Компромат

— Что ж! — крикнула… нет, скорее прорычала следователь, надвигаясь на растерявшегося воспитанника. — Выкрутился из сложного положения? Значит, теперь герой? Значит, интервью будешь раздавать и фотографироваться, да? — Она побелела от ярости, зрачки сузились. — Как же ты мог, Игорь? Как ты посмел явиться ко мне и рассказывать все это?! Как посмел так поступить?! Разве этому я тебя учила?

— Но, Клавдия Васильевна… — растерялся Игорь, — я думал…

— Ты думал! О чем же ты думал, интересно знать? О том, какое повышение тебе светит?

— Зачем вы так? — обиженно сказал Игорь. — Я же старался. В конце концов, мне сам Чубаристов…

— Почему же ты, мой друг, учишься на самых плохих примерах? — перебила его Клавдия. — Виктор Сергеевич сам никогда так… Он сначала убеждается в своей правоте.

— Я тоже буду прав, — заявил Игорь.

— Вот и доказывай свою правоту, но законными методами. Понимаешь — ЗАКОННЫМИ!

Она села на свое место и спрятала лицо в ладонях.

— Боже мой, — сокрушенно качала она головой, — что же это делается? Ты же такой молодой… вся жизнь впереди. Зачем начинать ее с подлости?

— Ну, знаете ли, — вспыхнул Игорь, — я вас, конечно, уважаю, Клавдия Васильевна, но вы все-таки подбирайте выражения.

— Да подбираю я, — не зло, а даже как-то жалостливо произнесла Дежкина. — Подлость она и есть подлость. Это я виновата, надо было тебя не профессиональным хитростям учить, а совестливости. Или этому нельзя научиться? Совесть или есть в человеке, или ее нет. В общем, зря я на тебя так обрушилась. Просто очень хочется, чтобы ученики не повторяли наших ошибок. А ты ведь мой ученик, верно?

— Спрашиваете! — растроганно отвечал Порогин. — Вы же знаете, как я к вам отношусь.

И покраснел, но на этот раз по другой причине.

— Расскажи-ка подробнее, — попросила Клавдия, — что там у тебя случилось. Может, вместе сможем разобраться.

Игорь послушно пересказал известные ему обстоятельства дела Мамурджана Ганиева.

Несколько минут Дежкина сидела молча.

— Интересно, — прервала она молчание, — что значит это упоминание про Александра Александровича? Ты наводил об этом человеке справки?

— Я бы не стал принимать всерьез подобные байки, — откликнулся Игорь. — Вы же знаете, эта публика готова что угодно выдумать, лишь бы выйти сухой из воды.

— И все-таки, — настаивала Дежкина, — Александр Александрович изначально настолько условная фигура, что это настораживает. Видишь ли, если б твоему подопечному действительно надо было вешать тебе лапшу на уши, он бы сочинил что-нибудь поубедительнее.

— Другой, может, и сочинил бы, — ответил Порогин, — только не Ганиев. Он, знаете, из породы тугодумов.

— Вот как? Откуда же у него столько оружия? Если он, как ты говоришь, туго соображает, то как ухитрился скопить в доме оружейный арсенал? Ведь нужны связи, изворотливость, хитрость, наглость, наконец, чтобы провернуть подобное дело. Но ведь у Ганиева эти качества отсутствуют?

Игорь пожал плечами, с трудом скрывая недовольство.

Послушать Дежкину, то его версия, казавшаяся такой убедительной, и гроша ломаного не стоит.

— А если он придуривается? Ваньку валяет? — спросил Игорь.

— Вряд ли, — усомнилась Дежкина. — Если бы он ваньку валял, то не он, а ты бы пьяным с понятыми фотографировался. Что-то здесь не то…

Она вновь поднялась с места и стала осторожно собирать осколки разбитого стакана.

Расстроенный Порогин наблюдал за ее размеренными движениями.

— Что же мне делать? — наконец произнес он.

— Поработать с фактами. С фактами, а не с твоим представлением о них, — уточнила Клавдия. — Из того, что ты мне сейчас сообщил, картина не складывается. Так, какие-то обрывки…

— Что же мне делать?! — еще раз спросил Игорь.

