синее небо, желтое солнце, а впереди меня поджидает невидимый враг.

На часах уже почти десять, когда я наконец заезжаю на парковку гостиницы «Оушн Вью инн». Преодолев несколько ступенек на крыльце, я обнаруживаю, что задыхаюсь, и по моим впечатлениям, ноги мои находятся где-то далеко-далеко внизу. Я слишком сильно толкаю входную дверь, и она ударяется о стену. Администратор, трое посетителей у стойки и женщина в кресле с высокой спинкой у камина, – все оборачиваются и смотрят на меня. Женщина в кресле – Эмили. Никогда я не испытывал подобного облегчения, увидев кого-то. Когда я вхожу, она встает и берет меня за руку.

– Вы ужасно выглядите, – озабоченно замечает Эмили. – Вы такой бледный! Что с вами стряслось?

Я пытаюсь пожать плечами и морщусь, когда больное плечо напоминает о себе.

– Идемте со мной, – предлагает она. – Я хочу получше рассмотреть вас.

Эмили помогает мне подняться по лестнице и проводит в спальню с низким потолком, дощатым полом и потускневшими коричневыми обоями. Стол, платяной шкаф, ночник и кровать с четырьмя столбиками – вот и вся мебель. Я сажусь на краешек кровати и не сопротивляюсь, когда она снимает с меня одежду: я слишком измучен, чтобы смущаться. Она достает какое-то медицинское оборудование из оранжево-розовой сумки на ремне, меряет мне давление, слушает сердце и прощупывает живот.

– У вас серьезные гематомы на руке и плече, – говорит Эмили. – Вас били в верхнюю часть туловища?

– Ногой, – отвечаю я.

– Вас рвало кровью? Была ли кровь в моче или стуле?

– В моче.

– Вы принимали обезболивающее?

– Аспирин, примерно час назад.

– В каком количестве?

– Несколько таблеток.

– Это плохо. Аспирин является антикоагулянтом. У вас внутреннее кровотечение и состояние легкого шока. Я сейчас вызову вам «скорую».

– Не надо, – прошу я, хватая ее за руку. – Меня ищет полиция.

– Но я врач, – возражает Эмили. – Моя первоочередная забота – ваше физическое здоровье. Шок очень коварен. Не исключен даже летальный исход.

– Я просто устал.

– У вас синие ногти, бледная влажная кожа, учащенный пульс и низкое кровяное давление. Не учите меня ставить диагноз.

– Пожалуйста. Полиция считает, что я убил человека по имени Франко. Если меня найдут, у меня может не быть шанса оправдаться. Мне необходимо поговорить с Андреем.

– У вас галлюцинации, – заявляет она, и ее рука безвольно выскальзывает из моей.

– Вовсе нет. Почитайте газеты. Все, что мне нужно, это поговорить с Андреем. Ну пожалуйста.

Ее лицо расплывается у меня перед глазами, но я четко вижу прищуренные глаза под нахмуренными бровями. Когда Эмили наклонилась послушать мое сердце, я уловил сладковатый запах ее волос, как от только что скошенного сена. В колледже у Дженны на стене висела репродукция картины Эндрю Уайета, [33]на которой была изображена молодая женщина, полулежащая на покрытом травой склоне, со взглядом, устремленным на дом на вершине холма. Раньше я, бывало, воображал себя там, на холме, вместе с ней, нас окружала высокая трава, и теплый ветерок доносил запах земли.