Запах соли, крики птиц

— Извините, возможно, кто-то из вас предпочел бы чай?

Оба гостя отрицательно замотали головами и с минуту просидели молча, прежде чем Йоста наконец ответил на заданный Керстин вопрос.

— Ну, у нас появились кое-какие зацепки для продолжения расследования. — Он снова умолк, сомневаясь, насколько много ей можно рассказывать.

Вместо него беседу продолжила Ханна:

— Мы получили некоторые сведения, указывающие на связь с другим убийством. В Буросе.

— В Буросе? — повторила Керстин, и впервые со времени их прихода у нее в глазах мелькнул интерес. — Но… я не понимаю… Бурос?

— Да, мы тоже несколько озадачены, — сказал Йоста и потянулся за булочкой. — Поэтому мы здесь — чтобы узнать, не известна ли вам какая-либо связь между Марит и жертвой из Буроса.

— Что… кто? — Заправляя с правой стороны прямые, стриженные под пажа волосы за ухо, Керстин смотрела на них непонимающим взглядом.

— Это мужчина, ему тридцать один год. Его зовут Расмус Ульссон. Умер три с половиной года назад.

— И преступление так и не раскрыли?

Йоста обменялся с Ханной взглядом.

— Да, полиция расценила его как самоубийство. Имелись определенные признаки, и… — Он развел руками.

— Но Марит никогда не жила в Буросе. Во всяком случае, насколько мне известно. Хотя спросите еще у Улы.

— Разумеется, мы побеседуем с Улой, — сказала Ханна. — Стало быть, вы не знаете ничего такого, что можно было бы расценить как возможную связь? Одна из вещей, объединяющих смерть Расмуса и Марит, заключается в том, что в… — она посомневалась, — в момент смерти у них в организмах оказалось большое количество алкоголя, хотя оба никогда не пили. Может, Марит состояла в обществе трезвенников? Или являлась членом какой-нибудь религиозной общины?

Керстин засмеялась, и улыбка несколько оживила ее лицо.

— Марит? Религиозная? Нет, я бы об этом наверняка знала. Мы каждый год посещали рождественскую заутреню, но больше Марит порога церкви не переступала. Она была такой же, как я, — не верующей в полном смысле слова, но сохранившей своего рода детскую веру, убежденность в существовании чего-то еще. Во всяком случае, я на это надеюсь сейчас больше, чем когда-либо, — добавила она тихо.

Сотрудники полиции молчали. Ханна уперлась взглядом в стол, и Йосте показалось, что он заметил, как в ее глазах блеснуло нечто влажное. Он ее прекрасно понимал, несмотря на то что сам уже давно не плакал в присутствии скорбящих. Однако они пришли сюда по заданию, поэтому он осторожно продолжил:

— А имя Расмус Ульссон вам ничего не говорит?

Керстин покачала головой, согревая руки о чашку.

— Нет, я этого имени никогда не слышала.

— Тогда, пожалуй, на данный момент у нас все. Мы, естественно, поговорим и с Улой. Если вдруг что-либо вспомните, пожалуйста, позвоните нам. — Йоста поднялся, и Ханна последовала его примеру. Она, похоже, испытала облегчение.

— Обязательно позвоню, — отозвалась Керстин, продолжая сидеть на месте и явно не собираясь их провожать.

Уже в дверях Йоста не выдержал, обернулся и сказал:

— Керстин, пойдите прогуляйтесь. Сегодня очень хорошая погода. Вам надо выходить и дышать свежим воздухом.

— Вы говорите как Софи, — ответила хозяйка, и ее лицо вновь озарила улыбка. — Но я знаю, что вы правы. Возможно, я после обеда немного пройдусь.

— Отлично, — коротко сказал Йоста и закрыл дверь.

Ханна на него даже не взглянула. Она уже шла на несколько шагов впереди, направляясь к зданию полиции.

Патрик аккуратно положил пакет с рюкзаком на письменный стол. Он не знал, так ли это необходимо — ведь полиция уже все обследовала три с половиной года назад, — но на всякий случай надел перчатки. Не только из чисто профессиональных соображений — ему не нравилась мысль прикасаться голыми руками к засохшей на рюкзаке крови.

— Надо же, какая одинокая жизнь. Чертовски трагично, — сказал Мартин, стоявший рядом и наблюдавший за действиями товарища.

