Те же и Скунс

Иван обрадованно включил селектор:

– Петр Фёдорович! Какими судьбами?

– Bonjour, mon crier, [15] – раздался знакомый голос. – Извини, что под вечер да как снег на голову…

– Пётр Фёдорович, какой разговор! Заезжайте скорей.

Иван нажал кнопку, и створка ворот плавно отъехала в сторону. Джип, довольно урча, вкатился во двор, где и затих. Створка вернулась на место, а посетитель молодцевато выпрыгнул из машины и зашагал к дому по аккуратно выложенной дорожке:

– Ну, Ваня, счастлив видеть тебя в добром здравии… По годам разница между друзьями была лет в тридцать, если не больше.

– Стараемся, Пётр Фёдорович, – ответил Иван. – Видели последнее достижение? Турник! По моим чертежам соорудили. Спортивную форму держать…

– Молодец, Ваня, – Пётр Фёдорович был явно доволен. – А то ты у нас последнее время вовсе к клавиатуре прирос, я уж беспокоиться начал…

– Отужинаем? – спросил Иван и покатил в кухню. Скоро там негромко запел кухонный комбайн, затем пискнула микроволновка. И наконец Иван появился с блюдом, на котором дымилась обширная пицца.

– Не магазинная! – похвастался он. – Сам готовлю из лаваша. Вот – с грибами, зелёным луком, спаржей и оливками, как вы любите. Сейчас ещё соус…

– М-м-м… – Пётр Фёдорович втянул носом аппетитный запах. – Да, Ваня, талантливый человек, он во всём талантлив, c'est vrais… [16] А как насчет «Бурбона»? По рюмочке?..

– Так вы же знаете, Пётр Фёдорович…

– Я сказал – по рюмочке. Чисто терапевтически.

– Ну, если чисто терапевтически…

За окном постепенно смеркалось.

Волшебные это часы – тихий летний вечер в загородном доме: сквозь открытое окно веет холодком, шепчутся берёзы и липы, где-то по тёмным кустам уже перекликаются неведомые горожанину птицы, а высоко в небе, откуда ещё виден закат, разносятся голоса чаек, летящих в сторону моря… А внутри дома – мягкий свет торшера, аппетитный запах домашней пиццы, тонкое благоухание французского коньяка, разлитого в изящные хрустальные бокалы…

– Я отчасти по делу, – наконец сказал посетитель. Иван поставил фужер:

– Насчёт Скунса, наверное, беспокоитесь?..

– О нём, родимом, – вздохнул Пётр Фёдорович Сорокин. – Ведь так и не проявлялся?

– Нет пока. Я бы сразу вам сообщил.

– А должен был бы. Когда ещё должен был бы… Merde! Багаж-то прибыл хоть?

– Прибыл. У Кемаля Губаевича лежит. В отдельной квартире, как договаривались. И в «Рекламу-шанс» объявления всё время даём…

Пётр Фёдорович встал и прошёлся по комнате.

– Куда ж он, ёлкин двор, подевался!.. Волнуясь, Сорокин утрачивал сходство с академиком Лихачёвым и становился тем, кем был в действительности – вором в законе по кличке «Француз».

– Ты уверен, что он границу-то пересёк?.. Иван улыбнулся.

– Пётр Фёдорович, в чём можно быть уверенным, когда имеешь дело со Скунсом?.. Только то, что он никого ещё не подвёл, если играли по его правилам. Ну и в сети с ним – душевное удовольствие… Ma'stre, [17] как вы изволите выражаться…

Сорокин постоял у окна, потом вернулся и сел. При свете торшера было заметно, что он уже очень немолод и что половина его жизни прошла весьма далеко от курортов.

– Ладно… – проговорил он и потёр рукой лоб, – Других не подводил – будем надеяться, и нас, грешных, тоже… И вот что ещё, Ваня.

– Слушаю, Пётр Фёдорович…

– Предчувствие у меня, Ваня. Появиться-то он, может, появится, да, боюсь, не совладать с ним Кемалю… Не тот уровень… Сорвётся на чём-нибудь наш мурза, как пить дать сорвётся…

Иван опустил глаза и стал медленно поворачивать за ножку хрустальную рюмку.

– Если дело пойдёт как надо, – продолжал Француз, – Скунс к тебе будет, видимо, обращаться за информацией…

– Как договаривались, – кивнул Иван.

