Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги

Я поднялся по дорожке к кирпичному крыльцу и постучал. Дверь открыла красивая рыжеволосая женщина, ее глаза холодно взглянули на меня.

— Да?

Пожалуй, вряд ли я вошел бы в этот дом запросто — нужна была какая-то хитрость, чтобы провести ее.

— Я занимаюсь страховкой.

— В Эль-Ранчо вам ничего не выпросить.

— Но я ничем не торгую, миссис Карлсон. Я проверяю претензии.

Я достал из бумажника старое удостоверение, которое подтвердило мои слова. В свое время я работал в страховой компании.

— Если вы насчет моей разбитой машины, то я думаю, что все уже улажено на прошлой неделе…

— Нас интересует причина случившегося. Вы знаете, у нас есть статистика…

— Мне нет дела до вашей статистики.

— Но ваша машина… Я понимаю, ее украли…

Она заколебалась и быстро оглянулась, словно позади, в прихожей, мог находиться свидетель.

— Да, — сказала она наконец, — ее украли.

— Некий соседский юнец, ведь так?

Ответом на это замечание был яркий румянец, заливший ее щеки.

— Да. Он взял машину и разбил ее на голом месте. Сомневаюсь, что случайно.

Эти слова выскочили из нее так быстро, словно она целыми днями держала их в уме.

— Это интересная гипотеза, миссис Карлсон. Разрешите мне поговорить с вами об этом.

— Я убеждена, что так оно и было.

Она пропустила меня в прихожую. Я сел у телефонного столика и достал блокнот. Миссис Карлсон стояла надо мной, положив руку на перила лестницы.

— У вас есть что-нибудь подтверждающее это предположение? — Я приготовился записывать.

— Вы имеете в виду, что он разбил машину умышленно?

— Да.

Она прикусила губу.

— Это «что-нибудь» вы не сможете занести в вашу статистику. Парень, его имя Том Хиллман, интересовался моей дочерью. Раньше он был намного более приятным мальчиком, чем сейчас, и большую часть времени проводил у нас. Мы обращались с ним как со своим собственным ребенком. Но эти отношения испортились. Притом очень и, наверное, насовсем.

Она произнесла это сердито, но с сожалением.

— Что же их испортило?

Она негодующе всплеснула руками.

— Я не намерена это обсуждать! Страховой компании вовсе не обязательно все знать! Или кому-нибудь еще!

— Возможно, я могу поговорить с мальчиком. Он живет в следующем доме?

— Там живут его родители Хиллманы. Надеюсь, они отослали его куда-нибудь. Мы больше не разговариваем с Хиллманами, — заметила она мрачно. — Они вполне приличные люди, но из-за своего сына наделали много ужасных глупостей.

— Куда они отправили его?

— Возможно, в какую-нибудь исправительную школу. Ему это необходимо. Он уж совсем отбился от рук.

— В чем это выражается?

— Во всем. Он разбил мне вдребезги машину, наверное, потому, что был пьян. Я знаю, что он проводил время в барах в конце Мейн-стрит.

— И ночь перед тем, как разбить вашу машину?

— Все лето. Он даже пытался склонить к этим дурным привычкам Стеллу. Вот почему наши — отношения испортились, если вы так хотите это знать!

Я сделал запись.

— Не могли бы вы быть немного поточнее, миссис Карлсон? Нас интересует социальная база подобных случаев.

— Ну, он действительно затащил Стеллу в один из этих ужасных погребков. Можете вообразить! Привести чистую шестнадцатилетнюю девушку в винную лавку! Это был конец наших отношений, как бы мы ни были привязаны к нему.

— А что Стелла?

— Она очень чувствительная, — ответила миссис Карлсон, обернувшись. — Но мы с отцом объяснили ей, что это нежелательная дружба.

— Таким образом, она не принимала участия в угоне вашей машины?

— Конечно нет.

Юный чистый голос сказал с верхней лестничной площадки:

— Это неправда, мама, и ты это знаешь. Я говорила вам, как было на самом деле.

— Хватит, Стелла, вернись в постель. Если ты действительно так больна, чтобы оставаться дома и не поехать в лагерь, значит, ты должна лежать в постели.

