Современный румынский детектив

Стояла кромешная тьма; с озера Бэняса, видневшегося в конце улицы, поднимался плотный туман. Корбан шел через сад. Плакучие ивы наводили тоску своим унылым видом, а плодовые деревья и кусты роз, закутанные в пластиковые чехлы, приобрели сходство с надгробными памятниками. Просвечивающие пустотой шпалеры для винограда напоминали чистые нотные линейки перед современным Боккерини во время кризиса творческого вдохновения. Железная калитка сердито скрипнула, словно понимая досаду хозяина, для которого выход на улицу означает включение в сценическое действие.

Тепло в машине приятно расслабило его.

— Здравия желаю! — хмуро шепнул шофер и резко рванул машину с места.

— Как здоровье, Симион?

Шофер простонал со вздохом. Только патрон и называл его по имени, все остальные давно позабыли, как по — настоящему зовут Симиона Бордя, им хватало прозвища (по словцу, которым он часто пользовался) — Чуток. Внешне Чуток поразительно походил на античного Силена, порвавшего со своим беспутным окружением и ставшего отшельником. С возрастом и от язвы он все заметнее уменьшался в размерах, словно ткань, севшая после стирки, и постепенно стал крошечным человечком, оправдывая свое прозвище.

Доехав до конца шоссе Стрэулешть, машина круто свернула вправо по бульвару Полиграфии. Разноцветные огни Дома" Скынтейи" выплыли из ночи, как гигантский трансатлантический лайнер. Золотистый свет фонарей, пробивавшийся сквозь густеющий туман, создавал впечатление, что находишься внутри подлодки, погруженной в море мамалыги.

— Симион, ведь ты выпил на Новый год?

— Эх, самый чуток! — признался Симион, удрученный ущербностью своего положения язвенника. — Что поделаешь, пустая голова у меня! — пожаловался он, похлопав ладонью по сверкающей лысине, которая и впрямь отозвалась красноречивым звуком — как пустая бочка.

— Почему ты не оперируешься? Разом избавишься от неприятностей.

— Умру, а под нож не пойду! — насупился Симион. — Уж если мне неприятно сознавать, что мне вспорют брюхо, а потом зашьют, как мешок, из которого сыплются опилки, то тем более это не понравится моей жене!..

Чуток питал слабость к прекрасному полу, но, судя по всему, чисто платоническую.

Внезапно туман исчез, и взгляду открылось озеро с островом Херэстрэу, где среди окаменевших от холода деревьев в ночи зарождались перламутровые полоски света, которые робко изгибались, сияя над городом, как лепестки белой розы.

Объехали Триумфальную арку и вписались в аллею Роз. Все чаще встречались автомобили, взвихрявшие перед собой выпавший за ночь снег. Потом колеса неприятно зашуршали по мерзлой глине.

Возле виллы стояло несколько машин. При более чем рассеянном освещении майор узнал некоторые лица. Говорили тихо, шепотом. Время от времени по радиостанции в машине" Скорой помощи" слышались невнятные голоса. Его почтительно приветствовали сотрудники, не замечавшие, что мигалки на их машинах ритмично и отрывисто брызжут на снег голубой кровью.

Как обычно щеголевато одетый, Голем ждал на пороге. Он был в коричневом двубортном костюме, кирпичного цвета жилете и оливкового оттенка рубашке, к которой подобрал галстук в кирпично — оливковую полоску. Его исполинская фигура загородила вход; он казался вытесанным из того же дуба, что и входная дверь, инкрустированная изящными арабесками и обшитая металлом. В кулаке Голем сжимал небольшой резиновый мячик, с недавнего времени ставший такой же неотъемлемой частью его существа, как протез у калеки. Проходя мимо своего монументального капитана, Корбан нащупал "the bulge", как называют американцы бугор от спрятанного под одеждой пистолета в кобуре. Но этот факт особого значения не имел: Голем отправился бы вооруженным даже на собственную свадьбу.

Полукруглый зал занимал правую часть виллы. По обеим сторонам этого гигантского калача было расположено несколько высоких окон. За двойной дверью, занавешенной портьерами, находилась столовая размером с авиационный ангар, обставленная массивной мебелью из лакированного дуба теплых тонов. Бездонная гладь зеркал рассеянно умножила долговязую фигуру майора.

