Незнакомцы в поезде (др. перевод)

— А как по-твоему, я ей нравлюсь?

— Нравишься.

— А что она еще любит делать, кроме своей работы? Может, готовить? Или еще чего в таком духе? — Бруно смотрел, как Гай поднимает бокал с мартини и осушает его в три глотка. — Мне просто интересно, что вы с ней делаете на досуге? Ну, там гуляете, разгадываете кроссворды?

— И то и другое.

— А как вечера проводите?

— Анна иногда работает по вечерам.

Мыслями — легко и спокойно, чего обычно не бывало в обществе Бруно — Гай перенесся в домашнюю студию на втором этаже, где они с Анной нередко работали бок о бок. Они говорили о том о сем, Анна интересовалась его мнением, показывала ему свои рисунки. Все получалось у нее совершенно непринужденно, без усилий, а когда она ополаскивала кисть в баночке с водой, звон напоминал веселый смех.

— Я пару месяцев назад видел ее фотографию в журнале «Харперс Базар». Она очень талантливая, да?

— Очень.

— Я… — Бруно сложил руки на столе, как школьник, одну на другую. — Я рад, что ты с ней счастлив.

Конечно, он счастлив. Гай почувствовал, как расслабляются плечи, а дыхание становится свободнее. Он до сих пор не до конца верил, что Анна принадлежит ему. Она сошла к нему с небес, как богиня, спасла его от верной смерти, как богини в мифах спасают героев. В детстве ему не нравились истории с таким концом, он считал их фальшивыми и нечестными. Скучными и равнодушными летними ночами, когда его мучила бессонница, он потихоньку выходил из дома, набросив плащ на пижаму, и поднимался в гору. В такие минуты Гай запрещал себе думать об Анне.

— Dea ex machina, [12] — пробормотал он.

— Чего?

Почему он сидит здесь с Бруно, ест с ним за одним столом? Ему хотелось ударить Бруно, заплакать, осыпать его бранью — но эти эмоции смыла волна жалости. Бруно не умел любить, а спасение именно в любви. Он пропащая душа, он чересчур слеп, чтобы любить или пробуждать к себе любовь, и Гай почувствовал в этом трагедию.

— А ты никогда не влюблялся?

Лицо Бруно приняло незнакомое, упрямое выражение. Он сделал знак официанту, что желает еще выпить.

— Да нет, не припомню.

Бруно облизнул губы. Он не просто никогда не влюблялся, его вообще не особо влекло к женщинам. Если ему случалось вступать с ними в близость, он не мог отделаться от мысли, какое глупое это занятие, и всегда как будто видел себя со стороны. А один раз и вовсе не удержался от смеха. Он не любил об этом вспоминать. В отношении к женщинам заключалось самое тягостное различие между ним и Гаем. Гай мог влюбиться очертя голову, он чуть не погубил себя из-за Мириам.

Гай посмотрел на Бруно, и тот опустил глаза, — словно ждал, что сейчас его научат влюбляться.

— Знаешь величайшую на свете мудрость?

— Которую? — Бруно ухмыльнулся. — Я их много знаю.

— Все существует бок о бок со своей противоположностью.

— В смысле — противоположности притягиваются?

— Нет, это слишком примитивно. Я о другом. Вот ты ждал меня здесь с галстуками. Но я бы не удивился, если бы вместо подарка ты привел сюда полицию.

— Да ты что, Гай, ты же мой друг! — воскликнул Бруно, переполошившись. — Ты мне нравишься!

«Ты мне нравишься, во мне нет к тебе ненависти», — думал Гай. Бруно такого сказать не мог, ведь на самом деле он ненавидел Гая. Гай же не раз давал понять, что ненавидит Бруно, хотя правда была в том, что Бруно ему нравился.

Гай стиснул зубы, яростно потер пальцами лоб. В каждом действии он наблюдал баланс добра и зла, и это парализовало его, не давало вообще ничего сделать. Вот, например, сейчас — он зачем-то продолжает сидеть напротив Бруно.

Гай вскочил, опрокинув коктейли на скатерть.

Бруно посмотрел на него с ужасом.

— Ты чего?! — И побежал за уходящим Гаем. — Подожди! Ты действительно считаешь, что я на такое способен?! Да я бы никогда!

— Убери руки!

— Гай!

Бруно чуть не плакал. Почему люди с ним так поступают? Почему? Стоя посреди тротуара, он закричал Гаю вслед:

— Да я бы никогда! Я бы ни за что! Честное слово!

Гай толкнул его в грудь и захлопнул за собой дверь такси. Он знал, что Бруно не предал бы его ни за какие сокровища. Но если все на свете балансирует между добром и злом, разве можно быть в чем-то уверенным?

34

— В каких отношениях вы находитесь с миссис Хэйнс?

Бруно ожидал этого вопроса. Джерард следил за его счетом и не мог не заметить цветы, отправленные на имя Анны.

— В дружеских. Я друг ее мужа.