Говоря это, миссис Карлсон поднималась вверх по лестнице. А дочь спускалась ей навстречу. Это была чудесная девочка с прекрасными большими глазами, одетая в спортивные брюки и голубой шерстяной свитер с высоким воротом, который подчеркивал прекрасную линию ее груди. Коричневые волосы гладко зачесаны назад.

— Мне уже лучше, благодарю, — сказала она холодно. — Я не могу спокойно лежать, когда слышу, что ты наговариваешь на Тома!

— Как ты смеешь! Марш в комнату!

— Я пойду; если ты перестанешь говорить неправду о Томе.

— Замолчи!

Миссис Карлсон преодолела те три или четыре ступеньки, которые отделяли ее от дочери, схватила Стеллу за плечи, с силой развернула ее и увела. Стелла повторяла слово «ложь» до тех пор, пока закрытая дверь не заглушила ее высокого, чистого голоса.

Минут через пять миссис Карлсон спустилась вниз, со следами свежего грима на лице, в зеленой шляпе с пером, в клетчатом пальто и в перчатках. Она прошла прямо к двери и широко ее распахнула.

— Я очень тороплюсь. Моя парикмахерша обычно бывает недовольна, когда я опаздываю. Во всяком случае, мы слишком отдалились от того, что вас интересовало.

— Напротив, меня очень заинтересовали замечания вашей дочери.

Она подчеркнуто вежливо улыбнулась.

— Не обращайте внимания на Стеллу. Ее лихорадит, и у нее плохо с нервами. Бедная девочка… Еще бы! После такого случая!

— Не потому ли, что и она замешана в нем?

— Не будьте глупцом! — Она постучала по дверной ручке. — А теперь я действительно тороплюсь.

Я вышел. Она последовала за мной, громко хлопнув дверью. Судя по всему, в этом у нее была богатая практика.

— Где ваша машина? — спросила она.

— Меня сбросили с парашютом.

Она остановилась и смотрела мне вслед, пока я не дошел до конца дорожки. Затем она вернулась в дом. Я добрел до почтового ящика Хиллманов и свернул на тропинку, ведущую к их дому.

За деревьями послышался шорох. Я подумал, что это зверек прошмыгнул в кустах, но навстречу мне неожиданно из-за ствола дерева вышла Стелла в голубой лыжной куртке с поднятым капюшоном. На вид ей можно было дать лет двенадцать. Она поманила меня полным достоинства жестом взрослой женщины, приложив палец к губам.

— Мне нельзя оставаться здесь долго. Мама будет искать меня.

— Разве она не отправилась на свидание со своей парикмахершей?

— Это еще одна неправда, — сказала она жестко. — В последние дни она постоянно лжет.

— Почему?

— У нее это начинает входить в привычку или что-то в этом роде. Обычно мама всегда все говорила прямо. И папа. Но история с Томми привела их в смятение. И меня тоже, — добавила она, кашлянув в ладони.

— Вам нельзя выходить в такую сырость.

— Нет, в самом деле, нет. Я сейчас уже не чувствую себя так плохо, как в лагере, когда эти подлецы требовали, чтобы я отвечала на их вопросы.

— О Томе?

Она кивнула:

— Я же так и не знаю, где он. А вы?

— Я тоже не знаю.

— Вы полицейский или кто?

— Раньше был полицейский. А теперь я «кто»…

Она сморщила нос, хихикнула, замерла, прислушиваясь, и стала похожа на олененка. Потом откинула капюшон.

— Слышите? Это она зовет меня.

«Стелла-а-а!» — слышался далеко за деревьями голос.

— Она убьет меня, — сказала девочка. — Но кто-то когда-нибудь должен рассказать правду. А я знаю правду. Но здесь нам поговорить не удастся. Пойдемте!

— Куда?

— У Тома на дереве есть настоящий дом. Это там, на склоне. То есть, я имею в виду, дом был раньше, когда Том был моложе. Там мы могли разговаривать.

Я пошел за девочкой по едва видимой в зарослях тропинке. Среди разросшихся ветвей дуба на небольшом основании стояла маленькая хижина из красных досок с крышей из просмоленной бумаги. К основанию была приставлена самодельная лестница, уже ставшая серой от времени и непогоды, впрочем, как и сам домик.

Стелла влезла по лестнице первой и вошла в домик. Красноголовый дятел вылетел из незастекленного окна и сел на дерево рядом, приветствуя нас стуком.