Можайский — 1: начало (СИ)

На этот раз Григорий Александрович, парируя, снисходительно улыбнулся:

— Не стану спорить: и бронза будет, и позолота, и мрамор. Да только много ли ты понимаешь? Версаль среди всех магазинов! Магазин-дворец!

Вадим Арнольдович рассмеялся:

— Ну да, ну да! Самое то — заворачивать селедку на мраморном прилавке и резать зелень под бронзовой люстрой! Тебе не смешно?

— А должно быть?

— Не знаю. По мне — так очень смешно!

— Ну так смейся!

— А я и смеюсь!

Гесс и Григорий Александрович, надувшись, как малые дети, отвернулись друг от друга, сделав вид, что рассматривают что-то из противоположных окошек экипажа. Экипаж, тем временем, проехал еще немного и остановился у дома, который, в отличие от елисеевского, ничем из окружающих не выделялся. Именно в нем — жилом со двора и сданном фасадом на проспект под конторы — помещалась «Неопалимая Пальмира». Гесс, прекратив дуться, распахнул дверцу и, сойдя на панель, констатировал:

— Приехали.

Григорий Александрович, наклонившись с сиденья, окинул взглядом заурядные витрины первого этажа и ординарные окна трех остальных: все они были освещены электрическим светом, но что-то в них Григорию Александровичу не понравилось. Ухвативший это по выражению его лица Гесс поинтересовался:

— Что-то не так?

— Пока не могу сказать. — Григорий Александрович тоже вышел из экипажа и, задрав голову, более внимательно осмотрел фасад. — На каком этаже?

— Второй.

— Гм…

— Вот что…

Гесс, все еще не понимая, что именно встревожило друга, тронул его за рукав и предложил:

— Ты тут пока осмотрись да вели кучеру разгружаться, а я поднимусь в контору, предупрежу о нашем визите.

Григорий Александрович согласно кивнул, а Гесс направился к парадной.

Поднявшись на второй этаж по весьма запущенной лестнице и машинально отметив это малореспектабельное обстоятельство в голове, Вадим Арнольдович очутился на площадке перед несколькими дверьми, за которыми, судя по имевшимся на них табличкам, помещались разные — а не только «Неопалимая Пальмира» — товарищества. В принципе, ничего необычного в этом обстоятельстве не было бы, если бы не один момент: «Неопалимая Пальмира» своими оборотами и декларируемым в статистических отчетах размахом деятельности позиционировалась как очень крупное от огня страховое общество. В сущности, и тем, и другим оно уступало разве что «лидерам страхового рынка» — двум-трем наиболее старым и наиболее почтенным компаниям, которые и сами по себе были на слуху у каждого, и в действительности являлись таковыми. Именно поэтому было довольно странно, что богатое, если верить отчетам, общество для своей центральной конторы выбрало, во-первых, далеко не самый респектабельный и даже находившийся не в первой стадии запущенности дом, а во-вторых — разместилось только в одном из помещений на этаже, не заняв, как это водилось, весь этаж целиком.

Впрочем, помещение, как выяснилось тут же, было все-таки не одно.

Гесс толкнул дверь с не очень-то начищенной табличкой «С.О.О. Неопалимая Пальмира» и, удивившись в очередной раз, обнаружил, что дверь заперта. Однако окна, которые он давеча с фасада осматривал вместе с Григорием Александровичем, были освещены, и это явление — запертая при начавшемся уже рабочем дне и при том, что в помещении конторы все-таки кто-то был, дверь — показалось Гессу совсем уж невероятным. С каких это пор страховщики запирают свои конторы от потенциальных страхователей?

Окинув взглядом пространство подле двери, Вадим Арнольдович обнаружил не слишком приметную кнопку электрического звонка: никаких надписей — вроде «звоните и входите» — рядом с ней не было, что тоже наводило на определенные мысли. Было даже не совсем понятно, работает ли звонок вообще. И так как выяснить это можно было только одним способом, Гесс нажал на кнопку и прислушался.