— Ах, друг…

— Хороший знакомый.

Бруно небрежно пожал плечами. Джерард, конечно, подумает, что он просто хвастается, потому что Гай — известный человек.

— И давно вы с ним знакомы?

Бруно полулежа развалился в кресле.

— Не очень. — Он достал зажигалку.

— Почему же вы решили послать цветы его жене?

— Да просто настроение было хорошее. Я заходил к ним в гости накануне.

— То есть вы достаточно близкие друзья, чтобы вас приглашали в гости?

Бруно снова пожал плечами.

— Ну, они устраивали вечеринку, позвали много гостей. Вообще, я по делу зашел. Мы с матерью хотим строить новый дом и выбираем архитектора.

Ответ пришел ему в голову только что, и Бруно нашел его удачным.

— Вернемся к Мэтту Левайну.

Бруно перевел дух. Гая оставили в покое — может, на время, пока он в отъезде, а может, и навсегда. Левайн — тип более чем сомнительный. Незадолго до убийства Бруно провел в обществе Мэтта довольно много времени, даже не задумываясь, что впоследствии это может сыграть ему на руку.

— А что вас интересует?

— Меня интересует, зачем вы столько раз с ним встречались. Двадцать четвертого, двадцать восьмого, тридцатого апреля, затем второго, пятого, шестого и седьмого марта и еще разок за два дня до убийства.

— Ого! — Бруно улыбнулся.

Мэтт не питает к нему приятельских чувств и вполне мог сболтнуть лишнего. В прошлый раз Джерард был в курсе всего трех встреч.

— Мэтт хотел купить мой автомобиль.

— А вы собирались его продавать? Потому что планировали вскорости купить себе новый?

— Я решил, что мне нужна машина поменьше. — Бруно словно бы не заметил намека. — Купил себе «кросли». Вы ее видели в гараже.

Джерард улыбнулся.

— А Марка Лева вы давно знаете?

— Да с той поры, когда он звался Марком Левицким. Если копнете поглубже, выясните, что дома, в России, он убил собственного отца.

Бруно сверкнул глазами. «Собственного отца» прозвучало немного чрезмерно, тут он перегнул палку, но Джерард разозлил его своими инсинуациями.

— Мэтт о вас не лучшего мнения. Что, не смогли договориться?

— О машине?

— Чарльз. — В голосе Джерарда звучало бесконечное терпение.

— Тут мне сказать нечего. — Бруно взглянул на свои обкусанные ногти, думая, что Мэтт прекрасно подходит под описание убийцы со слов Герберта.

— А почему вы прекратили общаться с Эрни Шредером?

Со скучающим видом Бруно пустился в объяснения.

35

Гай сидел на палубе «Индии», скрестив босые ноги в белых парусиновых брюках. На горизонте нарисовался Лонг-Айленд, но Гаю пока не хотелось смотреть в его сторону. Его покачивало в такт ходу яхты, приятно и знакомо, словно так было всегда. Остался в прошлом безумный день, когда он обедал с Бруно. Тогда он точно сходил с ума. И Анна не могла этого не заметить.

Он потянулся и ущипнул кожу на загорелом плече. За время путешествия он стал смуглым, как португальский мальчишка Эгон, которого они наняли юнгой в лонгайлендском порту. Только шрам на правой брови по-прежнему оставался белым.

Три недели в море принесли Гаю покой и смирение, которые еще месяц назад он счел бы невозможными. Он пришел к выводу, что искупление, каким бы оно ни было, является частью его судьбы, а значит, найдет его само. Гай верил в судьбу. Еще в детстве, предаваясь мечтам вместе с другом Питером, он точно знал, что его мечты осуществятся, а мечты Питера так и останутся плодами воображения. Он мечтал, что построит великолепные здания, что его имя навсегда останется в истории архитектуры, а венцом его свершений будет мост. Белый мост, похожий на крыло ангела, — как творения Робера Майяра, которые Гай видел в альбомах. Пожалуй, это довольно самонадеянно — так сильно верить в свою судьбу; с другой стороны, разве покорность ей не признак истинной кротости духа? Теперь Гай предполагал, что убийство — вопиющее злодейство, преступление против самого себя — могло также быть частью его судьбы. А если так, судьба сама принесет ему возможность искупления и даст на него силы. Если же искуплением станет смертный приговор, судьба даст ему силы достойно встретить казнь, а Анне — это пережить. Странное дело, Гай чувствовал себя незначительней самой мелкой рыбешки и в то же время мощнее самой высокой горы. Однако он не был самонадеян. Прежняя его самонадеянность служила защитным механизмом, она достигла наивысшей точки после разрыва с Мириам. Но даже тогда, отвергнутый и нищий, разве не знал он, что в его жизни будет настоящая любовь? За три недели в море они с Анной стали еще ближе друг другу, их жизни слились в единое гармоничное целое. Разве это не лучшее подтверждение его гипотезы?