Дотянуться до моря (СИ)

Он выслушал визгливые Димины требования, сводившиеся к тому, чтобы ему «за бесплатно» сделали работы, в контракт явно не входившие, с тем же скучающим выражением лица. Потом несколько минут молчал, крутя в руках незажженную сигарету. Табак из сигареты падал на пол, и когда вывалился весь, Жора выбросил в угол фильтр, и поднял глаза на Диму. Таких глаз в исполнении всегда добродушного Жоры я не видел никогда, — это были не глаза, а два пистолетных дула. «Ты знаешь, Дима, что на блатной фене значит «антилопа»? — спросил Жора. Дима помотал головой, оглянулся на своих «кожаных» — те тоже не знали. «Антилопа, это человек, которому всегда мало, — пояснил Жора. — Так вот, ты Дима — антилопа. Тебе вечно мало. Тебе мало, что когда «качали тему за расход»[i], ты такую скидку сканючил, как будто тебе лантуха центровые сдали на блат[ii]. После этого ты смекнул, что здесь тебе талый грунт[iii], и ты захотел, чтоб тебе за те же белки замантулили[iv] то, о чем базара вообще не было. Пацанов позвал, втираешь им, что ты в этой теме за терпилу[v], думаешь, за тебя впрягутся. Но бог не фраер и правду не с галерки наблюдает. Вот скажи, Серый, у тебя в хате такой же ништяк (Жора театрально обвел рукой обстановку вокруг)?» Верзила посмотрел на своих «пацанов», и все они угрюмо замотали головами. «Во-от! — многозначительно поднял вверх палец Жора. — А со скидки он в общак гревак[vi] подогнал? И вообще: я в ваши с ним рамсы[vii] не лезу, но не может так быть, что вы не в дыму[viii]? Что он вам не весь свой шахер-махер засветил?» Повисла немая сцена. «Какую скидку? — на истеричной ноте первый нарушил молчание Дима. — Не было никакой скидки!» «Закрой хлеборезку!» — зло рявкнул на подопечного Серый. Потом они с Жорой отошли для переговоров в другую комнату, откуда через пять минут вышли, имея, судя по лицам, полное взаимопонимание. «Поехали!» — скомандовал предводитель своей команде, и все двинулись к выходу. Причем Дима явно из собственной квартиры уходить вместе со всеми не хотел, но его никто не спрашивал, его просто увлекли за собой. Мы остались со Скальпом одни. «Жора, какая скидка? — повторил Димин вопрос я. — Никакой скидки не было!» Жора со смехом в глазах посмотрел на меня: «Конечно, не было. Ты слыхал про такой философский закон — «Бритва Оккама»? Он говорит о том, что не следует придумывать более сложное объяснение чему-то, если есть более простое. Я книжку про это в Соликамске, в «Белом Лебеде», читал, она еще тогда не была крыткой для «пожизненных». Серьезное заведение, как там зеков прессуют, я нигде такого больше не встречал. Даже блатным там тяжело выжить, — ни бухла, ни марафету, я только чтением книжек философских и спасался. Так вот, про сегодняшнее практическое применение философского закона «Бритва Оккама». Я сразу увидел, что эти фраера про меня в курсе, и что связываться со мной им совершенно не с руки. Они прекрасно поняли, что лавэ с тебя им не состричь. Значит, надо было дать им возможность получить их с их же крышуемого, для чего надо облить его парафином, перевести на него стрелки. И вот он уже разбираются не с тобой, Сеня, а с Димой. Думаю, снятие обвинения в крысятничестве обойдется ему не меньше, чем в тридцатник зелени, а то, глядишь, еще и по рогам настучат. Да, великая вещь философия!»

Но Дима-заказчик, как он у нас теперь именовался, оказался очень непрост и еще более злопамятен. Тогда культура составления договоров только формировалась, зачастую контракт, умещавшийся на одной — двух страницах, не содержал никакой конкретики по важным деталям. Дима ловко этим воспользовался. К окончанию работ на его квартире он подготовил целый кондуит из наших нарушений и «несоблюдений». Будь они озвучены в процессе производства работ, их легко было бы исправить, устранить, урегулировать, но к концу пути все это вылилось в ряд исключительно серьезных проблем. И вот накануне намеченного подписания бумаг по завершению работ и получению окончательного расчета (без малого 50 тысяч долларов) у нас в офисе появляется курьер и вручает нам тщательно составленную юридическую претензию от Димы-заказчика на сумму более 100 тысяч долларов. Мы начинаем изучать бумаги и видим, что последний неоднократно предупреждал нас о разнообразных мелких нарушениях и о том, что он будет вынужден обратиться в суд. Письма свои хитрован направлял на наш юридический адрес, указанный в договоре, в то время как до нас, сидящих по совершенно другому, фактическому адресу, эти письма просто не доходили. Но самый финиш был в том, что в разделе «Штрафные санкции» договора раздолбайка-Леночка опечаталась, и вместо «0,1 процента в день» означенные санкции выросли в 100 раз и составили 10,1 процента в день. Леночка напечатала, Саша Качугин, не глядя, завизировал, я — тоже не глядя — подписал. Мы обратились к юристам, и те честно сказали, что наше дело — швах. Ну, сотку баксов штрафа нам, конечно, суд не присудит, но что-то, конечно, заплатить придется. Это сверх тех 50 тысяч, которые Дима-Заказчик на нас сэкономит. Я был в печали, Саша ходил по нашему с ним кабинету и во весь голос матерился. Что мы могли сделать? Уволить рыдающую Леночку? Дима, проиграв в одну игру, переиграл нас в другую. Я позвонил Жоре-Скальпу. «Не, Сень, уволь. С пацанами «стрелу забить», «тему покачать» — это сколько хочешь, ты знаешь, — сказал Жора по телефону. — А «экзамены», «доктора», «дворники», «кивалы» — это не мое, это без меня, не обижайся». Аббас, весь вечер просидевший молча в углу, встал и со словами: «Я знаю, как решить эту проблему», решительно вышел. Через два дня Дима-Заказчик отозвал претензию, подписал все бумаги и полностью рассчитался. Мы с Сашей Качугиным пребывали в полном онемении. Аббас сидел на том же стуле, но не в углу, а посередине кабинета, и светился, как надраенный самовар. Но на все вопросы типа: «Как это?» он только скромно пожимал плечами, и отвечал, что это не только его секрет, и поэтому пока он говорить об этом не может. Единственное, что он сказал — это что на решение проблемы он потратил свои пять тысяч долларов, которые тотчас были ему компенсированы.

