Современный румынский детектив

Мы поспешили на вокзал. Припарковав машину напротив входа в билетные кассы первого класса, я оставил в ней Серену. Перроны кишели народом: приезжающими, отъезжающими, ожидающими — все толкались и мешали друг другу, как в гигантском муравейнике.

Манафу я увидел в окне спального вагона. В просвет между спинами сделал снимок. (Никогда заранее не знаешь, когда пригодится фотография, снятая на память,)

Заметно снедаемый сплином, Манафу сделал прощальный жест своей Пенелопе, притягивавшей взоры всех мужчин, словно по команде перевоплощавшихся в величавых Антиноев. Глядя на жену Манафу, я начал постигать аргументы приверженцев вышедшей ныне из моды чадры.

Наконец, ко всеобщему облегчению, поезд ушел. В ту минуту, когда Рафаэла повернулась, я толкнул ее грудью в плечо с такой силой, что, если бы я ее не подхватил, она бы упала. Сумочка, выскользнув из рук, раскрылась, и по желтой мозаике опустевшего перрона рассыпалось множество мелких предметов. Она ошеломленно смотрела то на вещи, то на меня. Эта женщина излучала такую ангельскую чистоту, что полюбить ее смог бы лишь поэт или безумец, какой-нибудь Саади наших дней. Именно такую женщину воспел великий скиталец в своих газелях:

Ты — полная луна, но где ж стан кипариса у луны?

Ты — кипарис, но кипарис не блещет полнолуньем щек.

Увы, тебя не описать, твоей улыбки не воспеть!

Где подобрать сравненья, как найти достойный слог?!

— О мадам, умоляю меня извинить! — пробормотал я, симулируя смущение.

Моя физиономия выражала раскаяние доброго самаритянина, призванное подтвердить мою порядочность. Не ожидая ответа, я торопливо собирал вещи с перрона, В тот миг, когда я был уверен, что она не заметит, ловко вытащил из кармана зажигалку и подложил вместе с остальными предметами в ее сумочку. Выпрямившись, я протянул сумочку Рафаэле с новыми извинениями, после чего пригладил волосы, и ее зажигалка скользнула в мой рукав.

Мне очень понравилось, что она совсем не важничала: смотрела безучастно, молча, не делая укоризненного лица, как обычно поступают невоспитанные люди. Не произнеся ни слова, она повернулась и направилась к выходу.

Машина Манафу стояла именно там, где я предполагал. Рафаэла ехала медленно и осмотрительно. Я следовал за ней до самого дома, а потом свернул в первую же улицу направо и доехал до бульвара Киселева. Два — три раза объехал вокруг Триумфальной арки и только после этого вернулся на улицу Александрина и остановился неподалеку от виллы, между двух жалких фонарей, впустую пожирающих киловатты электроэнергии.

Погода переменилась: тучи разошлись, небо дышало с облегчением, как роженица после благополучного разрешения. Вокруг царило безмолвие. Рядом со мной дремала Серена. Не думаю, что она хорошо понимала происходящее, но ведь недаром народная мудрость гласит: "Свекровь видит все, даже когда она спит!"

Я погасил огни и включил приемное устройство, подсоединенное к высокочувствительному кассетнику. Машину наводнил водопад самых разных шумов, разбудив Серену. Я убавил поток тресков, хрипов и хруста, казалось, производимых челюстями взбесившегося муравья.

— Что это за шум? — поинтересовалась Серена, протирая глаза, и тут же потянулась за сигаретой.

— Будь ты хоть светочем кинематографа, — зарычал я, выдергивая сигарету у нее изо рта, — этой ночью постарайся воздержаться от своих привычек!

Заинтригованная, она повернулась к заднему сиденью и начала разглядывать лежащую в" дипломате" шипящую аппаратуру. Тоскливый хаос звуков слышался теперь смутно, как обычные радиопомехи, — шипение, вой, улюлюканье, треск, хрип, но ничего похожего на человеческую речь.

— О мадонна! — воскликнула Серена, приходя в себя от удивления. — Оказывается, ты артист оригинального жанра!

