Третий апостол

Он поздоровался с Конобеевым, уселся напротив и принялся развязывать белые тесемки синей коленкоровой папки.

— Материал по профессору собрал я богатый, Александр Николаевич, — начал Казакис, раскладывая документы по столу. — Прямо скажем — необыкновенная у него судьба. Но лучше по порядку… Родился профессор Маркерт в 1897 году в городе Ковно, теперешнем Каунасе, в патриархальной еврейской семье портного Ханана Маркерта. Но это был не просто портной, это был цадик. [2] Поскольку Маркерт был первым сыном, его звали тогда Барухом, значит, титул цадика перешел бы по достижении молодым Маркертом совершеннолетия к нему. Но в начале 1914 года обучавшийся в последнем классе гимназии Барух Маркерт совершает неожиданный поступок: принимает христианское крещение и удостаивается вечного проклятия отца.

В царской России подобный шаг со стороны иудея открывал ему дорогу к большой карьере. Но Маркерт, теперь его звали Борисом Ивановичем, отвергает светскую жизнь, предложенную взявшими над ним шефство выкрестами, то есть евреями, принявшими христианство, а среди них были и миллионеры, и царские сановники. Блестяще сдав экзамены на аттестат зрелости в гимназии, новоиспеченный христианин поступает в православную духовную академию.

— Лихо, — покачал головой Александр Николаевич. — Что скажешь, Прохор Кузьмич?

— Пока промолчу, — ответил Конобеев. — Посмотрим, что будет дальше.

— А дальше еще интереснее, — сказал Арвид. — Борис Маркерт окончил лишь три курса академии. Революция, гражданская война… Прибалтика отрезана от Советской России и от центра Русской Православной церкви. Недоучившийся слушатель академии в двадцать втором году вновь меняет веру — переходит в лоно католической церкви. Теперь он учится в Колледже иезуитов во Франции и благополучно заканчивает его, получив диплом доктора богословия. Более того, Борис Маркерт собирается принять сан священника. Его готовят к официальной процедуре, но за день до посвящения Маркерт делает вдруг сенсационное заявление. Потом его перепечатали многие газеты… Он потерял веру, заявляет Маркерт, в само существование Бога и переходит на позиции научного атеизма.

— Н-да, — сказал начальник управления. — Это, действительно, бурная биография. Оригинальный человек этот Маркерт. Побывать в лоне трех религий и прийти к отрицанию Бога. Интересное кино. А, Прохор Кузьмич?

— Тут как на это дело посмотреть, — проговорил Конобеев. — Приход к отрицанию Христа — это ведь тоже своеобразная вера, Александр Николаевич.

Жуков внимательно поглядел на Конобеева, ничего не сказал и перевел глаза на Арвида.

— Продолжайте, Казакис.

— Несмотря на травлю, которой он подвергался со стороны разъяренных клерикалов, Борис Маркерт выступил с циклом атеистических лекций в ряде стран Европы. Аудиторию организовывали ему левые партии… Маркерта поддерживала и французская компартия… Порою он выполнял и отдельные поручения коммунистов, но членом партии не стал. Дважды был с лекциями в Соединенных Штатах Америки, выступал также в Бразилии и Аргентине. В Буэнос-Айресе едва не стал жертвой покушения фанатичных католиков. Во время испанской войны участвовал в защите Мадрида. В конце двадцатых и в тридцатые годы опубликовал ряд книг атеистического направления. О книгах писала большая пресса, их хвалили и кляли одинаково энергично. В тридцать девятом году вернулся в Прибалтику, поселился в городе Луцисе, горячо приветствовал восстановление в 1940 году Советской власти, получил приглашение возглавить кафедру в Луцисском университете, но этому помешало вторжение фашистов. В эвакуации Маркерт, владевший иностранными языками, занимался контрпропагандой, затем по связям с Национальным комитетом «Свободная Германия», организованным среди военнопленных. В сорок пятом Маркерт женился…

— В сорок восемь лет? — спросил Конобеев.

— А что? — возразил Жуков. — Самый возраст для мужчины. Раньше Маркерт не был женат?

