Отцовская скрипка в футляре (сборник)

Но капитан Стуков подошел к нему и, чего за ним отродясь не водилось, взял за плечи и даже встряхнул:

— Степан Егорович, равные мы с вами люди. Я, как вам известно, Василий Николаевич, а это — Денис Евгеньевич Щербаков. И не доставлены вы к нам, а приглашены для беседы с капитаном Щербаковым.

Денис поймал себя на том, что в этот миг завидует Стукову. Наверное, в детективных романах здорово преувеличивают радость следователя, когда он после долгих поисков, многих ошибок настигает матерого преступника, когда следователь, покружив по лабиринтам хитросплетений своего противника, может сказать ему: «Вы полностью изобличены в совершенных вами преступлениях. Мне остается лишь напомнить вам, что чистосердечное раскаяние облегчит вам душу и участь в суде».

Конечно же, это радость следователя. И немалая. Нельзя не испытывать гордости за свое профессиональное умение, проницательность, сметку. Гордости и радости от того, что не без твоих усилий в этой разноликой жизни стало чуточку меньше зла…

И все-таки, наверное, для следователя куда большая радость сказать, как два года назад Стуков сказал Касаткину: «Ознакомьтесь с постановлением о прекращении в отношении вас уголовного дела. Можете быть совершенно свободны».

Да, разорвать цепь грозных улик, вернуть человеку свободу, право на самоуважение и уважение других — это высшая радость следователя!

А пока не только радость, но и стимул к работе. Потому что все-таки есть некто виновный в гибели Юрия Селянина. И предстоит до конца пройти путь до этого некто, чтобы исчерпывающе ответить на вопрос: стал ли Селянин жертвой несчастного случая или пал от руки убийцы?…

Значит, снова, уже в который раз, не выполнить своих обещаний отцу и Елене! Сегодня же дать телеграмму в УВД с просьбой о продлении командировки…

— Товарищ Касаткин, — улыбнулся штатский, — а вы в прошлый раз сказали капитану Стукову неправду.

— Это какую же неправду? Сказал все как есть, как было…

— Где же, как было? Не такой вы человек, чтобы в подворотне «соображать на троих» да еще не помнить: где, с кем и сколько выпили, как доказывали тогда. Вот и скажите честно: кто, где и зачем напоил вас в тот вечер?

— Кто?! — Касаткин помолчал, потом, набравшись решимости, усмехнулся: — Должно быть, и верно — вы видите сквозь землю… Короче, проклял я тот день и час, когда к нашему Бочонку согласился ехать на именины.

— К Бочонку? — переспросил Стуков. — Это к Жадовой, что ли? Впервые слышу от тебя…

— К ней, — замялся Касаткин. — Теперь я уж вам, как на духу…

Еще со времен службы в армии Касаткин усвоил правило: не мельтеши перед глазами начальства, понадобишься, оно само найдет тебя, возвысит, покарает. Так Степан и работал в своем гараже, за спины товарищей не хоронился, но и не высовывался, дорогу не заступал никому. А потому январским вечером два года назад, когда он припозднился на работе и к нему вдруг подошла с тяжелой сумкой в руках неведомо как очутившаяся в гараже Надежда Гавриловна Жадова, Степан растерялся. Была Надежда Гавриловна, по таежногорским меркам, начальством немалым — командовала железнодорожной станцией.

Хоть станция и не шибко велика и расположена не на магистрали, а на тупиковой ветке, а все-таки ворота в белый свет. С этой станции, пусть с пересадками и перевалками, в любой конец податься можно.

— Машина у тебя на ходу, Касаткин? — как всегда властно спросила Жадова.

— Вроде тянет, — неопределенно ответил Степан и с досадой подумал о том, что сейчас Бочонок — так звали Жадову в поселке — отправит его, на ночь глядя, невесть куда, а Клава наказывала близнецов взять из яслей.

Жадова так же властно распорядилась:

— Свези меня, Касаткин, домой.

Степан облегченно вздохнул: дорога не дальняя, успею за ребятами обернуться. Он поставил сумку Жадовой в кузов, распахнул дверцу кабины. Надежда Гавриловна грузно села рядом, искоса осмотрела Степана, и машина тронулась. Не знал, не гадал тогда Касаткин, что недальняя эта дорога обернется такой долгой…

Степан остановил машину у дома Жадовой и, позабыв про сумку, совсем было собрался распроститься с пассажиркой, но Надежда Гавриловна опять осмотрела его и сказала насмешливо:

— Может, занесешь в дом поклажу? Мужик ведь…

В доме Надежды Гавриловны прямо у порога в кухне лежала ковровая дорожка, да такая яркая, какой Степану видеть не доводилось. Ступить боязно — наследишь на этакой красоте.