Я улыбнулся, но тут же услышал, что в доме Манафу кто-то пытается прикурить от фальшивой зажигалки, подложенной в сумочку Рафаэлы. Подслушивающее устройство плохо справлялось с функцией того предмета, под который было замаскировано: вместо трубочки с газом внутри был передатчик. Я представил себе изумление мадам Манафу при виде чужой зажигалки. Вероятно, она тут же вспомнит инцидент на вокзале, но истины не заподозрит никогда. С ее стороны это было бы просто дьявольской проницательностью!

— А теперь что будем делать? — Ждать.

— Чего?

— Когда появится какой-нибудь бабай.

Серена нашла мою руку и нежно сжала ее, Я притворился, что еще обижен, и начал приглушенно рычать, как собака, отстаивающая сахарную косточку. Повернувшись ко мне всем телом, Серена положила замерзшую руку мне на грудь. Я сразу же покрылся гусиной кожей, а когда она попыталась вонзить в меня коготки, как это в минуты блаженства делают кошки, меня охватила дрожь от макушки до пяток. Я посадил ее к себе на колени и, охваченный неодолимым желанием, впился в губы долгим поцелуем.

Тело ее излучало жар. Она положила голову мне на грудь и сунула холодный нос в расстегнутую сорочку. Через минуту Серена задышала легко и ровно, ее горячее дыхание щекотало мне грудь. Я высвободил из картуза рыжую гриву и с наслаждением принялся гладить пушистые пряди.

Увидев выходящего из тени мужчину, я сразу же взглянул на часы. Было три часа ночи. Он вошел без колебаний, не таясь. Когда я поднял глаза от светящейся стрелки часов, субъект уже исчез внутри дома. Я успел заметить только серое пальто и то, что незнакомец невысокого роста.

Мое движение разбудило Серену. Я знаками показал, что все в порядке, и попросил молчать. Отсадив ее в сторону, повернулся к заднему сиденью и включил громкость давно уже молчавшего приемника на максимум.

Сердце тревожно застучало: предчувствия Манафу оправдывались. Послышался (или мне только показалось?) звук открываемой двери, неразборчивые голоса (нет, все же голоса), а потом глухой звук, будто на ковер упала туфля. Я так напрягал слух, что мне могло померещиться все что угодно. Однако, поскольку происходящее в доме требовало моего участия, пора было выходить на сцену и мне.

Я сильно сжал руку Серены, все еще не соображавшей, что к чему, и выбрался из машины. Одним прыжком перескочив невысокую ограду, летом, по всей вероятности, увитую ипомеей и плющом, я спрятался в тень.

Со стороны улицы на фасаде виллы был только один ряд высоких окон, видимо, служащих и для первого, и для второго этажа. Огромный балкон опоясывал правый угол дома. Под балконом, на самом углу, находился парадный вход. Совершенно неожиданно ширина здания оказалась весьма значительной. Со всех сторон его окружала бетонированная дорожка, и, ступая по ней, я миновал четыре больших темных окна.

Хотя я вышел только в костюме, было не холодно, даже приятно. Дубленка, а с нею и все мои деньги остались в машине. Понемногу ко мне вернулось спокойствие и даже чувство юмора. Что будет, спросил я себя, если сейчас мне повезет напороться на Манафу, которому захотелось самому поймать жену с поличным, однако, убедившись в ее верности, он в эту минуту усердно исполняет супружеский долг? Но мысль о вероятности подобного конфуза довольно быстро и спарилась. Это было невозможно, во — первых, потому, что Манафу намного выше типа в сером пальто, и, во — вторых, он не стал бы тратить деньги на меня.

Снег заглушал шаги. Поднявшись по ступенькам к террасе, я проверил одну за другой выкрашенные в белый цвет ставни. Третья подалась бесшумно, как и двойная дверь, которую я открыл, а потом затворил с необычайной деликатностью.

Несколько секунд, пока я настороженно прислушивался, показались мне вечностью. Было тихо, как в могиле. Я зажег фонарик и увидел, что нахожусь в рыбьем царстве. Вдоль стен и посреди зала в бесчисленных бассейнах, аквариумах и чашах лениво плавали всевозможные рыбы. Над ними висели картины, одна темнее другой: бородатые господа сурового или порочного вида надменно улыбались пышнотелым матронам в богатых одеяниях, окруженные грудами кольраби и связками пастернака, видимо символизирующими изобилие, но сужающими и без того ограниченное пространство.