Где-то за дверью, на удивление сильно приглушенное, послышалось характерное бренчание: звонок работал. А вот шагов или каких-то иных, ответных на вызов, звуков слышно не было вообще. И тем не менее, спустя несколько секунд дверь открылась, и Гесс понял причину как приглушенности звонка, так и отсутствия прочих звуков: дверь оказалась неимоверной толщины, чуть ли не сейфовой, металлической, очень тяжелой и только снаружи — с внешней, обращенной на общую площадку, стороны — обшитой деревянными планками, что создавало иллюзию ее «нормальности».

— Ну и ну, — отметил про себя Гесс и, с удивлением еще большим, нежели то, которое вызвала в нем конструкция входной двери, воззрился на появившегося на пороге конторы человека.

Человек этот и впрямь заслуживал эпитет «удивительный». Около двух метров ростом, совершенно лысый и вообще без растительности на лице — даже брови отсутствовали, — с перебитым носом, толстыми губами, телосложения необычайно мощного, почти саксоновского [105], а все же, несмотря на все это, поразительно элегантный и даже, если можно так выразиться, породистый. Откуда в голове у Гесса взялось вдруг это определение — «породистый», — он и сам наверняка не смог бы сказать, но факт оставался фактом: могучий до первобытности, безобразный на лицо гигант производил впечатление именно породистого человека. Возможно, что-то было в его движениях, что накладывало на него такой отпечаток — неподдельные, незаученные, неотработанные изящество и простота. Примерно также двигался бы вельможа: не вознесенный на вершину из низов, а вельможей родившийся.

И, разумеется, голос. Голос Геркулеса оказался мягким, но четким, с правильным, но не нарочитым выговором, с любезными, но не заискивающими интонациями.

— Могу ли я, сударь, вам чем-то помочь?

Пораженный Гесс ответил не сразу, будучи не в силах на вопрос отвлечься от внешности странного «швейцара». Геркулес, не выказывая ни малейшего раздражения заминкой и тем, что его — в буквальном смысле — обалдело разглядывали, терпеливо ждал. Наконец, опомнившись, Вадим Арнольдович представился:

— Старший помощник участкового пристава коллежский асессор Гесс. С поручением от его сиятельства князя Можайского.

— От Юрия Михайловича? — по толстым губам Геркулеса пробежала улыбка: он явно знал «нашего князя», и если Гесс рассчитывал козырнуть и, тем самым, прикрыться титулом своего начальника, не назвав заодно и его достаточно скромный чин — а вдруг подумают, что князь этот — какая-нибудь важная шишка? — то у него ничего не вышло. — Что обеспокоило васильевского [106] наседника в наших пенатах? Впрочем, неважно.

Геркулес отодвинулся от двери, заодно и распахнув ее пошире.

— Да вы проходите, господин Гесс, прошу вас. И да: позвольте же и мне представиться. Барон Иван Казимирович Кальберг. Председатель правления «Неопалимой Пальмиры».

Сердце Вадима Арнольдовича неуютно ёкнуло: ранее никогда не встречавшись с бароном, он, тем не менее, был о нем изрядно наслышан. Да и могло ли быть иначе, учитывая то, что Кальберг был повсеместно принят, а его имя, как имя прославленного спортсмена, не сходило с полос светской хроники? Вот и буквально с месяц назад, несмотря на зимнее время года, несмотря на скверное состояние дорог, сделавшихся почти непроезжими из-за постоянной смены морозов и оттепелей, он установил рекорд времени прохождения на автомобиле дистанции от Петербурга до самой Москвы, причем дистанция эта была покрыта всего с двумя дозаправками и на русском автомобиле — разработки и производства Фрезе [107]. Правда, злые языки поговаривали, что мотор-то, компании Де Дион-Бутон [108], был у машины французским, как и многие другие детали, но люди более добродушные сочли это обстоятельство несущественным. Да и сам рекорд был налицо, без различия — французским или каким-то еще мотором машина приводилась в движение.

Встретить Кальберга в ипостаси председателя правления сомнительного — а в его сомнительности Гесс все более и более убеждался с каждым новым мгновением — страхового общества Вадим Арнольдович не рассчитывал никак. Хуже того: оказавшись лицом к лицу с человеком безо всяких скидок светским, принадлежащим к самому высшему столичному обществу, Вадим Арнольдович откровенно растерялся. Он был готов ко всему, но отнюдь не к тому, что ему придется иметь дело с завсегдатаем аристократических салонов, чье имя было на слуху и при Дворе.