Отцовская скрипка в футляре (сборник)

Стуков, воспрявший было и даже как бы помолодевший от ободряющих слов Щербакова, снова поник, отвернулся к окну, невидяще уставился на заснеженную улицу.

— Прочитал, значит, не так… — наконец сказал он сварливо. — Не было вас на мою беду рядом консультантом.

— Да если б только на вашу, — с обычным холодком в голосе подчеркнул Щербаков. — На вашу, на беду то есть. Общая наша беда в том, что Юрий Селянин два года как мертв, а причины его гибели, увы, не ясны совершенно. Его отец, несмотря на угрозы в ваш адрес, спохватился поздненько и подал жалобу в УВД лишь месяц назад.

Стуков, отдуваясь, как после парной бани, не преминул уколоть:

— Я вижу, что в отличие от меня, грешного, вас, товарищ Щербаков, более всего устраивает первая версия — умышленный удар по голове Селянина неизвестным злодеем. Я разумею: для вашей следовательской репутации раскрытие такого дела, да еще два года спустя, куда как престижно. Да только такого не может быть. Я тридцать пять лет в этом районе в нашей службе и могу заявить официально: примерно четверть века уже не было у нас в районе умышленных убийств. Бытовые, в пьяных драках, случаются. А от умышленных, как говорят, бог милует… Кто и за что станет убивать парня, за которым не значится ни доблестей особых, ни пороков. На грабеж, согласитесь, не похоже. Даже зарплата, которую он получил в тот день, оказалась при нем. Из ревности? Так вроде бы ревновать не к кому… — Стуков уже победоносно посмотрел на собеседника и продолжал увереннее: — Какую же я, Денис Евгеньевич, версию должен был принять, когда весьма и весьма уважаемый в наших краях хозяйственный деятель Федор Иннокентьевич Чумаков, допрошенный мною в качестве свидетеля, и еще добрый десяток совершенно объективных людей в один голос показали, а экспертиза подтвердила, что покойный незадолго до своей гибели находился в тяжелой степени опьянения и даже учинил дебош в вечернем кафе, прерванный Чумаковым.

— Однако свидетель Яблоков, который писал свои жалобы независимо от Селянина, трактует эти события по-иному.

— А, что там Яблоков!.. — с раздражением отмахнулся от слов Щербакова Стуков, словно бы отпихнул от себя настырного свидетеля. — Я уже докладывал вам про районные условия. И расстояния здесь невелики, и отношения между жителями весьма близкие. Яблоков родственник Касаткину и Селянину. Вот вам и объективные свидетели.

И то ли сердце его вдруг приоткрылось справедливым укорам Щербакова, то ли зашевелилась в нем следовательская совесть, которой он гордился и за которую больше всего ценили Стукова начальники и коллеги, но вспомнилось…

Кузьма Филиппович Яблоков, непривычно раскрасневшийся, почти яростный, чуть не с кулаками подступал к столу Стукова:

— Неправое дело сотворил ты, Василий Николаевич, уважаемый товарищ капитан Стуков! Воистину, как в старину говорили: «Когда бог захочет наказать, то прежде всего отымет у человека разум!». Вот сейчас ты и не по разуму и не по совести своей поступил. Попомни меня: каяться еще будешь за то, что прикрыл следствие о гибели Юрия Селянина…

Стуков, слегка опешив от такого натиска, сказал оскорбленно:

— Я не «прикрыл следствие», а прекратил дело на основании авторитетного заключения областных судмедэкспертов.

— Авторитетного… Почему же ты меня на следствие на свое из командировки, из Хребтовска, не вызвал? Ведь всем известно: я последним встречался и разговаривал с Юрием Селяниным. И поклясться могу: шел он твердо, не качался, не падал. Так ответь ты мне: с чего бы это ему лечь посередь дороги? И другую автомашину с крыльца дежурки я видел, навстречу Юрию неслась она. Как же можно следствие закрыть, не удостоверившись, что не та машина Юрия сбила?

А он, Стуков, сказал твердо:

— Зачем же мне тебя, товарищ Яблоков, надо было из командировки вызывать? Кидать на ветер государственные деньги, когда двадцать человек видели и подтвердили и сам Касаткин признался, что наехал он на лежавшего на дороге Юрия Селянина.

— Вот именно, что лежавшего, — запальчиво возразил Яблоков. — А с чего бы лечь ему на дорогу? Не задал ты ни себе, ни другим этот вопрос.

