Железный крест

— Обещаю. — Эрика помахала Майе и пошла по Гульдхеден.

До антикварного магазина было совсем близко. Она открыла дверь. Мелодично звякнул колокольчик. Из-за занавески тут же появился небольшого роста худощавый человек с седой бородой веником.

— Чем могу служить? — вежливо спросил он.

— Я Эрика Фальк. Мы говорили с вами по телефону. — Она протянула руку.

— Enchanteur. [16] — Хозяин неожиданно нагнулся и, к несказанному удивлению Эрики, поцеловал ей руку.

Она не могла вспомнить, когда в последний раз ей целовали руку. И целовали ли вообще.

— Да-да, вы хотели показать мне какую-то медаль. Проходите, посмотрим. — Он откинул занавеску и провел ее в магазин.

Ничего подобного Эрика никогда в жизни не видела. Стены в небольшой комнатке были увешаны русскими иконами так тесно, что между ними не осталось ни сантиметра свободного пространства. Кроме икон здесь умещался только маленький стол и два стула.

— Моя страсть, — с гордостью сказал хозяин. Накануне он представился как Оке Грунден. — Думаю, у меня лучшая в Швеции коллекция русских икон.

— Очень красивые. — Эрика с любопытством рассматривала иконы.

— Красивые? Не то слово, моя дорогая, совсем не то… — Грунден просто лучился гордостью. — Носители великой истории и великой традиции… Но знаете, давайте перейдем к вашему делу, а то мне трудно остановиться, когда разговор заходит об иконах… Ваша история наверняка не менее интересна.

— Если я правильно вас поняла, вы специализируетесь также на медалях Второй мировой? — осторожно спросила Эрика.

Он надел очки и посмотрел на нее поверх стекол.

— Знаете, если человек предпочитает общение со старыми вещами общению с людьми, он становится немного… отрезанным от окружающего мира. Как в деревне во время большого снегопада. Я не уверен, что мой выбор верен… но, как говорится, человек задним умом крепок…

Он улыбнулся, и Эрика ответила ему улыбкой — ей нравился этот пожилой донжуан с его спокойным ироничным юмором.

Пока она разворачивала медаль, Оке зажег яркую настольную лампу.

Эрика положила медаль ему на ладонь.

— О… — Он внимательно изучил лицевую сторону медали, потом обратную, потом опять лицевую. Потом опять глянул поверх очков. — Где вы это нашли?

Эрика поведала ему всю историю с материнским сундучком.

— И, насколько вам известно, в то время у вашей матери не было никаких связей с Германией?

— Нет. — Эрика покачала головой. — Во всяком случае, никогда ничего не слышала. Правда, в последнее время я прочитала довольно много о Фьельбаке, где выросла моя мать. Это же рядом с норвежской границей, и во время войны многие помогали норвежскому Сопротивлению. Мой дед, например, перевозил в Норвегию какие-то запрещенные грузы. А под конец он переправил в Фьельбаку бойца Сопротивления, за которым охотились немцы. Тот даже жил у нас некоторое время.

— Да-да… Несомненно, контакты были… Были контакты с оккупированной Норвегией… и не только на побережье, не только… — Похоже было, что Оке размышляет вслух. — Знаете, объяснить, как попала эта вещь к вашей матери, мне вряд ли удастся. Могу только сказать, что это не простая медаль. Это так называемый Железный крест — очень высокая награда в нацистской Германии. Ее вручали только за особые заслуги.

— Тогда, может быть, существуют какие-то списки награжденных? — с надеждой спросила Эрика. — Знаменитый «немецкий порядок», ведь он и во время войны никуда не делся, правда?

Оке покачал головой.

— К сожалению, таких списков нет. К тому же это награда высокая, но не редкая. Железный крест первой степени… Во время войны этим орденом были награждены, если не ошибаюсь, четыреста пятьдесят тысяч человек, так что узнать, кому принадлежал именно ваш, боюсь, невозможно…

Эрика огорчилась. Она-то надеялась… но нет. Еще один тупик.

— Что ж, ничего не поделаешь… — В голосе ее прозвучало разочарование.

