Три маленькие повести о любви

людаем. Фарт идет, Андрюхин, фарт. Пока фартит, надо пользоваться. Зацепим мы фиолетовую, одним местом чую.

- Каким?

- Одним. Ну что, пособишь?

- Извини, Георгий. Я сегодня иду на концерт группы "Голову отстрелило". Еле билет достал.

- Жаль. С тобой бы мы ее быстро поймали.

- Мне самому жаль. А ты Васю возьми. Снова.

- Придется. Если разбужу. Он вчера психологическую нагрузку снимал. В моем кабинете. Сейчас спит.

- Ну, желаю удачи. Банк-то, кстати, сорвал вчера?

Жора теряет мажорный ритм, трагически мотая головой:

- Ты прикинь, Андрюхин, получаю я на руки "фиш-стрит"! Самый настоящий, без дураков. А этот конек в бабочке свои карты раскидывает, нелегкая его задери, - "фиш-рояль"!

Я не знаю, что такое "фиш-стрит", а тем более "фиш-рояль", но по интонации друга понимаю - полтонны Жориных баксов перешли в доход казино "Заветы Ильича". Вернее, не Жориных, а того парня...

- Жальче всего, что сначала я стошечку-то поимел. Остановиться бы, да этот Носорогов сидит и сидит... Пришлось и мне.

- Зачем? Шел бы на улицу, к Ваське, ждали бы его спокойно.

- Ну да! Людоед - ушлый, ухо востро! Вдруг через черный ход слинял бы?.. Но ничего, я эту пятисоточку с банкира стрясу. Скажу, потратил из личных сбережений, чтоб убийц мамаши вашей найти. Компенсирует с процентами!

- Не сомневаюсь, - поддерживаю я друга Жору. - Но в гостинице не повторите вчерашней ошибки.

- Да я вообще-то не играю... - Жора поднимается и идет к двери.- Случайно вышло... Блокнот остается на столе.

На концерт группы "Голову отстрелило" я попасть не смог, как бы этого ни хотел. Просто сегодня мое ночное дежурство, а музыканты вряд ли приехали бы в наш отдел из-за моей к ним любви. Им тут и петь-то негде, разве что в дежурной части, в "аквариуме".

Ночь прошла на удивление спокойно - кроме перестрелки возле метро, ничего примечательного. В семь утра я мирно спал на составленных в ряд стульях, мирно укрывшись шинелькой, и видел во сне пьяных лилипутов, занимающихся любовью.

Лилипутская оргия оборвалась от тревожного стука в дверь. Не в их, лилипутскую, а в мою, кабинетную. Матерясь по-гулливерски, я вылезаю из-под шинели и открываю замок. На пороге - взъерошенный, как медведь после спячки, Георгий. И рожа у него медвежья.

На Жоре - костюм-"двойка" зеленого цвета, белая сорочка с оторванной верхней пуговицей, желтые носки и темно-красные ботинки со стоптанными каблуками. Из левого кармана пиджака выглядывает скомканный галстук-"бабочка", из правого - горлышко зеленой бутылки. Ширинка расстегнута. Георгий пьян.

Он проходит мимо меня, видит составленные в ряд стулья и, не теряя ни секунды, валится на них. Прежде чем отключиться, жестом манит к себе и, когда я наклоняюсь, шепчет прощальные слова, будто смертельно раненный солдат:

- Поклянись, что найдешь его.

- Клянусь. А кого?

- Пиши... Сейчас, друг.

Жора сглатывает слюну. Несет от Георгия - даже не знаю, с чем и сравнить.

- Леха Замойский...

- Это он