— То-то и есть, что задал, — победоносно усмехнулся Стуков. — Самому Федору Иннокентьевичу Чумакову. Он ведь тоже видел твоего родственничка незадолго до его гибели. Пьян в стельку был твой Юрий Селянин. Вот и весь ответ.

— А мне на свои глаза свидетелей не надо! Не мог он свалиться на дорогу. Рабочее честное слово даю тебе: хоть и уважаю тебя, а писать на тебя буду до самой Москвы. Пока не добьюсь, чтоб следствие провели по всей форме и выслушали меня тоже.

Денис, снова удивляясь многоликости этого человека и с трудом сдерживая закипавшее в нем раздражение, сказал:

— Я обещаю вам опираться только на факты и прошу вас, по долгу службы, помочь мне в этом.

— Что же, буду помогать в меру сил и со всем старанием, согласно дисциплине. Но душевно принять и одобрить ваше доследование, виноват, не могу. Дело, которое вы прибыли вершить, по моему понятию, пробороздит душу не одного человека, породит нежелательные суждения среди граждан о местных правоохранительных органах.

— Об органах?! — жестко спросил Щербаков. — Или конкретно о следователе капитане Стукове?

— Правильно. И о Стукове тоже. Я себя от нашей службы не отделяю. Меня критикуют — службе урон. Однако позвольте договорить… Однобокая, говорите, истина? Может, и так. Мне спорить не приходится. Поскольку я мотивировал ее в постановлении о прекращении дела. И как теперь выясняется — попал впросак… — Стуков вдруг улыбнулся, видно, обрадовался осенившей его мысли и продолжал ершисто: — Однако ведь и ваша, товарищ капитан, истина, которую вы найти стремитесь, не объемнее моей. Простите за откровенность, истину вашу еще доказать надо, она щупальца тянет ко многим людям.

— Простите, что за сложные ассоциации?

— А никаких ассоциаций, — горько усмехнулся Стуков. — Об одной стороне доследования я уже толковал вам. Про авторитет и местных следственных работников, что поколеблет его ваше доследование и породит нежелательные суждения среди граждан. Другая сторона — это Селянин Павел Антонович. Фрося-то его, будет вам известно, на месяц всего пережила своего сына. И Павел стал форменным стариком, хотя ему чуть за пятьдесят, и забутыливать стал. — Стуков даже привстал от возбуждения. — Не помню кто, но мудрый кто-то говорил: «С горем надо переспать…» Так вот, Селянин за два года переспал со своим горем семьсот раз. Только-только свыкаться стал со своей бедой, а тут вы с вашим доследованием. Допросы, расспросы, напоминания. Душу ему опять бередить. Как я понимаю, не исключена еще одна эксгумация тела Юрия Селянина?

— Возможно.

— Вот-вот, возможно. Стало быть, опять Павла Антоновича на погост к сыновней могиле приводом вести.

«Наверное, Стуков житейски в чем-то прав, — озадаченно думал Щербаков, — но только житейски. А по большому счету, перед законом?»

— Вы хотите отменить дополнительное расследование? Слишком ярко живописуете неприятности от него для Селянина.

Стуков понимающе посмотрел на своего рассерженного оппонента, но сказал почти кротко:

— И не только для Селянина, Денис Евгеньевич. Касаткиных возьмите. Ту же Клаву. Она ведь за два года успокоилась за мужика. Я уж про самого Касаткина не говорю. Каково будет ему снова возвертаться в подследственные.

— А почему непременно Касаткину возвертаться? — Денис намеренно ввернул это словечко из лексикона Стукова. — Откуда такая уверенность? Вдруг да не ему, а кому-то другому?…

— Это кому же другому? — Стуков засмеялся и закрутил головой, будто от малютки услыхал забавную нелепость. — Ох, да и фантаст же вы, оказывается. Прямо Жюль Верн.

Денис уже не сочувствовал личным и служебным проблемам капитана Стукова с его житейской смекалкой и упрямством. Денис холодно сказал:

— Не знаю, как насчет фантазии. Но объективность и всесторонность необходимы нам крайне. Кто даст гарантию, что банальное дорожное происшествие, как напутствовал меня один весьма знающий товарищ, не является всего лишь внешней оболочкой событий? Кто поручится, что простой по виду несчастный случай не маскирует собою более опасного преступления?! Ведь полковник отменил ваше постановление далеко не по формальным мотивам.