Из собрания детективов «Радуги». Том 2

Массимо Греция казалась скорее похожей на рваный лоскут, но он промолчал.

— Море там удивительной красоты — фиолетовое. Представляешь себе? А острова! Фольято и Ботта обещали мне составить список всего, что мы непременно должны посмотреть, и рассказать о самых удобных гостиницах и самых колоритных ресторанах.

Карты, проспекты, путеводители у них были, но Лелло хотел непременно получить сведения из первых рук.

— Да, но в этом году в Грецию собралась целая армия моих друзей, — солгал Массимо.

У него не было «целой армии» друзей, а из тех, что были, никто не собирался проводить летний отдых в Греции. Но он знал, что Лелло его друзей побаивается и недолюбливает, считая их богатыми бездельниками («Эти твои миллиардеры!»).

— Неужели? — с искренней досадой воскликнул Лелло. Он, похоже, на миг растерялся. Но сразу воспрянул духом. — Не обязательно же мы должны с ними встретиться. Греция велика. Можно поехать на север страны, в горы, либо на Цикладские острова. Или, на худой конец, в Тессалию. Вот смотри.

— Говорят, там пейзаж унылый, монотонный… — начал было Массимо.

— Конечно, Греция — пока совсем дикая страна. Но как раз поэтому… — Он покосился на Массимо и потушил сигарету. — Впрочем, нас никто не гонит именно в Грецию. Мы прекрасно можем остановиться и на Югославии.

— Но в Югославии мы уже были, — негромко вставил Массимо.

— Только на побережье, а не во внутренних районах. А там такие монастыри!…

Опять голые горы, стада коз да деревенские ресторанчики, с тоской подумал Массимо.

— Но раз тебя не привлекают ни Греция, ни Югославия, есть и другой вариант. — Он сделал многозначительную паузу. — Сицилия! А от Сицилии за несколько часов мы доберемся на корабле до…

До Марокко, до Турции? — домыслил Массимо, вконец расстроившись.

— Прости, я не расслышал, где мы можем высадиться, в Турции?

— В какой еще Турции — на Липарских островах! — торжествующе вскинув руку, воскликнул Лелло.

— А я как-то о них не подумал! — отозвался Массимо. Острова! Сколько их всего на Средиземном море?

Тысячи, десятки тысяч. Один красивее другого, девственно-чистые, без кинотеатров, без кока-колы, а иные даже без кемпингов.

Массимо слегка поморщился.

— Представляешь себе, будем жить в рыбацком домике, отрезанные от всего мира, без водопровода, без электричества! — не унимался Лелло. — Пароход пристает к берегу лишь раз в неделю. Утром рыбак приносит тебе вместо кофе омаров.

— Неужели там не найдется чашки кофе? Знаешь, рано утром есть омаров…

— Чудак. Это я так, для примера. Главное, ты словно сливаешься с первозданной природой. Никаких тебе гостиниц, официантов, лавочников.

Всего десять дней такой первобытной жизни, и ты станешь человеком в лучшем смысле этого слова. И на серебристых скалах, с таким видом, словно он сбрасывает с себя доспехи средневекового рыцаря, Лелло избавится от коротеньких акрилиновых штанов, как он это уже проделывал на других скалах и в чванливом Сент-Тропезе, в лагере нудистов, с тоской подумал Массимо.

— Не слишком ли примитивная жизнь? — осторожно вставил Массимо.

— И потом, почти совсем рядом Стромболи с его вулканом, — невозмутимо продолжал Лелло. — Ночью подплываешь к острову на лодке и видишь, как из кратера стекает огнедышащая лава. Помнишь тот фильм?

— Еще бы не помнить эту ерунду!

Лелло скривился, но промолчал: боялся сказать какую-нибудь банальность о киноискусстве.

— Все ясно, тебя не интересует и Стромболи, — резко бросил он.

— Отчего же, должно быть, это очень красиво! Но хотелось бы пожить в месте более спокойном и, скажем так, более домашнем…

Он задержал дыхание. Момент для объяснения самый подходящий. Сразу же твердым голосом сказать, как он сам хотел бы провести отпуск. Либо уступить Лелло, безропотно ему покориться. Но он ничего не ответил, только мрачно расхохотался.

— Что с тобой происходит? — вскинулся Лелло.

— Ничего, а что такое?

Сколько миллиардов и даже триллионов людей вот так же, небрежным тоном, отвечали: «Ничего, а что такое?» — примерно в тех же обстоятельствах и с той же отчаянной и бесполезной решимостью пехотинца, который руками закрывается от пламени огнемета.

— Прости, но тебе не угодишь! Греция не подходит, Югославия и Сицилия — тоже, Липарские острова — диковаты, Стромболи ты уже видел в кино… Тебе что, захотелось меня позлить?

