Дмитровское шоссе

— Тебя как звать? — спросил Неделин.

— Сашкой.

— Засыпай яму, Сашка. И запомни это место. Деревня Ларево, направо за мостиком, метров сто. Если со мной что случится, передай командиру. Здесь золото и серебро. Много золота. Чует мое сердце — так оно и останется здесь.

Когда водитель засыпал яму, Неделин тщательно укрыл ее срезанным дерном.

— А мешки с деньгами? — спросил мальчишка.

— Такую яму нам с тобой не осилить. Поехали, нечего ждать.

Через десять минут на самой вершине Сухаревского подъема в грузовик попал фугасный снаряд из 155-миллиметрового немецкого орудия. Командир батареи, расположенной в Белом Расте — если по прямой, то километрах в девяти, — увидел в бинокль церковь, стоящую на возвышенности, господствующей над окружающей местностью. Он решил, что там наблюдательный пункт русских и обстрелял ее. На таком расстоянии немецкий офицер с трудом различал очертания церкви — тем более что начало темнеть — и уж никак не мог видеть грузовик, медленно ползущий по крутому подъему. И все-таки выстрел оказался поразительно точным. Снаряд миновал церковь всего на двести метров и попал в кабину полуторки. Мощный взрыв разметал вокруг тела погибших и части машины. Бумажные ассигнации усеяли землю на десятки метров вокруг, и ветер понес их вдаль.

Дмитровское шоссе, осень 1978 года

Этот день, двадцать пятое октября 1978 года запомнится многим, подумал Олег Степанович. Когда он приехал в институт, еще не было десяти, шел легкий дождь, и ничто не предвещало смены погоды. Уж во всяком случае никто не ожидал такого гололеда. А вот теперь Олег Степанович сидел за рулем своей «шестерки» и в который раз благославлял проявленную им предусмотрительность. Всего месяц назад, когда он приехал на Варшавку чтобы пройти ТО-2, - это полагалось делать после первых десяти тысяч километров пробега, — к нему подошел какой-то мужик и предложил комплект «Снежинок». Олег Степанович давно мечтал о зимних покрышках и не стал торговаться.

— Сколько за все пять? — спросил он и, услышав «пятьсот», тут же достал из кармана бумажник. Впрочем, перед тем как расстаться с деньгами, он тщательно осмотрел каждую покрышку. А неделю спустя Олег Степанович отвез покрышки на Новодачную — если ехать по Дмитровскому шоссе из Москвы, то налево у памятника матросу Железняку — и там на них поставили великолепные шведские шипы.

— Будешь доволен, хозяин, — сказал Олегу Степановичу кустарь-пропойца. — Придется резко затормозить — на льду останутся царапины от таких шипов.

И вот 22 октября, в воскресенье, Олег Степанович вспомнил что на среду назначено отчетно-выборное партийное собрание. Обычно в парткоме его считали потерянным человеком и не слишком настаивали на появлении Олега Степановича на партийных собраниях. Более того, предпочитали чтобы он на них отсутствовал — однажды он взял слово и начал резко критиковать поведение некоторых партийных руководителей. Но раз в год на отчетное собрание приходили представители райкома, горкома и сотрудники отдела науки ЦК КПСС — институт считался идеологическим и почти все сотрудники были членами партии. Тогда партком начинал зверствовать и требовалась явка каждого коммуниста — если только он не был серьезно болен. Олег Степанович вспомнил о собрании и поморщился — не только из-за того что придется напрасно потратить пять или шесть часов, переливая из пустого в порожнее, сидя в душном зале, но еще и потому что возвращаться на дачу предстоит поздно вечером, а он плохо видел в темноте. Именно в эту минуту Олег Степанович решил поставить на машину комплект новой шипованной резины. А теперь он не мог не восторгаться своей предусмотрительностью.

