Отложенное убийство

— Степа, слушай мое задание: вот тебе ключи от охотничьего домика. Во второй комнате на стене висит ковер с единорогом…

— С носорогом?

— Тьфу ты, бестолочь, с каким еще носорогом? Единорог — это такая белая лошадь с одним рогом во лбу, усек? Учи еще вас, грамотеев недоделанных… — Логинов так громко возмущался по той причине, что сам долго жил, не зная, кто такой единорог, покуда Белла не просветила.

— Ага, — с готовностью шмыгнул носом Степа, на лице которого не отразилось ни малейшей обиды по поводу «бестолочи». — Понял. Это, значитца, такая особая белая лошадь.

Степа вообще был не любитель обижаться. Даже его прозвище Шнурок, означающее «мелочный человек» или «малолетний преступник», его не смущало, и он ни разу не совершал попыток его сменить.

— Отогнешь ковер, — продолжал инструктировать его Логинов, — там будет рычаг, замаскированный в виде коричневого сучка, темное такое пятно на дереве, трудно не увидеть. Откроется дыра. Вот из той дыры возьмешь, что там есть, и мне принесешь. Осторожно, понял? Ничего не потеряй. Торбу возьми поплоше, хозяйственную.

— Ага, — все так же флегматично откликнулся Степа и, на ходу засовывая палец в ноздрю, зашагал брать хозяйственную сумку, поименованную на южнорусский манер «торбой».

«Золотой человек Степа, — с секундным умилением подумал Логинов. — И как это я его раньше недооценивал? Если выкрутимся в этот раз, я его возвышу. Когда «Хостинский комплекс» снова поднимется — а он поднимется, зуб даю!.. — Степан у меня будет правая рука».

Логинов не забыл, как устраивал Степе испытание верности — и тот с успехом его прошел. Всем было известно, что Шнурок терпеть не может пива: говорил, что оно вонючее и противное, что он лучше будет пить мочу. Как-то раз на очередной сходке в бане, где боссы расслаблялись отдельно, а «шестерки», к коим относился Шнурок, отдельно, Логинов неожиданно для всех снизошел до Степы, собственноручно поднеся ему поллитровую кружку… пива! Отказаться было неловко. Под возгласы «Пей, Степан! Держись, Степан! Ну, Шнурок, повезло тебе!» Степа осушил кружку. И сделал это с невозмутимым лицом, выпил до конца, хотя даже он, с его нелюбовью к этому напитку, наверняка сумел распробовать: пиво оказалось больше чем наполовину смешано с самой настоящей мочой. Прежде чем преподнести Степе кружку, Зубр туда помочился. Сейчас он уже сам не помнит, чего хотел добиться таким образом: выставить Шнурка на смех? Полюбоваться, как исказится его лицо, как побежит он в туалет, на ходу отплевываясь? Но ничего этого от Шнурка не дождался и зауважал. Понял: такие, как Степа, на дороге не валяются. Надо было его вместо Бубна посылать… Ну, все к лучшему! Шнурок хоть и преданный, а тоже вроде Слесаренко, туповат. Остается только надеяться, что общак он найдет и принести сумеет. И на ментов не напорется…

Чтобы не терзаться ожиданием, Логинов отправился в спортивный комплекс «Пионерский»: как-никак он все еще директор! Там и нашел его Степан, помахивающий черной, с землянистыми, от картошки, разводами торбой.

— Ты что, дурыла, с дуба рухнул? — зашипел на Шнурка Логинов и только тут сообразил: торба пуста! Будь она полна драгоценностей, он бы так беззаботно ею не размахивал… Приобняв Степу за плечи, словно добрый учитель — дорогого ученика, он провел его к себе в кабинет. Кабинет запер на ключ, Шнурка, все так же придерживая за плечи, усадил на стул и лишь после этого выкрикнул:

— Что? Где все? Куда ты это дел?

— Я ничего не брал, — с видом невинно обвиненного запротестовал Шнурок. — Только подошел, из-за деревьев вижу: возле охотничьего домика от ментов не продохнуть. Откуда их столько нагнали? Ну я, значитца, постоял-постоял, торбой по колену поколотил и сделал оттуда ноги, чтоб и меня не заграбастали… А что там было: цацки? И много?

Логинов не ответил на эти наивные вопросы. Лицо его покраснело, скорее даже побагровело, и это в сочетании со светлыми волосами выглядело так угрожающе, что даже туповатого Степу кольнуло беспокойство:

— Что такое, Сергей Матвеич? Да что такое? Давление, а?

