Тайны прошлого

— Подумайте, — настаивал Смит, не двигаясь с места. — Я уверен, что вы сможете добавить что-то интересное. Статья поможет вам найти новых инвесторов. Я не отниму много времени. И до вечера понедельника буду «У Этты Плейс».

«У Этты Плейс». Это, наверное, какая-то дурацкая шутка. Я с трудом удержалась от взгляда на ее фотографию. «У Этты Плейс» — это был мотель в даунтауне, кормившийся за счет спекуляции на версии о том, что после смерти Кида Этта пряталась в Форт-Ворсе и, скрывшись под именем Юнис Грэй, содержала пансион. Точнее, если почитать хоть что-то, кроме приглаженного сайта этого мотеля, Юнис владела борделем. И я уверена, что она не требовала указанных на сайте ста пятидесяти баксов, а то и больше, за номер, какие бы непристойные удовольствия там ни предлагались.

Сэди назвала бы это интуицией. Зна́ком — возможно, от самой Этты. Моя сестра, художница, верила в магнитное исцеление, в то, что летом нужно ходить топлесс, в похищения инопланетянами и в то, что в наших венах течет ведьмовская кровь, перешедшая к нам от бабушки.

Джек Смит поднялся на свои длинные ноги. Я последовала за ним через кабинет Мелвы, по узкому коридору и затем по лестнице, ведущей к закрытой входной двери.

— Просто хотела проверить, — мило отметила я. Замок, как оказалось, работал исправно.

— Ну надо же! — Его улыбка стала шире. — Маленький глюк в компьютере, видимо.

Я не ответила. Папа говорил мне, что охранная компания клялась: их особая система работает надежно как часы и настолько же сложна технически.

— Над какой же статьей вы корпите? — спросила я. — Что привело вас в Форт-Ворс?

Губы Смита снова сложились в улыбку, которая меня так раздражала.

— Я знаю, где похоронен Джимми Хоффа, [7] — сказал он и замолчал, оставив слова висеть в горячем воздухе.

Дверь нашего здания выходила на боковую улочку, в стороне от скопления туристов, от баров и дороги, по которой днем гоняли скот. Город экономил на ее освещении, так что Смит, зашагавший в конец квартала, быстро превратился в тень. В свете фонарей главной улицы его рубашка засветилась неоновым светом, а затем он исчез за углом. Я выждала некоторое время, чтобы удостовериться, что он не вернется. Вынула пистолет из-за пояса, куда заткнула его незаметно для Смита.

Этому «репортеру» стоило бы носить американские джинсы свободного кроя, и не только потому, что они мне больше нравятся.

К примеру, они бы лучше скрыли кобуру на его лодыжке.

Джинсы обычно правдивы.

Джек Смит, репортер он или нет, был притворщиком с большой буквы «П».

Полчаса спустя я отправила компьютер спать, выключила свет и, выходя, проверила, надежно ли закрыта дверь папиного кабинета. В моей сумочке лежал пистолет, а рядом с ним — письмо Розалины Марчетти.

А сама я очутилась в маленьком мирке Мелвы. Уютность пространства удваивалась с помощью диванчика для ожидающих, хотя такие техасцы, каким был мой папа, не заставляют людей ждать.

Мелва всегда оставляла включенной напольную лампу, когда уходила из офиса четко в 17:31, но сегодня, именно сейчас, лампа лишь подчеркивала сгустившиеся тени. На двадцатисемидюймовом мониторе ее «Мака» светилось фото шестилетнего внука, одетого на Хэллоуин в костюм Франкенштейна, отчего странная хай-тек-радуга растекалась по портрету Чарльза Рассела, [8] висевшему на стене за ее креслом.

Я собирала храбрость в кулак, готовясь пройти по темному коридору.

Мысленно, ни на дюйм не отступая от двери папиного кабинета, я прошагала весь путь до гаража, где оставила свой пикап. По коридору, по лестнице, наружу, в жаркую ночь, вдоль двух пустых кварталов, до самого гаража. И никакие пропитанные текилой туристы в жестких, только что купленных ковбойских шляпах не явились составить мне компанию.

