Из собрания детективов «Радуги». Том 2

— Охотно верю.

— Дядя, ты был в перчатках? — спросила Анна Карла. — А, вот они! — Она протянула ему перчатки и трость.

— Спасибо, дорогая. — Он наклонился и сперва поцеловал ей руку, а потом расцеловал в обе щеки. — Витторио, до свидания.

Витторио открыл перед ним дверцу лифта.

— Подожди, дядя. Не могу же я тебя отпустить с увядшей гвоздикой. — Анна Карла принесла свежую гвоздику и воткнула ее дядюшке Эммануэле в петлицу пиджака. Бережно поправила ему галстук. — Еще раз спасибо, дядя, за комплимент.

Когда внизу захлопнулась дверца лифта, Анна Карла, прежде чем потушить свет, полюбовалась собой в зеркале.

— Аппетитная девочка, — сказал Витторио.

— Ага, значит, ты слышал? — засмеялась Анна Карла. — Никогда не встречала большего притворщика.

Анна Карла потушила свет, и они пошли в спальню.

— А я — большей кокетки.

— Кокетки? Неужели… Ой! — приглушенно вскрикнула она. — Витторио, не надо, подожди… пуговицы!…

— О чем ты думаешь? — спросил Лелло во тьме.

— Так, ни о чем… сам не знаю…

Бедный Лелло с трепетным волнением надеялся, что он только о нем одном и думает. С самого утра и до позднего вечера.

— Ты меня любишь?

— Нет.

— Правда не любишь? — простонал Лелло.

— Глупец… Разве об этом спрашивают?

— Тогда почему ты не хочешь сказать?

— О чем я думаю?

— Да, и об этом.

— Я же тебе ответил: ни о чем.

— Только не лги.

Конечно, он солгал. Он думал о том, что местность в Монферрато холмистая, а это затрудняет использование тракторов. Крестьяне там до сих пор пашут на волах или на быках. А неизменные спутники и тех и других — мухи, стаи мух.

До того как Лелло великодушно отказался от путешествия в Грецию («Ты же знаешь, что в конце концов я всегда и во всем тебе уступаю»), он о мухах как-то не подумал.

— Собственно, я думал о… Ну хорошо, я тебе скажу. Но ты пообещай мне…

— Что?

— Никому ни слова.

— А, какая-нибудь сплетня?…

— Нет, Лелло, настоящая тайна — моя, одной моей приятельницы и полицейского.

— Ты шутишь?

— Ничуть. И без убийства не обошлось.

Лелло вскочил и включил свет.

— Рассказывай же скорее, Массимо. — Он смотрел на него с живейшим интересом.

Массимо уже раскаивался, что заговорил об этом, но отступать было поздно.

— Ну не заставляй же меня мучиться от любопытства. Что произошло? Автомобильная катастрофа? А кто она? Я ее знаю? Ее наверняка выслали из города за проституцию! А ты что же…

Лелло принадлежал к той разновидности слушателей, которые беспрестанно прерывают рассказчика, торопясь высказать догадку, провести нелепейшую аналогию, невпопад сострить. Ему мало было услышать занятную историю. Он сопереживал всем своим существом, и оттого пропадала всякая охота рассказывать дальше.

Массимо вкратце, без всяких подробностей, описал свой визит в префектуру. Сухо и сжато. А в конце небрежно, словно это само собой разумелось, сказал, что речь идет не об автомобильной катастрофе, а об убийстве.

— Да? Ну и что? — спросил Лелло.

Массимо облегченно вздохнул. Иной раз фортуна и к нему оказывалась благосклонной. Из-за какой-то незначительной детали, второстепенного эпизода Лелло широко раскрывал глаза и приходил в изумление. А сейчас, когда он ждал вопля Кассандры, Лелло ничуть не взволновался.

Теперь Массимо уже говорил спокойнее. Рассказал подробности. Упомянул наконец имя Гарроне. И тут Лелло подскочил на постели.

— Что с тобой? — спросил Массимо осторожно, словно минер, обезвреживающий бомбу.

Лелло уставился на него и добрых полминуты смотрел молча и недоверчиво.

— Но об этом писали газеты. Я сам читал!… — воскликнул он наконец в величайшем возбуждении. — В туринской газете!

Ну вот, Лелло в своем репертуаре: больше всего его поразил не сам факт убийства, а то, что он читал об этом в газете!

