Красная петля

– Рассказывал.

– Меня таскали по психиатрам. Русским, можешь представить, американским, которые вообще понятия не имели, о чем я говорю. Папа хотел сделать мне пластическую операцию, но я отказалась. Сестра не вынесла этого, она так терзается, что это случилось со мной, а не с ней. Мать стала такой американкой, что поддерживает Буша, представляешь? Он ей нравится. Ей нравится семейка Буш. – Вэл рассмеялась. – Ой, прости, что вываливаю все это на тебя, Арти.

– Ничего, зайка.

Она ухватилась за мою руку, как за соломинку:

– Ты нужен ему, Арти.

– Кому?

– Папе.

– Что ты имеешь в виду – гены? – спросил я.

– Как бы я ни притворялась американкой, каких бы успехов ни достигла, в глубине души я все-таки русская. Это, конечно, все сложно, я как бы перекроила сама себя. Я была тогда совсем девочкой поэтому было легко, но я делала это сознательно. Я старательно искореняла акцент, чтобы и намека не осталось на происхождение. Даже в теннис перестала играть, когда во Флориду понаехали эти юные теннисистки, маленькие грустные девочки из русской глубинки. Семи-, восьми-, девятилетние, с родителями и без, каждая пыталась пробиться, мечтала стать новой Анной Курниковой. Но я не смогла окончательно избавиться от образа мыслей. Когда я переехала сюда, в Нью-Йорк, и стала встречаться с русскими, в которых это было еще сильнее, оно и во мне проявилось. Не знаю даже.

Я знал.

– Оно цепляет тебя.

– Да. Наверное, я слишком лукавая для настоящей американки. Наверное, я способна на предательство в каком-то смысле. Не знаю. Можно сигарету? – она высвободила руку.

Я достал из кармана пачку и распахнул дверь на балкон. Хлынул шум с набережной, внизу стояли полицейские машины, толпа. Я решил захлопнуть дверь. – Оставь. – Вэл встала, вышла на балкон, облокотилась длинными руками на перила, положила подбородок на ладони. Я встал рядом. Она неуклюже курила.

– Что у вас с Лили? – спросила она. – Тяжело было потерять ее?

– Ты знала про нас?

– Папа все время об этом рассказывал. Он о многом со мной говорил. Мама-то моя – дура. То есть она приятная дама, но здорово вдарилась в пластиковую хирургию и телешоу, а сестра – конченая «ботаничка», что, конечно, замечательно, делает успехи в Гарварде, и папа в восторге от этого, но со мной он может просто поговорить. Я взрослая, говорит он. Я старшая. И он не то чтобы ревновал или завидовал, он вовсе не хотел Лили. Просто думал, что у вас с ней нечто такое, чего у него ни с кем никогда не будет.

– А что у нас такое?

Вэл склонила голову мне на плечо.

– Дружба. Вы были друзьями. И ему бы этого хотелось, но он не знает как.

– Я думал, у него есть новая подруга, русская. Она повернулась ко мне с понимающей улыбкой.

– Он мечтает об этом, но это все фантазии. Например, встречается с кем-то, с русской писательницей, утонченной, душевной и культурной, он ей нравится, это видно по ней, а потом он начинает покупать ей подарки. И она думает: зачем этот идиот покупает мне шмотки, которые я ни за что не надену? Он как ребенок.

Мы курили, Вэл все говорила. Я порывался взглянуть на часы так, чтобы она не заметила.

– Знаю, – сказала она. – Ты спешишь. Скажу тебе еще только одно. Должна сказать. Без папы. Ладно?

Не надо!

Не говори мне!

– Пойдем в дом.

Мы прошли на кухню, я закрыл дверь. Мы снова сели за стол. Гудел огромный холодильник. Вэл взяла чашку и осушила ее залпом.

– Люблю холодный кофе, – сказала она. – Странно, что мы встретились с Джеком на твоей свадьбе. Ты этого не знал? – Она посмотрела на меня. – Ну и ладно. В общем, мы с Джеком познакомились на твоей свадьбе.

Все, что я помнил, – электрический разряд между ними, почти как в комиксах, цепочка угловатых искр.

– Я думал, ты его пригласила, – сказал я. – Пришла с ним. Вы казались вполне сложившейся парой. Я не настолько близко был знаком с Джеком чтобы приглашать его.

– Вечеринка была большая, – ответила она. – Может, его кто-то еще привел, а может, сам явился. Не помню.