Еще у Савеловского вокзала шел дождь, который на проезжей части шоссе тут же превращался в лед. За городом еще больше похолодало и, переезжая старый, готовый развалиться мост через канал, Олег Степанович заметил что дорога в свете фар отливает черным глянцем. Шипы с хрустом вонзались в лед, великолепно удерживая машину на дороге. Не было и девяти вечера, но шоссе выглядело совершенно пустынным. Вот уже минут десять как ему не попадалось ни одной встречной машины. По сторонам проносились черные скелеты дубов Шолоховского леса. Это место всегда производило гнетущее впечатление на Олега Степановича — может быть, потому, что именно здесь разыгрался последний акт знаменитой трагедии начала пятидесятых годов — группа плейбоев, детей высокопоставленных родителей, «золотая молодежь», которых именовали тогда стилягами, закопали в этом лесу труп своего приятеля. Случившееся было описано потом в правдинском фельетоне «Плесень». Наконец Шолоховский лес остался позади и он увидел вдали на подъеме, на фоне черного, усыпанного звездами неба, огоньки деревни Сухарево.

Лишь теперь Олег Степанович понял, как ему повезло — как ему невероятно, неправдоподобно повезло. У одной из знакомых выбоин он слегка притормозил и тут же, несмотря на шипы, машину бросило в сторону. Привычным поворотом руля Олег Степанович выправил машину, снял ногу с педали газа и въехал на Сухаревский спуск. Слева, на вершине пригорка, мелькнул силуэт полуразрушенной церкви. Умели же церковные власти выбирать места для храмов! — в который раз подумал он и больше не отрывал взгляда от уходящего вниз шоссе. Оно спускалось вниз подобно замерзшей реке, черным блестящим потоком. Так вот почему англичане называют гололед «блэк айс» мелькнуло в голове Олега Степановича. Он переключил скорость с четвертой на третью и начал, не касаясь педали тормоза, притормаживать двигателем. Скорость упала до пятидесяти километров в час — разрешенный и безопасный минимум. Вдруг он заметил у конца спуска — там, где шоссе выравнивается и поворачивает направо, — необычную картину. На обочине стояли автомобили — грузовые и легковые, вытянувшись в длинную цепочку, ведущую через всю деревню. Понятно, почему не попадались встречные машины, — они просто не могли одолеть крутой подъем, покрытый льдом.

За деревней в кювете лежал грузовик. Через километр — еще один сидел передними колесами в кювете, а другой пытался вытащить его на шоссе, бессмысленно крутя колесами по гладкому льду. В свете фар впереди мелькнул мост. Значит, сейчас съезд налево, потом еще метров семьдесят и он подъедет к массивным воротам, ведущим на его участок.

Свернув с шоссе, Олег Степанович сразу почувствовал, как изменилось поведение машины. Она снова надежно и устойчиво цеплялась колесами за кирпичную крошку дороги. Олег Степанович затормозил перед воротами и открыл дверцу. Над верхним краем металлических ворот в ярком свете фар светились два зеленых огонька и доносился звук, похожий на гудение динамомашины. Это выражал свою радость Рэд — огромная кавказская овчарка. Олег Степанович подошел к воротам и внезапно у него ослабли колени, а тело покрылось противным липким потом. Реакция на максимальное напряжение, подумал он, обернулся и посмотрел на черную блестящую ленту дороги.

Слева, у моста, мелькнул тусклый свет фар — это в стороны Москвы медленно, правыми колесами по обочине и левыми по шоссе ехал старый «москвич». Ну-ну, приятель, злорадно подумал Олег Степанович, еще три километра — и ты упрешься в колонну неподвижных машин, застывших перед подъемом. Дальше ехать по обочине не удастся — она занята — а вот поднимешься ли ты по проезжей части?

Ладно, хватит радоваться трудностям остальной части человечества, решил Олег Степанович, доставая из кармана огромную связку ключей, из-за которых гремел как рок-музыкант — впрочем, это было бы еще полбеды, но ключи заставляли звенеть все металлодетекторы в строго охраняемых учреждениях Москвы, поэтому их приходилось оставлять в машине — отпер замок и вошел на участок. Рэд, охваченный приступом невыразимого счастья, встал на задние лапы, положил передние на плечи хозяина и в приступе собачьей радости облизал ему лицо. Наедине с огромным псом Олег Степанович позволял ему такие вольности и только при посторонних строго командовал: «Фу!». Пес, конечно, тоже понимал что это грозное «Фу!» не более чем показная суровость и делал вид что слушается. Через несколько секунд, порадовавшись встрече с любимым животным, Олег Степанович приоткрыл заднюю дверцу машины и скомандовал: «Место, Рэд!». Это было наградой псу — остаток пути до гаража он ехал на заднем сидении, едва помещаясь на нем.