— Мне очень жаль, — сказал Оке Грунден. Он опять поцеловал ей руку и проводил к выходу. — Хотелось бы вам помочь…

— Ну что вы. — Эрика открыла дверь. — Попробую поискать другие пути. Мне и в самом деле очень хочется узнать, как попал к матери этот орден.

Выйдя на улицу, она остановилась и несколько раз глубоко вдохнула. Наверное, ей никогда не удастся разгадать эту загадку.

~~~

Заксенхаузен, 1945 год

Он почти не запомнил переезда — все было как в тумане. Ухо болело и гноилось. Вместе с другими заключенными из Грини его затолкали в переполненный товарный вагон, но тогда он ни о чем не мог думать, кроме невыносимой головной боли. Ему казалось, что голову накачивают горячим воздухом и она вот-вот взорвется. Даже когда ему сказали, что их отправят в Германию, он принял это известие с тупым равнодушием. Пусть так. Он прекрасно понимал, что это значит — все знали, между словами «Германия» и «смерть» стоит знак равенства. Об этом никто не говорил в открытую, но слухи, намеки… Заключенные перешептывались по углам. В Германии их ждет смерть. Немцы назвали их NN-заключенные. Nacht und Nebel. Ночь и туман. Всем был ясен смысл выражения — они должны исчезнуть, как в тумане. Без суда, без следствия. Просто уйти — в ночь и туман. Они были подготовлены к тому, что ждет их на конечной станции.

Но к тому, что их ожидало в действительности, подготовиться было невозможно. Это оказался настоящий ад на земле. Единственное, чего не хватало, — обжигающего ступни адского пламени. Но ад есть ад. Прошло уже несколько недель. Все, чему он ежедневно был свидетелем, преследовало его в ночных кошмарах и наполняло смутным ужасом, когда их поднимали в три часа ночи и гнали на работу. Они вкалывали до девяти вечера каждый день, без отдыха и выходных.

NN-заключенные. На них смотрели как на уже мертвых. Ходячие трупы. В лагерной иерархии они стояли на низшей ступени. Если у тебя красная литера «N» на спине, никаких сомнений в твоей судьбе ни у кого нет. Красный цвет — политзаключенный. У уголовников были зеленые литеры, и в лагере шла постоянная борьба между красными и зелеными. Единственное, что спасало, — скандинавы упрямо держались вместе. Их раскидали по разным баракам, но каждый вечер они встречались и рассказывали друг другу, что произошло за день. Отщипывали кусочки хлеба от дневного рациона, чтобы передать больным соотечественникам. Принцип был один — «Мы должны вернуться». Если не все, то как можно больше. Но принцип принципом, а на практике они недосчитывались кого-то каждый день. Аксель знал многих погибших, но не всех. Далеко не всех.

Он посмотрел на свою руку с лопатой, и она напомнила ему когда-то виденный рентгеновский снимок кисти. Только у него кости были небрежно обтянуты желтой кожей. Он воспользовался тем, что охранник отвернулся, оперся на лопату и немного передохнул. Каждое движение вызывало одышку. Аксель заставлял себя не думать, что именно они роют. Он совершил эту ошибку сразу после прибытия в лагерь и не собирался ее повторять, но зрелище это мерещилось ему каждую ночь вновь и вновь. Груды людей… груды трупов. Изможденные, скелетоподобные тела. Их бросали в ямы как попало. Будто ненужный мусор.

Он старался набирать в лопату как можно больше земли, чтобы не навлечь на себя недовольство охранника.

Работавший рядом заключенный с тихим стоном бессильно опустился на землю. Было совершенно очевидно, что подняться самостоятельно он не сможет. В голове у Акселя промелькнула мысль — подойти и помочь ему встать, но такие мысли никогда не выливались в поступки. Задача была одна — выжить. Выжить, несмотря ни на что, и на это уходили все их силы. Человек выживает в одиночку. Он помнил совет, данный ему немецким политзаключенным. Nie auffallen. Не высовывайся. Не привлекай внимания. Держись в середине строя и опускай голову. Аксель равнодушно проследил, как охранник подошел к упавшему, стащил в яму и спокойно вернулся на место, отряхивая руки. Никаких выстрелов — пули надо экономить. Война идет не так, как планировалось. Зачем стрелять в того, кто уже мертв? Его потом засыплют трупами — и вопрос решен. Если еще жив, то после этого наверняка задохнется.