Растянувшись на кушетке, обитой бежевой кожей — беж навязчиво повторялся в этом доме, — в сапогах, начищенных до такого блеска, что в них отражался низенький столик, в техасской шляпе, надвинутой на глаза, дремал Тесак. Тем не менее шорох отодвинутых Големом портьер заставил его вскочить. Майор успокоил его и сделал знак: продолжайте.

На втором этаже они попали в гостиную, заполненную растениями с терпким ароматом. По дороге Корбан отщипнул зеленый листок и, держа его в зубах, остановился перед роялем с открытой клавиатурой. Он заглянул в ноты, уже без прежней легкости узнавая партитуру и почему-то раздосадованный тем, что услышал зарождающуюся под пальцами музыку — странное совпадение — саркастически издевающегося над смертью тяжело больного Бетховена.

В маленьком холле за гостиной, прижавшись к стене, в глубокой скорби стояла увядшая худенькая женщина лет за сорок. Без душераздирающих жестов, сохраняя достоинство, она молча плакала, и слезы смешивались с каплями воска от большой белой свечи в ее руках.

Глазами он спросил Голема, кто эта женщина.

— Горунэ Иоана, — шепотом доложил капитан. — Пятьдесят лет. Прислуга. Это она обнаружила труп в шесть двадцать пять. Вернулась от родственников из деревни. Сначала позвонила в" Скорую". Говорит, что ничего с места не сдвигала. Я жду подтверждения, действительно ли она была в своей деревне, и если да, то с какого по какое время.

Голем, а еще раньше Тесак (прошлой ночью дежуривший, а потому приехавший первым) действовали с завидной скрупулезностью, с той методичностью, к которой он сумел их приучить. Корбан был уверен, что они ничего не упустили.

Этих двоих парней, как и многих других, он посвятил в тайны своей профессии, в которой больше, чем в какой-либо иной, необходима скрупулезность. Однажды даже преподнес им настоящую коллекцию своих старых ошибок: рассказал обо всех расследованиях, с самого начала не удавшихся из-за минимальных отступлений от канонов искусства, в которое он верил и которое постиг, в результате чего перенес свою профессию из круга муз в храм науки. Когда его спросили про талант, он ответил, что талант нужен повсюду, даже для чистки конюшен — прямым доказательством тому может служить история с Авгием. Отсюда, из его педагогического таланта и преданности своей науке, взяла начало и его кличка, которую он терпеть не мог, так же как и чужие, — Патрон.

Он сделал знак женщине, что она может удалиться. Широченной, как лопата, ладонью Голем слегка подтолкнул ее к выходу. Иоана Горунэ скривила губы в гримасе немого плача, и ее исказившееся лицо стало уродливым.

Избавившись от присутствия женщины, Патрон переступил порог спальни. Рассеянный свет алькова затушевал жестокость насильственной смерти. Под грудью женщины, лежавшей в непринужденной, почти эротической позе, за ночь расцвела огромная роза с тяжелыми лепестками, будто вырезанными из чистейшего агата. Если бы вместо ружья для подводной охоты у нее в руке был традиционный лук, спящую красавицу можно было бы принять за Диану.

Вокруг убитой царила обычная в таких ситуациях суета: производились измерения, делались фотографии, снимались следы и отпечатки пальцев. В нескольких местах на золотистом паласе, покрывавшем пол, фиолетовым мелом были нарисованы круги разной величины.

Люди работали молча. Чтобы не мешать им, майор вышел в холл и сел в уголке на флорентийскую банкетку. Уже давно вид трупов производил на него впечатление не более сильное, чем разбитая каким-нибудь негодяем статуя. Однако в данном случае это было тело современной Афродиты, и с ней случилось нечто гораздо худшее, чем потеря мраморных рук. Какова цена смерти этой женщины, что привело ее к такому концу?

— Куда ведет эта дверь? — спросил он Голема.

— В кабинет мужа, Аркадие Манафу, инженера, в настоящее время находится в Яссах. К кабинету примыкает спальня, идентичная спальне убитой. И вот, — сказал Голем, открывая последнюю дверь, — прошу взглянуть.