Сегодня ты, а завтра

– Ничего, – разом ответили мы.

Меркулов внимательно посмотрел на меня, потом на Славу и произнес:

– Такого быть не может.

– Может, Костя, может, – сказал я, – как будто чья-то рука с ножницами обрезает все ниточки, которые могут вывести нас на след.

– Но что-то же все-таки осталось?

Я вздохнул:

– Единственная надежда остается на то, что следы деятельности Филимонова ведут в Америку.

– Так-так, поподробнее, – попросил Костя.

Я рассказал про телефонные счета и про справки, которые я навел с помощью Кэт.

– Угу, – отозвался Слава, – может быть, это и есть след. Но взять его можно только на месте. А это значит... – Это значит, – проворчал Слава, – что Турецкому снова светит командировка в Штаты.

– Поехали со мной, – предложил я.

– Ну нет, – замахал руками Слава, – я по-английски ни бум-бум. Что мне там делать.

– Хорошо, – легонько стукнул ладонью по столу Меркулов, – значит, как ты сказал фамилии тех, с кем контачили в штабе Филимонова?

– Кипарис и Беляк.

– Кипарис и Беляк, – повторил Меркулов, – Кипарис и Беляк...

Мы с удивлением поглядели на него.

– Что ты заладил как заведенный?

Костя задумчиво почесал затылок:

– Где-то я слышал одну из этих фамилий...

– Это неудивительно, – заметил я, – Кипарис – это такое дерево есть. А Беляк – заяц зимой.

– Да нет, – отмахнулся Костя, – совсем недавно слышал. И даже читал...

Он порылся в бумагах на своем столе, потом дал распоряжение своему помощнику. Через пару минут тот принес лист бумаги.

– Ну вот, – обрадовался Костя, – я же говорил. Вот тут черным по белому написано. Эдуард Кипарис, врач-кардиолог из Америки был убит позавчера в гостинице «Националь» ударом ножа.

Те несколько слов, что я произнес после этого, приводить здесь не буду. Из соображений нравственности. Но Слава и Костя, услышав мою тираду, подскочили на своих стульях.

– Ты не волнуйся так, Саша, – попытался успокоить меня Меркулов, – в конце концов остается еще Беляк. И кстати, личность он более подозрительная, чем Кипарис.

– Значит, Кипариса убил тоже врач? Некий Знаменский? – я ткнул пальцем в рапорт.

– Выходит, так.

– Значит, возможно, этот Знаменский может вывести нас на убийц? А может быть, он и есть убийца?

Меркулов покачал головой:

– Не думаю. Хотя... Ты это проверь, Саша.

Я уже встал со своего места, когда зазвонил мобильник Грязнова.

– Да... Да... – Его лицо вдруг буквально засветилось радостью. – Добро! Сейчас еду!

– Оля Кот нашлась, – радостно сказал он в ответ на наши вопросительные взгляды.

– Где она была? – не удержался я.

– В плену у фашистов.

– Шутишь?

– Нет, – ответил Слава без тени улыбки, – я серьезно.

Документы, обнаруженные Олей, подтверждали наши догадки. Это были письма, в которых говорилось о переводе крупных денежных сумм на счета «Мос-Ком». Почти все были подписаны Эдуардом Кипарисом. Однако адрес, который стоял на письмах, указывал на место жительства Евсея Беляка.

– Ну что, Саша, покупай билет в Нью-Йорк, – сказал Костя Меркулов, когда мы изучили все документы, – только сначала поговори с профессором Знаменским.

– Ну, по-моему, тут все ясно. Пятьдесят свидетелей могут подтвердить его вину. Что вам еще надо?

Тон следователя Баранова становился все более раздраженным. Он тряс перед собой листками из дела профессора Знаменского, подозреваемого в убийстве Эдуарда Кипариса. И все-таки в его глазах было еще что-то кроме непоколебимой уверенности в вине последнего. Что именно, я еще не понял. Но постараюсь разобраться.

– Я вас прекрасно понимаю. Более того, во многом согласен. Действительно, все, что вы говорите, – чистая правда. Но мне необходимо встретиться со Знаменским.