– Вы раньше с ним не встречались?

– Ну, я видела его мельком. В клубах. Я думала, для меня он староват. А он все клеился ко мне. Это была такая игра. Мне он нравился, но я сомневалась, что стоит развивать тему. У него было много знакомых русских девчонок, он утверждал, что сам наполовину русский. Ну да, на которую половину? Непонятно было, когда он врал. У него была мания – оставаться молодым и прикольным, потому он и переехал в этот ужасный старый Ред-Хук. Теперь это неважно. Так вот, это было вроде как здорово – знаменитый сорокалетний ухажер. Не знаю, может, я слегка напилась, а он был очень сексуальный. В смысле, хотелось заняться с ним этим прямо на месте, – она взглянула на меня, прикусила губу и произнесла: – Ой, зря я так. Не стоило тебе говорить.

– Ничего страшного.

– Он говорил, что влюбился в меня. Мы гуляли той ночью, после твоей свадьбы, и еще несколько ночей. Мои подружки восхищались, а я была дурой, и вдруг, как гром среди ясного неба, он заявляет: давай поженимся. Я ему: Джек, мне девятнадцать. А он: у тебя зрелая душа. Повторял – ты моя единственная. Смотрел в глаза, знаешь, какие у него были пылающие угольки в глазах, и мог говорить о чем угодно. Он всюду побывал. Папа считал, Джек использует меня, чтобы подкопаться под него, добывает компромат на русскую мафию. Это его немного злило. Так или иначе, я пыталась отшить Джека, но он не собирался отлипать.

Я вспомнил ту ночь в районе скотобоен, когда увидел их вместе. Вспомнил ту нежность, с которой Вэл обнимала Джека, когда я сообщил, что Сид умер.

– В субботу вечером ты была не столь уж холодна с ним, – заметил я.

– Такая вот я. В конце концов, я еще ребенок. Сначала хочется чего-нибудь до умопомрачения, а когда страсти закипают, я выхожу из игры. Все на пять минут. Ненадолго. Считай, нет во мне глубины. Мне нравился Джек. Просто его было слишком много.

– Давай выйдем, прогуляемся.

– Еще не все.

– Я не хочу это слушать.

– Мне нужно тебе рассказать.

– О чем?

– О папе. Кажется, он попал в переплет, – сказала она. – Мне надо, чтобы ты знал, потому что сама я возвращаюсь домой.

– В смысле во Флориду?

– В смысле в Россию. Мне не вынести всего этого. Роль русской принцессы, ночные клубы, рестораны, деньги, тусовки с девочками, которые живут в домах за десять миллионов, – это все замечательно и я пыталась соответствовать, и я не презираю это просто больше не хочу. Наверное, я поняла это за последнюю неделю с Джеком. Я сама себе не нравилась. Совсем не хотелось зайти в очередной клуб, выпить очередной коктейль или напялить очередную дурацкую шмотку. Вот я и уезжаю.

– А в России – куда?

– У нас есть квартира в Москве. На первых порах поселюсь там. Потом – не знаю точно, но у меня есть друзья, которые помогут. Ты не считаешь, что это слишком наивно?

– Нет.

Расстегнув верхнюю пуговицу желтой рубашки, Вэл вытащила тонкую золотую цепочку, висевшую между ее загорелых грудей. На цепочке болтался крестик.

– Кажется, меня тянет работать с детьми. После всей этой истории в Беслане. Не знаю. Или с детьми, больными СПИДом. Что-то такое. Лучше, чем так. Матерью Терезой я быть не стремлюсь, но надо этим заняться. Я же сказала, гены. Думаешь, я свихнусь на религиозной почве? Стану этакой русской святошей?

– Я так не думаю.

Она посмотрела на часики.

– Толя знает, что ты уезжаешь?

Вэл встала, направилась в гостиную, я последовал за ней. Мы остановились у входной двери.

– Папа взбесится и скажет: она едет возиться с детьми, со СПИДом, она заразится, ее убьют террористы, сам понимаешь, он же отец.

– Ты уверена, что тебе хотелось всего этого до Джека?

– Оно назревало.

– А Джек?

– Он был классный, я же сказала, – она пожала плечами, – Он был великолепен., на неделю. А сейчас мне надо собираться. Пора ехать.

– Куда?

– В аэропорт. Пожалуйста, не говори папе, Арти. Прошу, позволь мне улететь.