Обман Зельба

Охранник, который за стеклянной перегородкой нажимал на кнопки, открывающие и закрывающие ворота, удивленно посмотрел в нашу сторону.

— Что вы делаете?

— Сейчас. — Она предприняла еще одну попытку. — Нет, не получается. — Она смела всё обратно в пакет. — Герд, я бы с удовольствием поехала куда-нибудь за город и погуляла бы на свежем воздухе, у тебя есть время? Хайлигенберг ^[79] все эти дни смотрел в окно моей камеры — как будто манил…

Мы поехали на Мёнххофплац, поднялись на Мёнхберг, а потом по серпантину к базилике Святого Михаила. Все было почти как в тот день, когда мы поднимались к замку Вегельнбург. Лео то и дело вырывалась вперед, и когда она бежала, ее волосы развевались. Мы почти не разговаривали. Она резвилась, я смотрел на нее; воспоминание о совместном путешествии в какие-то минуты было таким болезненным, как будто мы совершили его в далекой юности.

Перед «Лесным трактиром» мы сели за садовый столик под высокими старыми деревьями. Было еще только половина одиннадцатого, и мы оказались единственными посетителями.

— Ну, рассказывай!

— Что?

— Как тебе жилось, с тех пор как ты покинула меня.

— Я тебя не покидала. Разве я тебя покинула? Я пока не могу вернуть тебе четыреста франков. У меня их нет. Они были у Хельмута, и я хотела послать их тебе, но он сказал, что ты и так неплохо заработал на нас. Ты заработал на нас? Хельмут хотел на мне заработать, и его друг тоже хотел на мне заработать — это я поняла позже. Но ты… — Она, нахмурившись, водила пальцем по квадратикам клетчатой скатерти.

— Если бы я не получил этот заказ, мы бы с тобой не познакомились. А когда мы вместе ехали в Швейцарию, у меня уже не было никакого заказа и я не зарабатывал никаких денег. Как ты попала к Хельмуту из Локарно?

— Я позвонила ему, и он приехал. Потом мы проехали весь сапог — всю Италию, до самой Сицилии и обратно, до Ривьеры, а потом в Испанию. Хельмут все присматривался — где бы раздобыть денег, но так и не смог…

Рассказывая, она говорила о себе и о Лемке как о каких-то посторонних, незнакомых ей людях. На мои вопросы она отвечала скупо. Из ее несвязного рассказа я понял, что деньги, которые он привез с собой, они быстро истратили, швыряя их направо и налево, а потом ночевали в машине, обедали в ресторанах и уходили, не оплатив счета, заправлялись на бензоколонках и уезжали, не расплатившись, и воровали в супермаркетах.

— Потом Хельмут захотел, чтобы я… Нам попадались туристы и другие мужчины, которые западали на меня, и Хельмут сказал, что я могла бы быть с ними полюбезнее… Я отказалась.

— А почему ты не заказывала разговоры, оплачиваемые вызываемым абонентом? Ты ведь потому и не звонила мне больше, что у тебя не было денег?

Она рассмеялась.

— А смешно было болтать по телефону ночью, правда? Иногда тебя не было дома, но меня ведь тоже не было. — Она опять рассмеялась. — Я просила Хельмута сказать своему другу, чтобы тот передал тебе привет. Хотя знала, что он, конечно, не передаст.

Мы заказали обед. Раньше в «Лесном трактире» была славная, простая домашняя кухня. Но сегодня микроволновая печь позволяет любой захудалой харчевне в течение нескольких минут подать на стол скверный беф а-ля бургиньон.

— Да, было время, когда мы с тобой питались лучше. — Она подмигнула мне. — Помнишь отель у Муртенского озера?

Я кивнул.

— Ужинать мы сегодня будем в приличном ресторане. Какие у тебя вообще планы? Ты собираешься остаться в Гейдельберге? Продолжишь учебу? Или навестишь свою мать? Ей наверняка обо всем сообщили. Ты что-нибудь слышала о ней?

Она на секунду задумалась.

— Мне потом нужно будет сходить в парикмахерскую. Мои волосы совсем свалялись. — Она взяла в руку прядь и разгладила ее. — И воняют так противно. — Она понюхала и сморщила нос. — Понюхай сам.

Я отмахнулся.

— Ничего страшного, мы потом заедем в какой-нибудь салон.

— Нет, ты понюхай. — Она встала, обошла столик, наклонилась и сунула мне голову под нос.

