Игра по крупному

Володя Фрязин задержался возле гроба Чердынцева. Здесь же стоял Аркадий, телохранитель Томилина. Он печально смотрел на Чердынцева, и губы его шевелились, как если бы он читал молитву. Друзья, подумал Володя, переживает. Забыл даже про своего хозяина. И смотрит так грустно. А вот Тимуру хоть бы что, никаких эмо­ций, видно, привык хоронить. Спокоен, деловит, не отходит от хозяина ни на шаг.

Мать Чердынцева плакала, только она смот­рела сейчас на сына, а все другие следили за другими похоронами, где плакали громче и венки были пышнее.

Гроб с телом Чердынцева опустили в могилу, но он встал на образовавшийся лед, который чуть слышно треснул, но не поддался.

Могила не принимала тело. Вода через трещи­ну постепенно заливала лед. Могильщики пере­глянулись и стали бросать вниз замерзшие комья глины. Лед продолжал потрескивать.

Мать погибшего с ужасом смотрела, как лед наконец раскололся и гроб сначала одним углом, потом другим косо съехал под воду.

Она закричала, забилась в руках таких же оди­ноких, несчастных старух.

Аркадий все стоял, будто впав в забытье, не двигаясь с места. Кто-то его Позвал. Очнувшись, он торопливо стал подниматься наверх, к другому плачу, более многоголосому и сильному.

Гоша стоял с рухнувшим лицом над раскры­тым гробом и, не отрываясь, смотрел на покой­ницу. Он загородил собой ее мужа, и казалось, это он ее супруг, убитый горем...

Володя поежился. Странные похороны. Зре­лище не для слабонервных. Хоть бы этот Гоша уступил место, дал попрощаться Томилину. Кое- кто уже подсказывает, но Гоша ничего не слышит и не видит.

Но вот Гоша наклонился и поцеловал Елену в лоб. И наконец отошел.

Володя увидел, как Томилин склонился над гробом жены и тут же отпрянул, распрямился и отошел в сторону.

Будто чего-то испугался, подумал Фрязин. Во всяком случае, страха больше, чем горя. Что бы все это значило?

Гоша будто отсутствовал. Томилин, напротив, без конца оглядывался, кивал, принимая собо­лезнования, гладил по плечу несчастную мать по­гибшей супруги, всхлипывал и вздыхал. И при этом дрожал. Дрожал всем телом, словно пережи­вал охвативший его ужас, которому не было конца.

Он не был похож на убийцу собственной жены. Володе казалось, что убийца должен был бы выглядеть иначе. Во всяком случае, на клад­бище это должно было открыться... Сюда бы Александра Борисовича, подумал Володя, он увидел бы все, что надо. И объяснил бы эту дрожь, пронизавшую Томилина.

Он продолжал дрожать и на поминках жены. Гоша хотел от душевной своей широты пригла­сить на поминки и родственников Чердынцева, но Томилин был решительно против.

...Они справляли поминки в огромном зале ресторана гостиницы «Сибирь». Гоша усадил Во­лодю рядом с собой. Приглашенные с удивлени­ем поглядывали на незнакомца.

—  

Ну что? — время от времени склонялся к нему Гоша. — Кого-нибудь заприметил? Нет?

— 

Да что я могу заприметить? — пожимал плечами Володя. — Что я, экстрасенс? Вам ну­жно было ясновидящих пригласить.

Гоша махнул рукой.

—   

Были, приглашал... Только деньги рвать могут прямо из рук. Валюту им подавай. Колдуны бесчестные. Всю душу мне вывернули. Предска­зывали, будто миллиардером должен я стать в этом году. Что смотришь? Не в рублях же... Слу­шай, а что Олежка Томилин, муж ее, такой блед­ный и дрожит?

—  

Температура у него, — сказал сидевший по другую сторону от Гоши Тимур. — Видишь, пот прошиб. Простудился. Грипп.

—  

Это он тебе сказал? — спросил Гоша.

—  

Сам вижу... — усмехнулся Тимур.

В это время зазвонил сотовый. Володя попы­тался встать, чтобы, воспользовавшись случаем, выйти, но Гоша придержал его:

—  

Сиди. Ты мне будешь нужен... Для экспе­римента.