Мысленно же в одиночестве я поднялась на скрипучем лифте на третий этаж. Пересекла полосатую от теней бетонную дорожку, дошла до старого папиного «шеви» — одна. Задергалась, открывая дверь, потому что к тому времени я уже панически хотела только одного — забраться внутрь и защелкнуть замок изнутри. Дистанционного пульта древней машине не полагалось.

Стоя все там же, в безопасном мирке Мелвы, глядя в темноту коридора, я подумала было вернуться и провести ночь на папином диване, в ложбинке, оставленной его телом, с пистолетом у изголовья. Но вместо этого набрала знакомый номер на мобильном, надеясь, что скрип над моей головой издают не Джек Смит и не Этта Плейс. И не мой покойный папа, разозлившийся оттого, что какая-то незнакомка заявила на меня свои права.

Глава 4

Дыхание получалось быстрым и отрывистым. Я не видела ничего, кроме тьмы и маленьких осколков света — блесток, кружащихся в целой галактике черноты. Вытянутые вверх руки болели, ладони вжимались в обитую атласом крышку гроба. Я слабела. Это продолжалось уже несколько часов.

Приглушенно, но очень близко зазвонил телефон. Кто-то был там, над моей могилой, над шестью футами красной глинистой почвы, в которой копошились земляные черви. Кто-то мог помочь мне. Я начала кричать, так громко, что проснулась от собственного крика.

Так оно обычно и заканчивалось. Этот сон преследовал меня как минимум десять раз в год, и хуже всего была невозможность угадать, когда именно он приснится, когда я проснусь, взмокнув от пота, захлебываясь слюной, отчаянно пытаясь вдохнуть. Была лишь одна ночь — памятная ночь на третье сентября, которую я всегда проводила с лошадьми в поле, не позволяя себе прилечь, — когда я точно была освобождена от этого кошмара. Но все остальные ночи года мне приходилось засыпать под зловещий смех жути, которая могла повториться в любую из них.

Мои сны с самого детства не обходились без физических последствий. Если во сне я падала с лошади и просыпалась от удара о землю, задница у меня болела еще целый час. Две ночи назад мне снился секс, я проснулась за миг до оргазма, и понадобилось всего пару движений пальцами, чтобы испытать его наяву. Но это, возможно, потому, что в последнее время секса в моей жизни нет совсем.

Несколько ударов сердца — и серая пропасть сна осталась позади. Я в номере люкс в «Ворсингтоне». Мое тело взмокло от пота, волосы прилипли к шее. Сердечный ритм замедлился при виде тщательно расправленных белых простыней, антикварного резного шкафа и вишневого покрывала, все еще аккуратно сложенного в ногах кровати.

Виктор из Эль-Сальвадора был более чем счастлив отвезти меня вчера ночью от двери папиного офиса в своем желтом такси, проводить внутрь, поливая историями о собственной безнадеге на личном фронте, а затем передать из рук в руки швейцару отеля. За последние десять лет визитки Виктора прочно обосновались в каждом бумажнике МакКлаудов, с того самого Рождества, когда он заснул у ленты приема багажа, дожидаясь меня с задержанного до трех часов ночи рейса из Чейенна. Сорок пять миль до ранчо мы преодолели уже к рассвету, но при этом Виктор потребовал от меня лишь стандартной оплаты. Все МакКлауды в тот год страдали от кишечной инфекции, у каждой кровати стояли ведра, которые кто-то принес из конюшни. И все же папа выполз из постели, в пижаме и шлепанцах, и вручил Виктору хрустящую стодолларовую банкноту на чай.

Моя племянница Мэдди нарисовала знак, приклеенный теперь к спинке переднего пассажирского сиденья его машины. «Лучший Таксист на Земле!» — сообщал знак, а ниже веселый коричневый человечек махал из-за криво нарисованного руля косо нарисованного такси, ехавшего по коряво нарисованной зелено-голубой планете.

Я надеялась, что детский рисунок Мэдди хоть немного сгладит ту предвзятость, которой Виктора окружали после теракта 11 сентября. Меня бесил тот факт, что ему пришлось прикрепить три американских флажка в салоне — для того чтобы подбодрить пассажиров.

Телефон провопил еще дважды, и я сделала невероятное усилие, пытаясь отыскать его в пышных облаках одеяла.