Я не свидетель

Водилось за ним вроде и чудачество: он вел свою особую картотеку, собирал всякие случайные бумажки, что было вовсе не предусмотрено какими-либо милицейскими параграфами. В кабинете у него стояла высокая тумба с множеством ящичков, он раздобыл ее, списанную, в какой-то библиотеке. В этих недрах он и хранил свое добро. Замочная скважина имелась только в одном, верхнем, ящичке, но когда он запирался, блокировались и все остальные. Никто не имел туда доступа, кроме владельца, и никто не претендовал, поскольку тумба эта была как бы за пределами штатного расписания. Однажды приехала комиссия во главе с жирным, тяжко сопевшим генералом из политотдела. Обходя кабинеты, комиссия заглянула и к Остапчуку. "Это что?" - спросил генерал, заметив высокую старинную тумбу красного дерева, нагло выбивавшуюся из казенного интерьера. - "Да это так, хозяйство капитана Остапчука", - несколько смущенно ответил начальник управления и объяснил генералу, в чем собственно дело. Тот еще раз посмотрел на тумбу, на капитана Остапчука, пожал плечами и, буркнув: "Жуликов ловить надо", - вышел.

Тем не менее о содержимом ящичков Остапчука кое-кто знал и в райотделах, и в районных и областной прокуратурах. И далеко не все относились к ним, как к чудачеству, и при случае пользовались.

Когда письмо Тюнена, присланное комиссией главпочтамта, поступило в милицейскую канцелярию с припиской "на ваше усмотрение", там, как бы отмахнувшись, решили: "На кой черт оно нам? Отдайте его Остапчуку".

6

Вот уже полтора месяца, как Левин, поддавшись уговорам Михальченко, работал в частном агентстве "След".

Михальченко брался за все: агентству нужны деньги и добрая слава...

Сегодня перед концом рабочего дня позвонил директор конного завода, человек в городе известный, заслуженный зоотехник республики, попросил помочь своему гостю - какому-то немцу. Договорились на завтра, на девять утра. Михальченко попросил Левина заняться этим немцем:

- Ефим Захарович, тут высокий ранг, так сказать международный, хорошо бы, чтоб вы. Вы по-немецки знаете?

- "Вир бауен моторен, вир бауен тракторен". И так далее, учил в школе. Но ему, наверное, нужны не мои познания в языке.

- Я не знаю, что ему нужно, а нам нужна его валюта.

- Хорошо, я буду к девяти, - согласился Левин...

В доме все утихло. Спал Сашенька, спала, наверное, и невестка. Из подвала вернулся сын, Левин слышал, как хлопнула входная дверь. По вечерам сын подрабатывал: паял какие-то шнуры, разъемы, блочки, платы - в городе появилось много импортных видеомагнитофонов, для состыковки с нашими телевизорами полагались все эти штучки, сын изготавливал их и устанавливал, ходил по субботам и в воскресные дни к беспрерывно звонившим клиентам... И только на кухне все еще возилась жена.

Вздохнув, Левин погасил ночник и лег на бок, удобно устроив побаливающее ухо в теплую мякоть подушки...

- Это все, что у вас есть? - мрачнея, спросил Левин.

Шоор, откидываясь в кресле, развел руками.

- Не густо.

- Как вы сказали? - переспросил Шоор.

- В том смысле, что немного, недостаточно, - Левин покосился на бумажку: год рождения, звание, должность, дата пленения, место пребывания в плену и год гибели в Старорецком лагере для военнопленных некого Алоиза Кизе.

- Больше ничего не известно. Так я понял своего шефа, когда он делал мне поручения.

- А зачем ему это нужно спустя столько лет? - спросил Левин, про себя ругая Михальченко, легкомысленно согласившегося заняться бессмысленным, как полагал Левин, и почти безнадежным, как он прикинул, поиском теней. Мальчишка! Загипнотизировала маячившая валюта!

- Этот вопрос я задать ему не умел, - ответил Шоор, разочарованный непонятливостью худощавого, не очень опрятно одетого человека, сидевшего напротив за столом. - Это мой шеф, - как бы поясняя, добавил. - На вашу работу деньги дает он. - И подумал: - "В конце концов если это даже прихоть, вздор Густава Анерта, то не его, Шоора, забота, стоит ли покойник герр оберст Алоиз Кизе таких денег, какие Анерт угробит тут".