После этого случая Аббас, получив у нас с Сашей негласный статус «в доску своего», стал завсегдатаем частых вечерних посиделок в офисе, которые кроме цели «махнуть по рюмке» почти всегда представляли собой своеобразные производственные совещания. На них в узком кругу решались вопросы текущих и перспективных договоров, уровня оплаты тех или иных сотрудников, планирования, рекламы и много чего еще. То есть, Аббас оказался посвящен во многие весьма конфиденциальные дела и, по сути, допущен к управлению компанией. Но прорыв в нашем с ним сближением случился примерно через полгода, в середине мая.

Вечернее производственное совещание в тот день, что бывало нередко, перетекло в «посиделки с устатку». Махнули уже и по рюмочке, и по две, и по четыре. Когда кончилась бутылка пафосного тогда «Юрия Догорукого», Аббас достал из своего объемного саквояжа литруху Hennessy, и со словами: «Я ж так и не прописался!» водрузил ее на стол. Все восприняли это с энтузиазмом, и даже Саша Качугин получил по телефону индульгенцию от своей мегеры Риты. Пили, говорили, смеялись. Когда возник дефицит тостов, выяснилось, что сегодня — день Метрополитена. Мне вспомнилось, что через деда Павла и бабку Анну я имею к этому дню самое непосредственное отношение и поднял тост за метростроевцев. Аббас тост горячо поддержал, оказалось, что его дед по матери, Иван Колосов, тоже в тридцатые строил метро в знаменитой бригаде имени Кагановича. «Да ладно! — не поверил я. — В бригаде Лазаря Кагановича? Гонишь!» «Отвечаю, в натуре! — вскакивая, чиркнул ногтем большого пальца себе по горлу Аббас. — Век Вольво не видать!» Все расхохотались, шумно выпили. Вскоре, выйдя с Аббасом покурить, я рассказал ему краткую историю своих деда и бабки по отцовской линии. Было очень похоже, что они и Аббасов дед Иван работали в одно время и в одной и той же передовой бригаде. Аббас — не знаю уж, спьяну или взаправду — божился, что помнит, как дед рассказывал, что сама красивая девушка в бригаде была Аня Хорошева, да увел, мол, у него ее из-под носа нахальный бригадир. Я мотал головой, не веря, что возможны такие совпадения, мы с Аббасом пили еще, потом на брудершафт, целовались и пили снова. Аббас велел звать его Абиком и говорил, что я ему теперь, как старший брат. Все разъехались, а мы с Абиком напились совершенно, стали звонить по саунам, потом долго что-то плели женам, передавая для пущей достоверности друг другу трубку. Это был первый раз, когда я разговаривал с Ивой Эскеровой, а Аббас — с Мариной. Потом в сауне мы всю ночь трахали по кругу одних и тех же девок, пили, обнимались и обращались друг к другу не иначе, как «брат». На следующий день, придя более-менее в себя, я дома разыскал старую фотографию, сделанную осенью 1934 года. На выцветшем фото — человек двадцать пять — тридцать молодых парней и девчат — строителей метро окружили Кагановича — носатого, усатого, в фуражке. На стене тоннеля — лозунг с высказыванием Сталина. Все улыбаются, глаза воодушевленно горят. Все лица на фото аккуратно пронумерованы, а на обороте — еле видны выписанные пером от руки фамилии и инициалы всех, кто на фото, по номерам. Каганович — № 1. Мой дед П.Костренев шел там под номером 11, рядом с ним, 12-й — А.Хорошева, моя бабка. Номер 28 достался парню, снятому в профиль, причем были видны только ухо и глаз, остальное заслонил затылок человека под номером 29. В списке на обороте 28-м числился И.Колосов — Аббасов дед. Я, собственно, не удивился — с самого начала было очевидно, что рассказ Аббаса вряд ли может быть выдумкой. Но все же, получив такое неоспоримое подтверждение тому, что наши с Абиком деды вместе превращали московское подземелье в самое красивое в мире метро, плечом к плечу сражались с прорывами, плывунами и оползнями добавляло какого-то особого смысла нашему вчерашнему немного мультяшному, густо замешанному на алкоголе и распутстве братанию. Правда, заметил я на этом фото и в записи на обороте две странности. Во-первых: взгляд И.Колосова единственного не был обращен на Кагановича, он был обращен на моего деда, и если бы не ветхость снимка, исказившая лица, можно было бы поклясться, что смотрит Абассов дед на моего как-то не очень дружелюбно. Во-вторых, запись «28. И.Колосов» на обороте фото единственная была зачеркнута двойной линией другого цвета и нажима, чем все остальное написанное. Но в тот момент мой похмельный разум не придал этим странностям никакого значения, и я убрал старое фото в шкаф.