Обман Зельба

Чтобы занять эту нишу на рынке, Лемке нужен был Пешкалек. На этот раз не только для того, чтобы самому не заниматься техническими вопросами, а еще и потому, что сам он был вообще не способен решить эту задачу. Ему нужен был оператор.

— Но, несмотря на то что я был ему нужен, делить прибыль поровну он не хотел, мне полагалась только треть. Я пытался говорить с ним, но это не помогало. Он… С ним вообще трудно спорить. И тогда я сказал себе: ну погоди, настанет и мой черед диктовать условия!

И он настал. Сначала они были в ужасе.

— Утром на следующий день — ты себе даже представить не можешь! Мы сидим перед радиоприемником, каждый час передают последние известия, каждый раз мы думаем: ну вот, сейчас! И каждый раз вхолостую. Притом что у нас два трупа! Это тебе уже не мелочь.

Вхолостую прошли и следующие дни, а к разочарованию прибавилась еще и неизвестность: что с Бертрамом и Лео? Что рассказал полиции Бертрам? Взяли Лео или нет? Если нет, то куда она пропала? Но Бертрам не мог рассказать полиции ничего существенного, потому что не знал ничего существенного о Хельмуте и Инго, а за Лео Лемке был спокоен — она будет молчать. И они принялись за работу — писали на телевидение, в газеты и журналы. Убедившись в том, что это бесполезно, Хельмут решил все бросить.

— Он, правда, зарядил тебя на поиски Лео и говорил, что затеял это для того, чтобы можно было ускорить дело, не опасаясь, что она в один прекрасный день нам все испортит. И взял для этого мои деньги. Но я думаю, что он просто хотел вернуть себе девчонку и уже давно строил новые планы.

Это и был звездный час Пешкалека. Он следил за мной, чуть не вышел на след Лео и натравил на меня Равитца с Блекмайером. Потом, видя, что даже смерть Рольфа не обеспечила этой истории желаемой огласки, он донес сначала на меня, а потом на Хельмута и Лео.

— Хельмут все время держал со мной связь. О том, что и его самого тоже можно взять за жабры, он не подумал.

Пешкалек вошел в раж, разговорился и уже смотрел на меня с надеждой и вопросом в глазах.

— Герд, поезд еще не ушел. Когда дело дойдет до суда и Хельмут перечеркнет сказку про Кэферталь и расскажет новую, про Фирнхайм, — это будет такой взрыв, что телевидение и все газеты, которые не клюнули на мой репортаж, будут носиться за нами наперегонки. А с твоей картой эта история получится еще круче — и дороже. Мы все трое запросто получим по полмиллиона, запросто! — Он принялся лихорадочно шарить по карманам. — У тебя есть сигарета?

Я закурил сам, бросил ему пачку и зажигалку и прислонился спиной к полке.

— Забудь эту идею. У тебя уже ничего не получится. Но ты мог бы отдать материал мне.

— И что ты будешь с ним делать?

— Не бойся, я не собираюсь на нем зарабатывать. Я попробую с помощью этих бумаг вытащить Лео.

— Ты что, спятил? Я уже полгода работаю над Фирнхаймом. А ты хочешь, чтобы все пошло коту под хвост?

— Все и так уже кончилось. Полиция знает, что в Вендта стреляли из пистолета Лемке. Если она предъявит это обвинение Лемке, он знает, что пистолет был у тебя и что именно ты стрелял в Вендта. Он не захочет отвечать за убийство, которого не совершал. Он сдаст тебя полиции. У него нет другого выхода. Игра кончена, Инго!

Я взял с полки папку 15.6 и видеокассету. Он вскочил и ухватился за них. Я пытался удержать и то и другое, но у меня не было ни малейшего шанса против него — молодого, сильного и разъяренного. После непродолжительной возни он отнял у меня и папку, и кассету.

Он смотрел на меня взглядом хищника, изготовившегося к прыжку.

— Этот номер у тебя не пройдет.

