Предательство в Неаполе

— Ну как, нравится? — спрашивает Луиза.

— Потрясающе.

Лоб у нее покрыт потом, волосы влажны. Я отираю пот со лба тыльной стороной ладони, Луиза следует моему примеру.

— Пока сюда доберешься, остается всего одно желание: сразу же нырнуть в воду. Верно?

— Верно.

— Тогда за дело…

— За дело…

Луиза хватает сумку и на цыпочках шагает по валунам к месту, ей явно хорошо знакомому.

— Вот здесь лучше всего.

Иду к ней. Гладкая поверхность валуна почти квадратная, места обоим хватит. Она слегка скошена в сторону моря, открыта солнцу. Порой сильная волна лижет ее край.

Луиза вынимает полотенце, разворачивает его.

— Держи вот так, — велит она. Мне нужно закрыть полотенцем Луизу и отвернуться в сторону. Она разденется и нырнет в воду.

— А я как же?

— Обещаю не смотреть.

Делаю как велено. Представляю каждое ее движение: руки высоко вверх, стягивает короткую футболку, вот поводит бедрами, снимая юбку. Минута — и Луиза в море. Бросаю полотенце. Луиза барахтается в воде, не спуская с меня глаз.

— Холодно! — восклицает она. — Но славно.

Хотя вода и прозрачная, мне видны только ее обнаженные плечи. Возбуждение, охватившее меня, уже не проходит.

— Прыгай скорее.

Да, мне нужно в воду, чтобы остудиться.

— Тогда отвернись.

Луиза мгновенно переворачивается на грудь и отплывает. Время от времени на поверхности воды появляется ее попка. Быстро раздеваюсь и ныряю. От студеной воды у меня едва сердце не останавливается. Пока прихожу в себя, Луиза успевает оказаться рядом.

— Ну и холодина!

— Скоро привыкнешь.

Мы голые и рядом — рукой подать.

Мы голые и рядом — рукой подать.

Мы голые и рядом — рукой подать.

Слова эти раз за разом звенят в такт легкому колыханию волн.

— Что теперь? — спрашиваю я, слизывая соленую воду с губ.

— Плаваем.

Луиза снова переворачивается и отплывает, но уже через несколько метров ложится на спину. Ухватившись за валун, я слежу за ней. Потом бросаюсь вдогонку. Настигаю быстро. Мы заплываем почти за скалы. Вот и Неаполитанский залив. Море неспокойно, все в барашках. Белопенные, они вскипают повсюду вокруг. Течение сильное. Луиза кладет руку мне на плечо. Утирает нос. Волосы облепили ее голову, пряди закрывают лицо. Она, несомненно, прекрасна. У меня дух захватывает.

— Ты такая… просто самая… невероятно…

— Джим, не сейчас, — перебивает Луиза.

Мы плывем обратно к валуну, и мне велено отвернуться. Я смотрю на море.

— Давай, твоя очередь.

Луиза, обернутая в полотенце, держит второе раскрытым для меня, отвернувшись в сторону. Вылезаю из воды и беру у нее полотенце.

Мы садимся на камень. Луиза достает из сумки журнал, кладет его перед собой и живо листает страницы влажными пальцами. Я любуюсь морем. Через несколько минут Луиза достает крем для загара и наносит его на ноги. Когда она доходит до бедер, я отворачиваюсь.

— Спину мне не помажешь? — спрашивает она, ткнув в меня флаконом.

Беру у нее флакон. Луиза поворачивается ко мне спиной, приспускает полотенце, чтобы мне легче было наносить крем.

— Потом я тебя намажу. Тебе, наверное, это больше нужно, чем мне.

Мне очень неловко. Растирая крем по спине и бокам Луизы, я изредка касаюсь ее грудей и с трепетом ощущаю их упругость.

— Твой черед, — говорит Луиза.

Привычными движениями Луиза втирает крем, действуя ловко и даже небрежно. Когда она заканчивает, я говорю «спасибо».

Пьем из одной бутылки. Вода в ней тепловатая. Луиза подставляет спину солнцу и с довольным видом принимается листать журнал.

— Ты была тут когда-нибудь с Алессандро?

— Он был здесь, но вообще-то это только мое место. Соррентийский аналог часовенки в Неаполе.

Мажу себе кремом ноги, колени, икры и ложусь на горячий камень.

— На этом булыжнике изжариться недолго.