– …которую ты ему и будешь выдавать как попу на исповеди, в полном объёме и на кого угодно, хоть на меня, хоть на Папу Римского. Он её всё равно проверит ещё по десяти каналам, о которых нам с тобой знать не положено, так что врать…

– Знаем, Пётр Фёдорович. Наслышаны.

– Но ежели Батый Чингисханович что-нибудь не того… Стану просить тебя, Ваня, познакомиться со Скунсом поближе. Тем более у вас с ним, сам говоришь, душевное удовольствие… Как, Ваня? Не страшно будет? По пробуешь, если что? Насиловать, сам понимаешь, не стану…

Иван покатал в рюмке капельку коньяка, сохранившуюся на дне, не спеша вылил её в рот и честно ответил:

– Страшно, Пётр Фёдорович. Даже очень. Но попробую. Ну, голову отвернёт… так без вас я всё равно давно бы не жил…

Старый вор ласково посмотрел на него.

– Ты, Ваня, только прежде смерти не помирай. Может, ничего и не понадобится ещё.

Утро тяжёлого дня

С самого утра всё складывалось отвратительно. Электричка шла набитая битком, что было, в принципе, ещё терпимо, хотя поднятию настроения и не способствовало. Наташа качалась в потной толпе и думала о том, как хорошо было бы иметь автомашину. Она трезво представляла свои финансовые возможности. Несколько лет не есть, не пить и ходить нагишом. Не говоря уже про автошколу, где, по доходившим до неё слухам, без взятки и за руль не посадят… Ладно. Допустим, начал бы за ней ухаживать парень с машиной… Наташа даже прикрыла глаза, и умозрительный образ почему-то приобрёл волнистые волосы, ухоженные усы и мальчишескую улыбку. Когда облик с необходимостью довершили очки, Наташа поняла, что навоображала себе покойного Листьева. Или, тоже не лучше. Самого, «Смерть Погонам» и прочая, и прочая. Эгидовского красавца шефа. («Наташечка. Значит, так…») Электричка затормозила, толпа разом выдохнула и уплотнилась, поскольку в Шушарах тоже люди живут и тоже по утрам иногда едут в город. Наташа вернулась мыслями на грешную землю и тут обнаружила, что мужчина, которого прижимало к ней сзади, решил, оказывается, не терять времени попусту. Наташа зашипела на него, а когда это не помогло – озлилась и решительно пнула кроссовкой, как научил бдительный Коля. Ноги сзади были самые разные, но возмущённых воплей не последовало. Значит, попало по заслугам.

Нельзя сказать, что мелкая гнусность нанесла ей душевную рану и непоправимо испортила день. Наташа даже не стала оглядываться, извергаясь в людской волне на купчинскую платформу. Другое дело, что «шаловливые ручонки» словно бы в некотором роде опошлили её мысленные рассуждения, запачкали образ, созданный воображением. Этого она простить не могла и до самого эгидовского порога изобретала обидчику ужасную казнь. Вот она ловким движением перехватывает чужую руку, вздумавшую изучать покрой её джинсиков, а потом вот так и вот этак выворачивает её в суставе, и здоровенный мужик…

В сумке у неё лежала одобренная Колей распечатка командного файла, призванного вернуть секретарскому компьютеру должное быстродействие. Наташу брало искушение сразу пойти с ним к Плещееву, испрашивая высочайшего разрешения на переделки. Однако собраться с духом оказалось неожиданно трудно, да и Сергей Петрович всё утро был занят… Так что за начальственную дверь Наташа проникла только к середине дня.

– Слушаю, Наташечка, – любезно сказал Сергей Петрович. Она развернула свой листинг (Бог с ними там, с техническими подробностями, станет он в них разбираться, просто ради солидности…), потом стала что-то объяснять про «персональные» каталоги для документов на каждую тему… и в это время на столе у Плещеева зазвонил телефон. Сергей Петрович поднял палец – минуточку! – и снял трубку:

– Алло?

Звонила жена. Наташа поняла это по тому, как сразу переменилось его лицо, какие появились в голосе интонации. Так разговаривают только с любимой женщиной, единственной на всю жизнь. Голос в трубке звучал отчетливо и достаточно громко.

– … не болит?.. – помимо воли расслышала Наташа. – Ну что ты, – ласково и как-то очень тепло ответил Плещеев. – Помнишь, что «царь царей» обещал? Месяц как минимум могу жить спокойно…