— Ну, чего ты, Егорыч, как петух на насесте топчешься? — почти пропела Надежда Гавриловна. И Степан подивился, каким переливчатым стал вдруг ее басовитый, почти мужицкий голос. — Зашел, так проходи.

«Не иначе мается бабьей дурью…» — встревожился Степан.

— Спасибо за приглашение. Как-нибудь в другой раз. Дома Клава дожидается меня, ребятишек надо взять из яслей.

— Ничего, потерпят и Клавдия твоя, и пацаны… — вроде бы шутливо, но и начальственно отрезала Надежда Гавриловна и вдруг призналась не без лукавства: — Именинница я сегодня, Степан Егорович. День рождения у меня. А какой по счету — не скажу. А ты, Егорыч, в такой день у меня дорогой гость.

От этих слов у Касаткина язык к гортани присох. С чего бы это вдруг он стал дорогим гостем на именинах такой персоны. Однако же, когда Надежда Гавриловна цепко взяла его за руку и потянула за собою в глубь дома, он не посмел противиться. Ему ли противиться воле, пусть даже прихоти такого значительного лица? Надежда-то Гавриловна Жадова ведь не просто заблажившая невесть почему баба. Она — сила! Чуть меньше по значимости, чем Федор Иннокентьевич Чумаков. И Степан покорно позволил ей расстегнуть и стащить с него полушубок и, как бычок на веревочке, послушно поплелся в парадную горницу, откуда в кухню долетали голоса, смех и приглушенная музыка.

И опять Касаткин замешкался на пороге, жмурясь от яркого света тяжелой люстры под потолком, блеска хрустальных ваз и салатниц, разноцветия ковров на полу и на стенах.

— Степан Егорыч Касаткин, — будто в кинокартинах про старые времена, объявила Надежда Гавриловна. — Мой уважаемый всеми сослуживец…

От этих слов Степану стало вовсе неловко, и он почти не заметил, как оказался сидящим за столом, и только потом рассмотрел своих компаньонов.

Напротив Степана, развалясь в кресле, не то дремал, не то шибко задумался Валентин Павлович Пряхин. Несмотря на то, что ему было уже порядком за сорок и должность он занимал по местным меркам заметную — состоял у Надежды Гавриловны Жадовой заместителем по вагонному хозяйству, никто за глаза не величал его Валентином Павловичем, а все называли Валькой Пряхиным. Причиной тому была легкость его характера, постоянная готовность выпить, приволокнуться за любой юбкой, потрепаться, помыть зубы, потравить похабные анекдоты. В поселке злословят, что с хозяйкой дома Вальку крепче крепкого связывает не только служба…

Касаткин кивнул Пряхину. А вот расположившемуся на диване Игорю Петровичу Постникову Касаткин улыбнулся обрадованно и даже рукой помахал приветственно. По своим шоферским делам Касаткин часто встречался с этим автомехаником из колонны высоковольтников, искренне уважал его: башковитый мужик, с понятием.

При виде же соседки Постникова Касаткин обмер, как давеча на пороге при виде редкостной дорожки — рядом с Игорем Петровичем, небрежно кинув на колени руки с унизанными перстнями пальцами и жарко наманикюренными ногтями, беззвучно посмеиваясь чему-то, сидела сама Лидия Ивановна Круглова.

Молодая, дородная, из тех, кого называют вальяжными, была она, смело можно сказать, самой заметной женщиной в поселке. И собой хороша, и первая модница, и, судя по всему, при деньгах. Словом, завидная невеста. Да только не то Лидия Ивановна в чужих краях имела сердечного друга — из поселка она отлучалась по делам частенько и надолго, — не то еще какая причина была тому, только поселковых ухажеров она не жаловала и жила на виду у всех — женщина-загадка.

Скажи кто Касаткину утром, что ему доведется вечером пировать с самой Лидией Ивановной Кругловой, он бы посчитал за глупую шутку. Но похоже, доведется и за одним столом сидеть, и рюмками чокнуться, а то и перекинуться словом. Так, может быть, спасибо Надежде Гавриловне за ее приглашение. Будет потом что рассказать мужикам в гараже.