- Что ж, хорошо, - сказал Левин, - попробуем, хотя... - он поиграл пальцами по бумажке, врученной ему Шоором.

- Аванс я написал, - как бы напомнил Шоор, вставая.

- Я знаю.

Они церемонно раскланялись и Шоор удалился...

После обеда явился веселый Михальченко, тяжело, шумно вмял подушку кресла, в котором недавно сидел Шоор.

- Был немец?

- Был, был, - недовольно ответил Левин. - Ты, Иван, большой раздолбай. Зачем принимаешь такие дела?

- Так я же знал, кому поручить! - захохотал Михальченко.

- Ни хрена ты не знал. Валюта поманила. Где ты будешь искать концы этого Кизе? Это тебе не "домушник", который хорошо наследил.

- Надо порыться в архивах, - сказал Михальченко.

- В каких? - Левин презрительно вскинул на него глаза.

- КГБ.

- Во-первых, кто меня туда допустит? Во-вторых, это уже не архивы КГБ. Военнопленными занималось одно из управлений НКВД, а после его упразднения все было передано в созданное МВД.

- Так может, у них, - уже неуверенно сказал Михальченко, пыл его несколько поугас.

- Искать дело военнопленного Кизе среди сотен тысяч его соотечественников, сидевших в наших лагерях?

- Что же делать?

- Не знаю, - Левин, словно мстительно дразня, смотрел Михальченко в глаза.

- Он деньги, аванс, уже перечислил на наш инвалютный счет.

- Вот и купи себе японский видеомагнитофон, кассеты про американских детективов и наслаждайся, как они лихо работают.

- Ну, мы тоже не это... не пальцем деланы. Видел я их кассеты. В кино у них все путем. А на деле? Тоже мудохаются, как и мы, - Михальченко махнул рукой.

- С той только разницей, что профессиональней...

- Так что же нам делать? - спросил опять Михальченко. - Ефим Захарович, постарайтесь.

- Следующий раз ты тоже старайся думать. Обедал?

- Да.

- Будешь сидеть здесь?

- Да. Нужно сделать несколько звонков.

- Я пойду перекушу.

- Тут на Довженко есть хорошее кооперативное кафе, - улещивая, подсказал Михальченко.

- На кооперативное я еще у тебя не заработал, - пробурчал Левин и ушел...

7

Почти всюду снег сошел, два дня лил дождь, съедая его остатки в ложбинках. Степь, словно освободившись от тяжести снега, сделала первый весенний вздох и стала вдруг желтовато-серой, прошлогодне-осенней, но кое-где под еще скупым солнцем показалась первая щетинка недолговечной в этих местах зелени с еще живучей робкой синью каких-то полевых цветов.

Георг Тюнен видел из окна своего дома, как два верблюда, лениво наклоняя длинные шеи, общипывали влажные стебельки и медленно, словно жерновами, как-то горизонтально двигали челюстями...

Миновало почти три месяца с тех пор как Тюнен отправил своему приятелю Антону Иегупову в Старорецк письмо с фотографией, но ответа так и не пришло. Каждую ночь он просыпался, чтобы попить воды (диабетчиков всегда мучит жажда), а потом, ложась, засыпал не сразу. И в такие часы подумывал, что можно было бы и съездить в Старорецк к Антону, увидеть город своего детства, в котором не был сорок девять лет. Постепенно, но эти робкие мысли вызрели в решение. Пугало, правда, расстояние. Но однажды утром, взяв сберкнижку, он отправился в новое двухэтажное здание из серого кирпича, которое называлось "Дом быта". Там на первом этаже размещалась касса "Аэрофлота", сбербанк и почта.

Тюнен знал, что из Энбекталды нужно лететь сперва маленьким самолетом до Алма-Аты, а оттуда уже большим лайнером до Старорецка. Но билет из Алма-Аты полагалось бронировать загодя, тем более - в оба конца. Вояж этот, как выяснил Тюнен, влетал в копеечку, но это не смутило - в его возрасте расходы на жизнь минимальны, в Энбекталды ничего особого не купишь. "На похороны - на гроб, гробовщикам заплатить и на поминки останется", - невесело пошутил он в уме, и, сняв деньги со своего счета, пошел к аэрофлотскому окошечку.