—

Ну слушаю, слушаю... — сказал Гоша. — Что у тебя? Опять что-то не так? У них же недав­но был взрыв в метро, осенью, неужели запамя­товали? Вот люди! Намека не понимают... Ну что с ними делать, прямо не знаю. А кто там опять воду мутит? Мансуров? Он же, ты говорил, в Бутырке. Отпустили на все четыре? Ну что я могу? Придется повторить... Я на прошлой неде­ле был у грузин в посольстве — шашлык, да, все путем... Но это в другой раз. Ты уж сам как-ни­будь... На поминках я. .Да, информация у тебя верная. Любимая женщина. Никого так не любил! А вот Мансурову надо бы организовать что-нибудь, чтобы понял... Он думает, я не знаю, кто троллейбусы мне в Москве пытался взры­вать... Думает, я не понял. Людей жалко, вот что. Они-то за что страдают? Я ему, главное, втолковывал уже... Ну ладно, потом, после, говорю! Все-таки поминки. Неудобно.

Он отключил сотовый, посмотрел на притих­ших гостей.

—   

Даже в такой день покоя не дают. Что за люди! Я грузинам говорю: неужели вам вашего Президента не жалко? Старый уже, вы бы его охраняли получше. Хотите, я вам его охрану ор­ганизую? Но не просто так, за так ничего не бывает. А нет, так и не обижайтесь... Хотели тер­минал нефтяной в Поти строить, представляете? А мне абхазы телефон оборвали: только у них в Сухуми! Да мне не жалко! Но о России я должен подумать, верно? И вот результат — как и чувст­вовал. Чуть ихнего Президента не взорвали. Ма­шину рядом рванули, но ничего, обошлось... Но они хоть с понятием. Больше о терминалах не заикаются.

—  

Вот люди! — поддакнул Коноплев. — Объ­ясняешь им, объясняешь... Пока по мозгам не получат — никакого понятия.

—  

Ну, — сказал Гоша, — давайте выпьем! А то с этой политикой и экономикой забудешь, зачем собрались... Ну, пусть земля ей будет пухом.

— Только не чокаться, не чокаться! — закри­чал Коноплев, когда Гоша, забывшись, протянул свою рюмку к рюмке Фрязина.

Володя внимательно смотрел на происходя­щее. Все усиленно работали челюстями, закусы­вая. Только Томилин ничего не ел. Дрожал, сжи­мая посиневшие губы.

— 

Может, скажешь чего, Олежка? — ласково спросил Гоша Томилина. — Ты, я смотрю, со­всем плохой. Температура?

Тот кивнул утвердительно.

—  

Может, тебе, Олежка, прилечь? — спросила мать погибшей, участливо глядя на зятя. — Или чаю с малиной?

—  

Водки ему с перцем! — смеясь, присовето­вал Коноплев.

—  

Ты где находишься? — цыкнул на него Гоша. — Ну раз желающих нет, скажу я...

Он налил себе водки и встал, следя взглядом, как поднимаются со своих мест остальные.

Гоша смотрел цепким взглядом, будто фото­графировал, кто сам вовремя поднялся, кого при­шлось подталкивать.

—  

Если бы можно было, я бы с тобой, родная моя, поменялся, — сказал Гоша, и слезы высту­пили на его глазах. Он шумно всхлипнул. — Нет мне без тебя никакой радости от этой жизни! Ничего не осталось! Только проклятое дело да мать Россия! И еще долг — найти того, кто это сделал. И если... если он здесь, среди нас... — в полной тишине он обвел тяжелым взглядом при­сутствующих, — я клянусь тебе, родная, что найду его! И брошу его мерзкое тело к твоим ногам.

Сказал и с размаху ударил опустевшей рюм­кой об пол. И Коноплев тут же это за ним повто­рил. И Тимур.

Томилин рюмку бить не стал. Поставил ее дрожащей рукой на стол, не допитую.

—  

У нас, Томила, пьют до дна, — сказал Гоша. — Пей, ,Олежка, больше нам не видать нашей Еленки...

И заплакал, протянув руки через стол к не­счастному Томилину.

16

Была уже полночь, когда Мансуров со своей охраной подъехал к дому сына Президента.

Там его ждали. Мансуров жестом остановил охранников, и они снова сели в автомобили.

Мансуров молча отдал свой пистолет секьюрити, встретившим его у входа. Потом в их со­провождении поднялся наверх.

Алекпер ждал его в небольшой гостиной, ус­тавленной мягкой восточной мебелью. В углу ды­мился кальян.