Он как бы в шутку замахнулся на меня правой рукой. Я отступил назад. Он выложил из левой руки папку и кассету и подошел ближе. Я не знал, что у него на уме. Он пританцовывал на месте, изображая бой с тенью, выкидывал вперед то правую, тот левую руку. Я продолжал отступать. Он что, сошел с ума? Потом я почувствовал удар, зацепился за что-то ногой, полетел спиной в открытую дверь ванной, опрокидывая банки, бутылки и ванночки с жидкостью, и приземлился на полу среди обломков и осколков. Я выпрямился. Пахло какой-то химией. Сигарета, которую я выронил при падении, упала в какую-то лужу, которая вспыхнула с тихим, характерным звуком, похожим на тот, что возникает, когда зажигаешь огонь в духовке. Я рванулся мимо испуганного Пешкалека в большую комнату. За спиной у меня опять раздался этот звук, еще и еще раз. Я почувствовал жар, оглянулся и увидел языки пламени, рвущиеся из ванной и уже лижущие ковер и полку. Пешкалек сорвал с себя пиджак и принялся тушить им огонь. Это была совершенно безнадежная затея.

— Уходим! — крикнул я. Огонь гудел все громче. В спальне загорелись кровать и шкаф. — Уходим!

Пиджак, которым он тушил огонь, уже давно горел. Я схватил его за плечи, но он вырвался. Я опять схватил его, потащил к выходу, распахнул дверь. Внутрь ворвался поток воздуха, и вся комната мгновенно вспыхнула, как факел. Нас обдало жаром, и мы ретировались на лестничную площадку. Здесь он остановился и, как загипнотизированный, уставился на бушующее пламя.

— Скорее! Вниз!

Но он не слышал меня. Когда он, как лунатик, вдруг двинулся обратно в квартиру, я столкнул его с лестницы и поспешил вслед за ним. Он споткнулся, кое-как удержался на ногах, опять споткнулся, упал, перевернулся через голову и покатился вниз.

На нижней площадке он замер и уже не шевелился.

31

Равитц смеется

В соседних домах одно за другим загорались и открывались окна. Люди высовывались наружу и кричали друг другу то, что все и так видели: пожар! Еще до пожарного расчета приехала «скорая помощь» и увезла Пешкалека, который по-прежнему был без сознания. Потом прибыли пожарники — в синей форме, смешных касках и с топориками на пряжках ремней. Они с немыслимой быстротой размотали и протянули в подъезд шланги и включили воду. Тушить было уже почти нечего.

Я несколько минут поковырялся в горячем, мокром, черном болоте. Еще прежде чем меня выдворил из помещения пожарник, я понял, что никакие поиски тут уже ничего не дадут. В доме не осталось ничего, что имело хотя бы отдаленное сходство с папкой или видеокассетой.

Когда полиция начала перепись свидетелей, я тихо улизнул. Я бы с удовольствием пошел не к Бригите, а в «Розенгартен» или домой. Но не мог же я просто не явиться и не позвонить. Я выдал ей приглаженную и приукрашенную версию случившегося. Она вполне удовлетворилась моими объяснениями, а я — тем, что так и не узнал причину, почему Пешкалек оказался так близко от Бригиты в момент моего звонка. Поздним вечером мы позвонили в городскую больницу, в которой Пешкалек лежал с сотрясением мозга. У него оказались сломаны рука и нога. Других повреждений не было.

Потом я лежал в кровати и обозревал внутренним взором обломки своего дела. Я думал о смерти Рольфа Вендта, который мог бы жить в шикарной квартире и иметь собственную клинику, о незадачливом убийце Инго Пешкалеке и о призрачной жизни Лео в промежутках между бегством и тюрьмой. Я думал, что не сомкну глаз в эту ночь, но быстро уснул и спал как убитый. Во сне мне пришлось бегать по лестницам и коридорам, спасаясь от огня. При этом мой бег вскоре превратился в парение и скольжение. Скрестив ноги по-турецки, в развевающейся ночной рубахе, я несся по воздуху над ступеньками лестниц, длинными коридорами и в конце концов оставил пожар позади, затормозил и плавно приземлился на зеленом лугу среди пестрых цветов.

Кратчайший путь от Бригиты ко мне домой ведет через Неккар, мимо Коллини-центра, за Национальным театром и через Вердерплац. В шесть утра улицы пусты, только на Гётештрассе и у Аугустен-анлаге уже попадаются машины. За ночь воздух не успел остыть, и теплое утро обещало жаркий день. На Ратенауштрассе мне перебежала дорогу черная кошка. Немного везения мне сегодня не помешает. ^[77]

Отчет для старика Вендта я написал, исходя из имевшейся у меня на тот момент информации. Потом я приступил к последнему акту.