— Да, похоже, сын был у нее единственной радостью, — со вздохом отозвался тот, осторожно расстегивая молнию.

— Ей здорово досталось. Воспитывать ребенка одной. А потом авария… — Мартин поколебался, — и убийство.

— А еще ей не захотели поверить, — добавил Патрик, доставая из рюкзака первый предмет.

Про себя он обозначил его как «фристайл», хотя и подозревал, что виной тому его собственный возраст и недостаток интереса к технике. Он знал, что теперь вещицу называют иначе, но не имел представления как. Во всяком случае, перед ним был маленький музыкальный механизм с прилагавшимися наушниками. Правда, он сомневался в том, что вещица работает — похоже, ей крепко досталось при падении с моста, и она жалобно звякнула, когда Патрик ее поднял.

— С какой высоты он упал? — спросил Мартин, пододвигая стул и подсаживаясь к письменному столу.

— С десяти метров. — Патрик продолжал опустошать рюкзак.

— Ой, — скорчив гримасу, произнес Мартин. — Зрелище, вероятно, было не из приятных.

— Да уж, — коротко ответил Патрик. У него перед глазами замелькали фотографии с места происшествия, и он переменил тему: — Меня немного волнует, как нам распределить ресурсы, если надо параллельно заниматься двумя расследованиями.

— Понимаю. И знаю, что ты думаешь. Мы совершили ошибку, позволив СМИ загнать нас в ситуацию, когда нам пришлось забросить расследование смерти Марит. Так оно и есть, но сделанного не воротишь. Единственное, что мы сейчас можем, это распределить наши силы поумнее.

— Я знаю, что ты прав, — отозвался Патрик, вынул бумажник и положил его на стол. — Но все-таки не могу отделаться от мысли, что нам следовало действовать иначе. А еще я не знаю, что нам дальше делать с расследованием гибели Лиллемур Перссон.

Мартин ненадолго задумался.

— Мне кажется, что на данный момент нам надо сконцентрироваться на собачьих волосах и пленке, которую мы получили от компании-продюсера.

Патрик открыл бумажник и начал изучать его содержимое.

— Я мыслю примерно так же. Собачьи волосы — это в высшей степени интересный след, и его необходимо разрабатывать дальше. По словам Педерсена, порода довольно необычная. Возможно, у них есть регистр, перечень владельцев, какие-нибудь общества, что угодно, способное вывести нас на владельца. При наличии двух сотен собак во всей Швеции установить владельца, живущего в наших краях, должно быть довольно легко.

— Звучит разумно, — согласился Мартин. — Хочешь, я этим займусь?

— Нет, я собирался поручить это Мельбергу. Чтобы все было сделано на совесть. — Мартин посмотрел на него с обидой, и Патрик рассмеялся. — А ты как думал? Конечно, я хочу, чтобы этим занялся ты!

— Ха-ха, как смешно, — сказал Мартин. Потом он вновь посерьезнел и склонился над столом. — Что там у тебя?

— Ничего особенно увлекательного. Две купюры по двадцать крон, монетка в десять крон, удостоверение личности и бумажка с его адресом и телефонами матери, домашним и мобильным.

— И больше ничего?

— Нет, или хотя… — он улыбнулся, — его фотография вместе с Эвой.

Патрик показал снимок Мартину: молодой Расмус обнимает мать за плечи и широко улыбается в камеру. Сын на две головы выше, и в жесте угадывается элемент защиты. Вероятно, снято до аварии. После нее они поменялись ролями, и защищать пришлось Эве. Патрик аккуратно положил фотографию обратно в бумажник.

— Как много у нас одиноких людей, — произнес Мартин, задумчиво глядя куда-то вдаль.

— Да, хватает, — согласился Патрик. — Ты думаешь о чем-то конкретном?

— М-да… Я думаю отчасти об Эве Ульссон, но и о Лиллемур. Представляешь, когда человека некому оплакивать. Родители умерли, других родственников нет. Даже сообщить некому. Единственное, что после нее останется, это пленки с записями на несколько сотен часов телевизионного времени, которые будут валяться и пылиться в каком-нибудь архиве.

— Живи она поближе, я бы пошел на похороны, — тихо сказал Патрик. — Никто не заслуживает того, чтобы уходить никем не провожаемым. Но хоронить ее, вероятно, будут в Эскильстуне, а туда я при всем желании поехать не смогу.