Я чувствовал только запах солнца с легкой примесью туалетной воды.

— Лео, они не воняют, они пахнут…

— Нет, воняют! Принюхайся. — Она подсунула голову еще ближе. Я взял ее лицо в ладони. Она чмокнула меня. — А теперь будь хорошим мальчиком и понюхай как следует.

— Ну хорошо, Лео, твоя взяла. После обеда съездим к парикмахеру.

Спускаться с горы оказалось труднее, чем забираться на нее. Стало по-настоящему жарко. Кроме того, было как-то странно тихо — ни ветерка, ни щебета птиц, которым в такую жару было не до пения, ни машин, ни пешеходов. Дымка, повисшая над долиной Рейна, приглушила все звуки, которые обычно доносятся из города. Я не решался первым нарушить молчание.

Лео вдруг неожиданно и без всякой связи начала рассказывать об устном переводе. Хотя она еще не закончила учебу, она уже несколько лет переводила разные партнерские встречи маленьких французских, немецких и английских деревенских общин. Она рассказывала о бургомистрах, священниках, председателях общин и прочих представителях деревенского бомонда, о деревенских клубах и о семьях, в которых ей доводилось жить. Она изобразила священника из Корнталя, говорящего по-английски с швабским акцентом, и французского аптекаря из Миранды, который во время войны попал в плен и выучил немецкий в Саксонии. Я смеялся так, что у меня закололо в боку.

— Занятно, правда? А ты никогда не задумывался над тем, что такое перевод? Что на самом деле означает архаизм «толмач»? — Она с отчаянием в глазах смотрела на меня. — «Толм», «дольмен» — тут и камень, и «дольх», то есть нож, кинжал, а «мач» восходит к общеиндоевропейскому слову «мясо»… Вот чему я научилась — орудовать ножом… Я стала мясничихой.

— Да брось ты, Лео! Я не знаю, откуда взялось слово «толмач», но оно явно произошло не от «ножа» и «мяса». Если бы оно имело такой зловещий подтекст, зачем бы его тогда использовали для такого безобидного занятия, как передача смысла сказанных слов?

— Ты считаешь перевод безобидным занятием?

Я не знал, что ей ответить. Лео, которая раскладывает в тюрьме свои вещи по какой-то системе, рассказывает о себе как о постороннем человеке, заставляет меня нюхать ее волосы и несет какой-то вздор про перевод — как я должен был ко всему этому относиться? Но Лео не ждала моего ответа, она продолжала говорить. Пока мы добрались до машины, она успела изложить мне целую теорию перевода, в которой я ничего не понял. На мой вопрос, кто автор этой теории — не профессор ли Ляйдер? — она тут же поведала мне о его достоинствах и недостатках, о его привычках, о его жене, секретарше и обо всех сотрудниках.

— Ну что, в какую парикмахерскую тебя отвезти? У тебя есть какая-нибудь на примете?

— Выбери сам какую-нибудь, Герд.

Я всегда был доволен своим цирюльником на Шветцингер-штрассе, к которому хожу с тех пор, как переехал в Мангейм, и с которым мы вместе состарились. Для его уже слегка трясущихся рук мои три волосины — вполне посильная задача. Но для Лео это, конечно, не выход. Я вспомнил, что по дороге к бассейну «Хершельбад» всегда прохожу мимо одного сверкающего хромированной оснасткой салона красоты. Это, пожалуй, то, что нужно.

Молодой хозяин поздоровался с Лео так, как будто ему только вчера представили ее на какой-нибудь вечеринке. Со мной он обращался с элегантной почтительностью, которая подошла бы к любому моему статусу относительно Лео — дед, отец или престарелый кавалер.

— Вы, конечно, можете подождать здесь, если хотите. Но может, вам удобнее прийти через часик?

Я прогулялся до Парадеплац, купил «Зюддойче цайтунг», устроился в кафе «Журналь», заказал мороженое и эспрессо и принялся за чтение. В рубрике «Наука и техника» я прочел о том, что у тараканов существует настоящая семейная жизнь и что мы поступаем несправедливо, относясь к ним с отвращением. Потом я заметил на полке бара бутылку самбуки. Я выпил рюмку за Лео, еще одну за ее освобождение и третью за ее новую прическу. Удивительно — как могут преобразить мир две-три рюмки самбуки. Через час я вошел в салон красоты.