— Я знаю. Понадобится передышка — можешь устроиться вон там в тени. — Луиза указывает на нагромождение валунов, которые образуют нечто вроде островка тени. Я беру «Гардиан Юроп» и бутылку воды и слышу голос Луизы:

— Я скоро к тебе присоединюсь, и мы немного подкрепимся. Возьми еду с собой.

Приплясывая, скачу по раскаленным камням. Надеюсь, Луиза не смотрит: вид у меня неуклюжий, совсем непривлекательный. Устроившись в теньке, чувствую облегчение: солнце так печет, что, того и гляди, в обморок свалишься. Отсюда мне хорошо видна Луиза: ссутулилась, прикрылась полотенцем, волосы падают на лоб, вся погружена в чтение. Я разворачиваю газету. Вот статья про иммиграцию. Большинство иммигрантов, прибывающих в Европу, хотят осесть в Великобритании, потому что у той наилучшая репутация по части соблюдения прав человека. Франция и Германия, как известно, чересчур суровы в применении закона об убежище, а у Италии вообще такой политики нет, поскольку правительство пребывает в надежде, говорится в статье, что иммигранты попросту двинутся дальше. Самая большая трудность для Италии — албанцы, переплывающие Адриатику. Однако, не отказывая им во въезде, итальянцы и пальцем не шевельнут, чтобы предоставить албанцам статус беженцев. Ухищрение ловкое, если понимаешь, как нужно этим людям законное основание их существования. Может, некоторые из них и готовы работать незаконно, но большинство хотят безопасности, признания их положения, закрепленного права начать жизнь заново.

Пот капает с моего лба на газету. Справа зашевелилась Луиза, и я смотрю в ее сторону. Она стоит во весь рост и машет мне рукой. Я машу в ответ. Потом она сбрасывает полотенце и остается голой. Взмахивает полотенцем, расстилает его на валуне и ложится, пропав из виду за выступом скалы. За эти несколько секунд я успеваю рассмотреть ее тело. Нагота Луизы будоражит. От сильного желания даже в легких закололо. Член мой под тяжелым влажным полотенцем взметнулся вверх. Я снова перевожу взгляд на газету, к статье об экономике Португалии. Возбуждение быстро уходит. Минут через двадцать я подаю голос:

— У тебя зад сгорит.

Над камнями появляется голова Луизы.

— А нам это ни к чему, правда?

— Так точно, сэр.

— Есть хочешь?

— А ты?

Луиза садится спиной ко мне, запахивается в полотенце. Я смотрю, как она грациозно пробирается между камней, одной рукой придерживая полотенце у груди.

Расстилаю газету и раскладываю еду: ветчина, завернутая в пергаментную бумагу, сыр в коробочке, помидоры, крепко приросшие к толстому стеблю. Разламываю хлеб пополам.

— Ты нож захватила? — спрашиваю я.

Луиза, скрестив ноги, устраивается поудобнее напротив меня.

— Конечно.

Она роется в своей необъятной пляжной сумке и достает небольшой нож, потом вытаскивает из коробочки сыр и стряхивает с него капельки на песок. Гладкий белый колобок сыра ярко блестит на солнце: так и хочется его потрогать, помять, потискать. Мне даже слегка завидно, когда Луиза режет сыр, придерживая его рукой. Я откручиваю помидоры от стеблей. Приходится применить серьезное усилие, а потому я радуюсь каждому оторванному плоду. Луиза делит нарезанную ветчину, по два тоненьких ломтика каждому. Самое неприятное — это нарезать хлеб. Ножик слишком мал, а корка твердая, как кора дерева. Под ней, правда, хлеб изумительно воздушный и пахнет оливковым маслом. Мы делаем бутерброды: ветчина, на нее сыр, а сверху толстый ломтик помидора, проворно нарезанного Луизой.

Едим молча. Сок от сыра и помидоров пропитывает хлеб, стекает по подбородкам, капает на газету. Капельками скатывается пот со лба. Вода, которую мы пьем, почти горячая. Мы рассеянно читаем расстеленную перед нами газету. Как ни изумительна наша трапеза, мне больше всего нравится хлебная корка. Прочная и жесткая, она рвется только тогда, когда действуешь и рукой, и зубами. У нее великолепный легкий горелый привкус.

Доели. Луиза заворачивает объедки и сор в газету, комкает ее и кидает в сумку.

— Я немного позагораю, потом мы еще поплаваем и — домой, идет? Не годится торчать слишком долго на солнце в такую жару.