— Воды, — испустил стон Логинов. Такой душераздирающий стон мог принадлежать разве что раненому единорогу… или носорогу… или, на худой конец, зубру.

— Ага, — все так же исполнительно кивнул Степа, — понял, воды. Сейчас, Сергей Матвеич, я мигом, я сбегаю. Вам минералки или пепси? Вы только ключ отдайте, а я принесу — одна нога здесь, другая там.

Пребывая в расстройстве чувств, Логинов сам схватил со стола графин, стеклянная крышка которого представляла собой маловместительный стакан, налил туда воды, которую хлобыстнул, как водку. Багровость понемногу отливала от его лица. Однако Логинов сознавал, что облегчение, которое испытывает он, обманчиво. На какую-то долю секунды он почувствовал, будто умирает. Следом явилась мысль: «Уж лучше бы я умер!» Он презирал себя за то, что выбрал слишком простой тайник, и не мог не думать о том, кто выдал этот тайник милиции. Может, лучше было бы держать накопленное в банках, как другие? Но финансовые потоки оказались перекрыты в первую очередь… Обложили, обложили со всех сторон! Нет, правда сказалась сама собою: уж лучше было бы умереть…

Зачем ему жить — без драгоценностей, которые он скопил риском, чужой кровью, напряжением, непосильным трудом? Лохи сплюнули бы с презрением «Какой там труд!» — да чего с них взять, лохи есть лохи. Не знает никто, сколько сил потрачено на логиновское добро — простой работяга столько сил за всю свою якобы насквозь трудовую жизнь не тратит. Не знает никто, как изнурял он себя, как трепал себе нервы… Да если оценить с врачебной точки зрения, он, может, в свои годы по нервам глубокий старик! А физическая форма отличная. Так что умереть от нервного потрясения или как там, по-врачебному, от инфаркта, никак не получится.

«А ты не расстраивайся, Зубр, — с горькой усмешкой сказал он себе, — самому по себе и не надо. Тебе помогут. Смертной казни у нас, в угоду Евросоюзу, пока не существует, но тебя если поймают, то за все по совокупности столько навесят — мама, не горюй! А в тюрьме ты долго не выдержишь, не, и не думай, не выдержишь. Ты вольный птах, ты за последние десять лет приобвык жить широко, наслаждаться властью, смаковать баб… И тебя такого — в кутузку? Ты там долго не выживешь. А если в тюрьме долго жить, то еще страшней. Уж лучше сразу. Жаль, сердце слишком здоровое, тренированное. Зачем диеты соблюдал? Лучше бы нажирался до отвала…»

Особенно, сильнее упущенных возможностей, Логинова тяготило то, что охотничий домик, оказывается, больше ему не принадлежит. Он сам не представлял, до какой степени прикипел сердцем к этому строению, ставшему для него чем-то вроде полученного по наследству замка для аристократа. В этом домике он вершил суд и расправу, в нем он ощущал себя всесильным. Даже брюлики и прочие драгоценные штучки, составлявшие одну из опор его власти, не имели для него такого самодовлеющего значения.

«Как жить? — спрашивал себя Зубр и не находил ответа. — Ради чего, спрашивается, жить, когда все потеряно?»

— Сергей Матвеич, — по карим Степиным глазам невозможно было прочесть, вправду он волнуется за своего босса или так просто ваньку валяет, выслуживается, — ну дак я сбегаю за водичкой? Минералка там, «Бонаква», «Святой источник» тоже, совсем простая, а хорошая…

— Сбегай лучше за картошкой, Шнурок, — бросил ему Логинов. Он уже пришел в себя. — Сумка у тебя — точь-в-точь подходящая.

Сделав несколько не слишком глубоких вдохов, Сергей Логинов восстановил по старой спортсменской привычке сердечный ритм. Это ничего. Это пройдет. Это привычно. Что такого случилось? Побили его — ну так что же! Всю жизнь он так: чем крепче его бьют, тем сильнее он становится. Надо только уползти в нору, зализать раны, перемолчать обиду, чтобы там, внутри, она превратилась в подлинное зло, направленное против обидчиков… Логинову пришла на ум расшифровка аббревиатуры «ЗЛО», которую не так давно приказывали татуировать на себе матерые уголовники: «За все Легавым Отомщу».