– Зачем? – в сотый раз спросил Баранов. – Я следователь, расследую убийство, в деле главным, и единственным, подозреваемым проходит Знаменский. Имею я право знать, зачем вам эта встреча?

Я с сожалением посмотрел на него. Ну неужели же ты, птенчик, не понимаешь, что мне десять тысяч лет твое разрешение не нужно. И так любое дело находится на контроле Генпрокуратуры. Неужели я, старший советник юстиции, приперся бы сюда, в городскую прокуратуру, спрашивать твоего разрешения? А пришел я сюда затем, чтобы ознакомиться с делом Знаменского, не привлекая к себе внимания. Чтобы ни у кого, в том числе и у организаторов убийства, не возникло никаких подозрений в том, что интересуюсь я делом Знаменского в связи с убийством Филимонова. И поэтому позволяю этому Баранову компостировать мне мозги вот уже почти целый час.

– Хорошо, – я хлопнул ладонью по столу, как бы давая понять, что ему все-таки удалось уговорить меня раскрыть страшную тайну золотого ключика, – хорошо, следователь Баранов, я вам расскажу, для чего мне нужно встретиться со Знаменским. Но я должен взять с вас подписку о неразглашении.

Ну кто же устоит против такого? У Баранова от любопытства задрожали руки. Так, дрожа, он и написал подписку. Я внимательно посмотрел на бумажку и сунул ее в карман.

– Дело в том, что Кипарис был резидентом иностранной разведки. Тайным, разумеется. Мы же, Генпрокуратура, держали это дело на особом контроле. И дело о его убийстве в оперативном отношении расследуется ФСБ. Вот почему нам так важно направить следствие, которое ведете вы, в правильное русло.

Я многозначительно посмотрел на него. Видели бы вы, с каким интересом он выслушал эту чушь.

– Так, значит, и вы, Александр Борисович, работаете в...

– Тсс! – приложил я палец к губам. – Об этом никто ничего не должен знать. Имейте в виду, что с этого момента вы входите в специальную категорию лиц, которым запрещено разглашать государственные секреты, а то, что я вам рассказал, и есть такой секрет. Вы не можете докладывать об этом никому, даже своему начальству. Никому, кроме Президента России. Вы меня поняли?

У Баранова глаза полезли на лоб.

– Да... – прошептал он, – никому... Только Президенту...

Итак, судя по материалам следствия, Кипариса, скорее всего, убил профессор Знаменский. Мотивы? О, их сколько угодно. Например, зависть к своему более удачливому коллеге. Какие-то старые счеты могут быть. Но выбрать местом убийства банкет, на котором присутствовало много народа, причем перед убийством устроить публичный скандал с криками и размахиванием столовым ножом... Это может говорить только об одном. О чем? Правильно, Знаменский не в своем уме. Хоть и профессор. А может быть, именно по этой причине. Как известно, среди ученых полно людей с несколько сдвинутой крышей...

В Бутырках я был через час после разговора с Барановым. Очень скоро в двадцать первый кабинет следственного корпуса привели профессора Знаменского. Судя по его внешнему облику, мои догадки оказались правильными. Не здесь ему место, не здесь. Канатчикова Дача, больница Кащенко или Ганнушкина. Хотя... облик часто бывает обманчив. А если дело касается человека, который впервые попал в СИЗО, – тут вообще лучше не опираться на внешность.

Всклокоченные волосы, дикий взгляд, трясущиеся руки. То, что на нем было надето, не поддавалось описанию. А ведь он просидел всего несколько дней...

Я заглянул в записную книжку, где были анкетные данные Знаменского.

– Добрый день, Феликс Викторович, – приветствовал его я, – присаживайтесь, пожалуйста.

Знаменский как-то боком подошел к приваренной к полу металлической табуретке и сел.

– Меня зовут Турецкий. Александр Борисович Турецкий. Я старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации.

Знаменский кивнул.

– Я пришел задать вам несколько вопросов.

Опять кивок.

– Вы понимаете, по какому поводу?

Совершенно глупый вопрос. Но Знаменский снова кивнул.

– Скажите, Феликс Викторович, была ли у вас личная неприязнь к потерпевшему?

Знаменский кивнул. Может быть, это у него нервный тик?

– И по какой причине? – задал я вопрос, на который невозможно было ответить простым кивком.