— Во-первых, отказаться от интервью. И от фотографирования тоже. Успеется еще. Во-вторых, — уже строже произнесла Дежкина, — пообщайся с задержанным, постарайся установить с ним контакт. Думаю, он сможет тебе кое-что нужное сообщить. И, кстати, не настраивай себя на то, что он обязательно будет хитрить. Хотя и на веру все не принимай. Анализируй. Третье: попытайся раскрутить версию с этим загадочным Александром Александровичем…

Она не договорила.

Резкий телефонный звонок заставил обоих вздрогнуть.

Клавдия взяла трубку.

— Алло, следователь прокуратуры Дежкина слу… Да. Да, Федя, — лицо ее выражало растерянность и даже испуг. — Сейчас? Ты с ума сошел, я же на работе. Что случилось? Не кричи на меня, объясни спокойно. Глупости, никто не будет нас подслушивать… Ну говори же! ЧТО?! — Дежкина вдруг стала белее мела. — Когда?! Да… да… Выезжаю.

Она бросила трубку так, что едва не расколола корпус аппарата.

Порогин в замешательстве наблюдал, как она стремительно натягивает на себя пальто и запихивает в сумку бумаги со стола.

— Ничего плохого, надеюсь? — тихонько спросил он.

— Плохого? — Клавдия приостановилась и уставилась на Порогина, будто не поняла, о чем ее спрашивают, потом резко ответила: — Нет, плохого ничего. Случилось ужасное. Ленка пропала. Ее… похитили!

Среда. 19.31–21.49

«Я дурею, — с какой-то даже радостью думал Чубаристов, — я просто схожу с ума. Сперма в голову ударила. Юноша… Вертер долбаный…»

Водитель, грубоватый парень, лихач, матерившийся по всякому поводу, молчал. Он чувствовал, что шеф не в духе. Честно говоря, материться он не любил. И лихачить тоже. Руки потом дрожали. Но он знал точно — Чубаристову это нравится, вот и тужился изо всех сил.

— Коль, — буркнул Чубаристов, — здесь сверни.

— Не домой, Виктор Сергеевич?

— Нет.

— К курве своей?

Николай уже знал этот маршрут, хотя ездил по нему не так уж часто.

— К ней.

— Крепко за яйца схватила, а?

— Крепко, Коля, ох как крепко.

Чубаристов ехал к вдове. Ее мужа он когда-то подвел под расстрел. Еще до перестройки. Тот был теневик — «хищение в особо крупных размерах». А вдова вдруг сама захотела увидеться с мужниным палачом в, так сказать, неслужебной обстановке.

И пошло-поехало…

Чубаристов ненавидел эту женщину. И жить без нее не мог. С самого начала она поставила между ними какую-то странную непроницаемую стену. Чубаристов не мог одолеть эту стену. Так когда-то, очень давно, его разделяла такая же стена с детьми американских дипломатов. Это была школьная ограда. Он заглядывал через нее — дети праздновали, кажется, Рождество. Елка сказочная, Санта Клаус, расфуфыренные детки. Он смотрел, как веселятся эти сытые буржуиновы дети, и страшно завидовал им, и ненавидел всеми своими мальчишескими силенками.

Потом какая-то черная девочка подошла к забору и дала ему конфету. От радости он чуть не расплакался.

— Спасибо, сенкью, — лепетал Витенька Чубаристов, выдавая весь запас школьных знаний английского. — Сенкью, герл.

Красивая негритяночка внимательно смотрела на него, а потом вдруг повернулась к остальным детям и что-то крикнула.

К ограде тут же подлетели взрослые и стали кричать на мальчика по-русски:

— Уходи! Не надо так делать! Ты плохой мальчик.

На шум прибежал наш милиционер, за шиворот отволок Витеньку в какую-то подворотню и дал ему там крепкого пинка под зад.

— Не лезь, куда не следовает, — сказал он. — Не хер тебе тут.

Когда Витя выбрался из подворотни, негритянка все еще стояла у ограды и снова протягивала ему конфетку.

— Сука! — сказал ей Витя.

Так же он думал каждый раз, когда уходил от вдовы.

— На сегодня свободен? — спросил Коля, когда машина остановилась у подъезда.

— Валяй.

— Ну, Виктор Сергеевич, хорошо вам по…аться! — раскатисто заржал водитель.

Вдова открыла сразу. Посмотрела на Чубаристова как на обузу. Так смотрят на занудных агитаторов, которые когда-то являлись перед выборами.

— Чего пришел? — спросила грубовато.

— Войти можно?

— Все равно вломишься — власть, — сказала она, пропуская его в прихожую. — Так чего пришел?