— Не был, — ответил Казакис. — В сорок пятом женился на Валентине Григорьевне Кострицкой, младшей дочери профессора Луцисской консерватории. Отец Кострицкой умер в сорок третьем, в эвакуации… Маркерт опекал осиротевшую девушку, а затем женился на ней. В сорок седьмом году жена профессора Маркерта родила дочь, которую назвали Татьяной, но сама женщина умерла при родах. Тут, Александр Николаевич, странная история… Известно, что роды были преждевременные, ребенка едва спасли, роженица была в состоянии сильного нервного потрясения.

— Чем оно было вызвано?

— Тут и загвоздка. Есть данные, что ехавшие из дальнего района, от родственников, Маркерт с женой подверглись нападению банды верных братьев.

— А, тех самых, — помрачнев, сказал Жуков и машинально потрогал шрам на виске.

— Да, Александр Николаевич. В то же самое время, когда это произошло, верные братья захватили на ближайшем хуторе трех активистов. Потом всех троих нашли повешенными на деревьях, изуродованными по обычаю этих бандитов. Профессор же Маркерт, он ехал с женой на бричке, запряженной двумя лошадьми, рассказал, что за ними гнались, стреляли вслед, но им удалось уйти… А вот беременную женщину выстрелы и погоня потрясли, да так, что она и не оправилась уже.

— Надо было жить в то сложное и трудное время, Ар-вид, чтобы понять, что означало угодить в лапы верных братьев, — вздохнул Жуков. — Немудрено, что жена Маркерта оказалась в тяжелом психическом расстройстве. Тут при мысли, что попадешь к ним, можешь лишиться сознания от одного только страха. А женщине, да еще беременной… Что же дальше?

— Дальше — ничего особенного. У профессора поселилась его свояченица, двоюродная сестра жены по материнской линии, Магда Брук; Она и воспитала девочку. Сам Маркерт вскоре после смерти жены перебрался в Западноморск. Он участвовал в восстановлении университета, возглавил кафедру научного атеизма и занимался этой наукой без малого двадцать лет. До того самого вечера, когда его застрелили. О профессоре — все.

— И много и мало, — сказал Жуков. — Жизнь его теперь у нас как будто на ладони, но к ответу на вопрос «Почему стреляли в Маркерта?» мы не приблизились.

— Нет, почему же, — возразил Конобеев. — Благодаря сведениям, которые так тщательно собрал Арвид Казакис, можно признать, что недоброжелателей у покойного профессора было предостаточно. Ведь его считали ренегатом представители сразу трех религий, и религий довольно-таки влиятельных в этом мире. Не забывайте, что учился он и у иезуитов…

— Предполагаете убийство по соображениям мести? — сказал Жуков.

— А почему бы и нет? — сказал Прохор Кузьмич. — Насколько я помню, а Арвид этот момент упустил, во время, так сказать, «мирного» периода жизни, в последние годы, профессор не приобрел мирного характера. Я ведь слушал его лекции, когда учился в университете на философском. Он был не просто атеистом… Маркерт был активным, воинствующим атеистом. Вспомните хотя бы его речь в качестве общественного обвинителя на процессе приверженцев Иеговы, тех экстремистов из числа сектантов, которые занимаются антигосударственной деятельностью. А выступления на международных встречах атеистов? Книги Маркерта, переведенные на все европейские языки? Его статьи, которые публикуются в большой прессе Старого и Нового Света? Нет, деятельность покойного профессора издавна была большущим бельмом на глазу у клерикалов, и я не удивлюсь…

— Погоди, погоди, — остановил его Жуков. — Ты, Прохор Кузьмич, сразу уж версию теракта выдвигаешь, стремишься придать делу политическую окраску. Но у нас и в наше время… Как-то не вяжется. Впрочем, зачем торопиться? Может статься, что это заурядная уголовщина… И тогда только отделу уголовного розыска этим и заниматься.

«Понимаю, — подумал Казакис, — уж как тебе, дорогой Александр Николаевич, хочется, чтоб случай этот оказался террористическим, понимаю… Тогда и дело это будет не нашим. Соседям из госбезопасности его сплавим».

Конобеев поджал губы, выпрямился.

— Пока я не выдвигаю никаких версий, Александр Николаевич. Попросту размышляю вслух.