— С чего ты взял, Лелло! Просто на этот раз не мешало бы внести какое-то разнообразие в летний отдых.

— Не понимаю, разнообразие в каком смысле? — (Во всех, хотелось ему ответить, только бы не чувствовать больше хруста песка меж пальцев ног, вкуса чеснока во рту, запаха жидкости от клопов в ноздрях. Имеет же человек право…) — А-а, понял! — воскликнул Лелло, выплыв в ластах из глубин сомнений, еще более уверенный в себе, полный надежд. Он крепко обнял Массимо. — О, милый, что же тебя тревожит?

В какое он снова попал дурацкое положение! Чем больше медлишь, тем труднее дается потом объяснение: попробуй ему теперь возразить, объяснить, что он заблуждается. Это как в автобусе: билет надо пробить сразу и тут же начинать пробираться к выходу. Иначе автобус уже подъезжает к твоей остановке, а ты все еще пробиваешься сквозь строй мокрых плащей.

— Так что с тобой? — глядя на него медово-ласковыми глазами, настаивал Лелло.

Увы, автобус уже снова тронулся в путь, а дверь, далекая, недостижимая, с тоскливым скрипом захлопнулась. И тут Лелло осенило.

— Ты хочешь уехать или уплыть совсем далеко? — Он снова воодушевился. — В Африку, да? Ну отвечай же, в Африку? Поплывем на грузовом судне, проведем отпуск в Дакаре?

— Нет, в Монферрато, — недрогнувшим голосом сказал Массимо.

Лелло засмеялся, приняв это за шутку.

— Где?

— На моей маленькой вилле в Монферрато.

— На какой еще вилле?

— На моей.

— Но ты же там сто лет не был!

— Вот именно. Она начала разваливаться. В этом году я собираюсь ее полностью отремонтировать.

— А потом?

— А потом отдохнуть на ней с месяц.

— Ты это серьезно?

— Вполне.

Лелло снова закурил и мрачно улыбнулся.

— Прости, но я тебя не понимаю…

— Тут нечего понимать, Лелло. Просто мне захотелось хоть раз посидеть спокойно на одном месте и отдохнуть по-настоящему. — Карта Греции упала с коффитейбла на пол. В полумраке Массимо различал на ней Албанию и часть Югославии. — Все дело в том…

— В чем, мне ясно, — перебил его Лелло. Он встал, подошел к окну и, не оборачиваясь, добавил: — Ты надеялся, что я откажусь провести свои двадцать четыре дня таким дурацким… — голос у него прерывался, — таким дурацким образом. Не так ли?

За две, максимум три секунды надо было ответить, что он заблуждается. Дальнейшее молчание означало бы лишь одно: Лелло не ошибся в своих догадках. Но он продолжал молча разглядывать карту, которая все больше таяла в полутьме. Еще можно было различить голубизну Адриатического моря с жирной надписью посредине, но берег и острова уже окутались туманной дымкой.

— Ну что ж, все-таки останемся друзьями, — ледяным тоном сказал Лелло, по-прежнему стоя к нему спиной и прижимаясь к окну. — Надеюсь, мы еще увидимся. Хоть ты, наверно, решил навсегда поселиться в своем Монферрато?

По голосу Массимо понял, что Лелло повернулся, и наконец сам поднял глаза.

Лелло в своей светлой матроске стоял рядом с высоким подоконником, всем своим видом изображая презрительное равнодушие. Он по-прежнему иронично улыбался, но в глазах, полных слез, было лишь черное отчаянье и обезоруживающая нежность.

Секретарь дяди Эммануэле поклонился Анне Карле, самому синьору Эммануэле, пожал руку Витторио. С тех пор как Анна Карла как-то пригласила его на ужин вместе с дядей Эммануэле, это стало традицией. Секретарь был спокойный, вежливый молодой человек и приятный собеседник. Сразу после ужина, когда все переходили в гостиную, он на время снова становился секретарем. Помогал Анне Карле отобрать и положить рядом с креслом дяди Эммануэле газеты, раскрытые на странице экономических новостей, наклонял лампу с абажуром так, чтобы свет падал с левой стороны. Затем они вместе раскладывали на круглом столике возле дядюшкиного кресла сигары, ставили бутылки ирландского виски и ведерко со льдом. Выпив со всеми по чашке кофе и потолковав о том о сем, секретарь брал с бесчисленных полок в смежной комнате одну из старинных книг и на всю оставшуюся часть вечера устраивался где-нибудь в углу. Из скромности он никогда не претендовал на постоянное место и нередко довольствовался либо креслом или табуретом у канапе, где обычно сидела Анна Карла, либо краешком дивана, на котором Витторио просматривал технические журналы. Раскрывал очередную старинную книгу и погружался в чтение. Будучи очень воспитанным человеком, он мог молча сидеть, не поднимая глаз от книги, до конца вечера, если только к нему не обращались с вопросом.