— А где, по-твоему, должны были об этом написать? — сухо спросил Массимо.

Лелло не уловил в его словах никакой иронии.

— Представляешь, сегодня на службе мы ни о чем другом и говорить не могли! Фольято, едва я вошел, спросила: «Читал про убийство?» А теперь ты мне рассказал… Нет, это просто невероятно. Нет, не потому, что Фольято знала убитого… Правда, этого Гарроне лично знала не Фольято, а синьор Ботта… Они не сомневаются, что его убили из ревности… А ты как думаешь? Я-то лично подозреваю… Знаешь, мы даже после работы не перестали спорить! Они совершенно уверены… Но почему тебя вызывали в полицию?! Когда ты с ним познакомился?

— Разве Фольято еще не успела тебе рассказать и об этом?

Лелло в растерянности посмотрел на него.

— А при чем здесь она?

— Просто я подумал, что, раз твои коллеги знают абсолютно все, пожалуй, бессмысленно рассказывать дальше… К тому же…

— Ну зачем ты так?! — воскликнул Лелло. — Я же сгораю от нетерпения. И прервал тебя лишь потому, что у меня тоже родилась смутная идея и я подумал, что тебя она может заинтересовать. Я сказал Фольято и Ботте, что, по-моему… Впрочем, это лишь догадки. Прости меня и рассказывай дальше. Ты меня прощаешь?

— Конечно, конечно, — торопливо ответил Массимо. — Но я тебе уже все рассказал. Может, потушишь свет, а то я не засну.

— Как хочешь, — глухим голосом сказал Лелло.

Он потушил свет и повернулся на другой бок.

Усталость, нетерпение, даже злость — все это ему не удалось до конца скрыть от Лелло, и последние слова прозвучали чересчур резко.

Он тоже лег на бок, пытаясь устроиться поудобнее на слишком узкой для двоих кровати. Сегодня неприятное объяснение, к счастью, не состоялось. А завтра? Завтра видно будет.

— Массимо, — тоскливо позвал его Лелло из тьмы.

О боже, когда это кончится?!

— Ты все же любишь меня? — прошептал он на одном дыхании.

V

Вдруг, в нескольких шагах от парадного…

(Четверг, утро)

Вдруг, в нескольких шагах от парадного, Сантамарии очень захотелось выпить чашечку кофе. Но искать поблизости большой, шумный бар с красивым автоматом-эспрессо и опытным барменом, во всех движениях которого видна уверенность, было совершенно бесполезно. Это самый мрачный район города. Впрочем, Сантамария, к собственному изумлению, припомнил, что точно такое же впечатление производили на него прежде и другие кварталы Турина. Идешь, к примеру, по проспекту Принчипе Оддоне и вдруг решаешь: «А ведь это самый мрачный в городе район». Но на следующий день попадаешь на виа Джоберти, или на виа Перроне, или даже на проспект Галилео Феррарис, и мгновенно создается впечатление, что угрюмей этого места на свете не сыскать. И дело не только в том, что в одних кварталах живут люди богатые, а в других — бедняки. В Турине и те и другие кварталы одинаково унылы. Создатели города явно проявили тут свою демократичность.

Многие из моих коллег наверняка сказали бы, что в этом проклятом городе все кварталы одинаковы, все дороги сходятся под прямым углом и всегда испытываешь такое ощущение, будто ты не идешь, а стоишь на месте, подумал Сантамария.

Но не так страшен черт, как его малюют. Просто чужаки с юга, которые никак не могли здесь освоиться и испытывали тоску по родным местам, оправдывали этим свою беспомощность, или же они описывали все ужасы Турина, чтобы похвалиться перед родственниками, в каком огромном городе теперь живут.

Сам он, прожив много лет в Турине, знал, что унылым и монотонным город кажется только поверхностным наблюдателям. Все своеобразие Турина открывалось лишь знатокам. И шагая по прямой, бесконечно длинной улице, Сантамария подумал, что и мрачность может иметь немало оттенков.

Маленький шар из белого стекла с выцветшей фиолетовой надписью «Вино», в доме напротив — облупившаяся дверь с темно-зеленой вывеской, на которой золочеными буквами выведено «Грация и мода». А чуть подальше — красный лоскут над обветшалой прачечной. И ничего больше.