В воскресенье рабби остался дома

— Да, может быть. Возможно, Вилкокс помог ему пристроиться к делу. Хорошо, сдаюсь. Но как это связано с его смертью? И с Беггом?

— Мы не закончили с Музом, — укоризненно сказал рабби.

— Ну-ну, и что он делал потом?

— Он вернулся в Барнардс-Кроссинг и пошел прямо к мистеру Беггу.

— Что еще у вас есть на Муза?

Рабби покачал головой.

— Я не знал его. Могу только предположить, что все его поведение на пикнике и в Хиллсон-Хаус говорит о том, что он был в состоянии эйфории. И тот факт, что он пренебрег домашним обедом, — серьезный проступок в семье Картера, — означает, что у него больше не было причин бояться отца.

— А Бегг? — язвительно спросил Лэниган. — И что он делал, вы знаете? Куда он пошел после того, как расстался с Музом?

— Боюсь, это было бы чистой теорией.

— Согласен. Но уж теперь-то чего останавливаться? Продолжайте, теоретизируйте.

— Так вот, я думаю, что он поехал к Вилкоксу. Раз Муз пришел к Беггу сразу после визита к торговцу наркотиками, который только что взял его в дело, то можно предположить, что Бегг тоже был агентом Вилкокса или партнером. Если он был агентом, то, конечно же, был против любого дележа территории, особенно с Музом. А если был партнером, то мог пойти, чтобы выразить свое несогласие.

Лэниган откинулся на спинку стула и молча уставился на рабби. Наконец он сказал:

— А вы не позаботились, случайно, подтвердить это парочкой фактов? Или я что-то пропустил?

Рабби добродушно усмехнулся.

— Я же говорил, что это чистая теория, но если посмотреть с другого конца, она может выглядеть более обоснованной. Например, это дает нам первый реальный мотив для убийства Муза. Муз знал, куда пошел Бегг, и, услышав о смерти Вилкокса, мог догадаться, кто это сделал.

Лэниган снова надолго замолчал

— То есть теперь вы вешаете на Бегга еще и убийство Вилкокса.

— Все сходится.

— А доказательства?

— Может быть, отпечатки пальцев Бегга в квартире Вилкокса?

Лэниган опять покачал головой.

— Через неделю после того, как полицейские все там обшарили?

— Одну минуту. Вы же говорили, что его видела какая-то женщина.

— Мадлен Спини. Бостонская полиция думала, что они чего-то добились, когда она опознала Муза по фотографии из архива бостонских газет. А в уголовной картотеке снимки другого размера, вероятно, поэтому она ее и выбрала — из-за отличия. Судя по их словам, я сомневаюсь, что она способна кого-то узнать. Она не слишком сообразительна.

— Тогда, может, он ее узнает?

Глава LVII

— Машина на аллее? Хорошо, значит, он дома.

— Наши действия, шеф? — спросил бостонский детектив.

— Ты едешь по дороге и возле дома останавливаешься, — сказал Лэниган. — Не выключай двигатель, ты просто остановился спросить дорогу. Мадлен выйдет. Дом будет с ее стороны. Застегни пальто и подними воротник, Мадлен. Прекрасно. Голову немного опусти. Молодец. Итак, ты поднимаешься и звонишь. Когда он открывает дверь, ты даешь ему время хорошенько тебя рассмотреть и спрашиваешь, как попасть на дорогу в Бостон. Ничего страшного. Худшее, что он может сделать, — захлопнуть у тебя перед носом дверь. — Он повернулся к полицейскому. — А ты просто тихонько сидишь и смотришь, не будет ли чего необычного.

— Например?

— Например, поведения, необычного для человека, у которого просто спрашивают дорогу. Мы будем держаться вне поля зрения позади. Если увидим, что ты выходишь из машины, мигом подъедем. Все ясно?

— Как в аптеке.

И обе машины тронулись: в одной Мадлен Спини и полицейский из Бостона, во второй Лэниган и Дженнингс. Когда они достигли Тарлоу-Пойнт, женщина вышла и направилась к дому Бегга. Она нажала на кнопку звонка, и через минуту дверь распахнулась.

— Да?

Как было велено, она подняла голову над воротником пальто. Оба уставились друг на друга.

— Ты?

Полицейский быстро направился к дому.

Глава LVIII

Было уже хорошо за полдень, и Мириам с беспокойством наблюдала, как муж ходит по комнате. Время от времени он хватался за какую-нибудь книгу и пытался читать, но тут же откладывал ее и снова принимался ходить.

— Может, ты все-таки пойдешь в храм, Дэвид, хотя бы посмотреть, все ли в порядке?

— Нет, я буду дома, пока не дождусь звонка от Лэнигана. Кто-нибудь там проследит — кантор, или Брукс, или, может, мистер Вассерман.

Он подбегал к телефону на каждый звонок. Звонили в основном ему, но он отвечал как можно короче, боясь помешать Лэнигану дозвониться. Наконец, когда уже совсем пора было идти в храм и начинать Седер, позвонил Лэниган. Рабби минуту послушал, потом улыбнулся.

— Спасибо, — сказал он, — и спасибо за звонок.

— Все в порядке? — спросила Мириам, когда он повесил трубку. — Теперь мы можем идти?

— Да, теперь мы можем идти.

Приходящая няня уже полчаса ждала, когда они, наконец, уйдут и можно будет включить телевизор. Мириам дала ей несколько последних наставлений и пошла к машине. Минутой позже вышел рабби с магнитофоном, на который обычно диктовал письма, — по-видимому, чтобы записать службу на пленку. Эта неожиданная сентиментальность слегка удивила ее.

Когда они приехали в храм, прихожане все еще бродили по залу, разыскивая карточки со своими именами, беседовали, менялись местами, чтобы сидеть рядом с друзьями. Столы выглядели торжественно — на снежно-белых скатертях сверкало серебро, а на длинном главном столе стояла великолепная ваза с цветами. К главному столу были пододвинуты кресла, на каждом лежала подушка, чтобы облокотиться на нее, как предписано ритуалом; рядом с каждым креслом стояли обычные стулья для жен. Перед местом рабби лежали обязательные три куска мацы, накрытые салфеткой, и стояло блюдо для Седера с яйцом, мясом с косточкой, горькими травами, зелеными травами и двумя маленькими блюдцами — одно для хрена, а второе для смеси рубленых орехов и яблок.

За главным столом все уже расселись, и прежде чем занять свое место, рабби подошел к каждому поздороваться и пожать руку.

— В хорошем голосе, кантор?

— В отличном, рабби.

Старый и болезненный мистер Вассерман утонул в огромном кресле, предназначенном для председателя ритуального комитета. Он обеими руками пожал руку рабби.

— Я люблю проводить Седер у себя дома, но в этом году дети не смогли приехать. И, кроме того, иногда для общей пользы…

Горфинкль украдкой наблюдал, как рабби шел вдоль стола. Когда тот приблизился, он поднялся и официально протянул ему руку.

— Стью собирается завтра возвращаться в школу?

Горфинкль пожал плечами.

— Он надеется, но я еще не получил разрешение Лэнигана. Может быть, он позвонит сегодня вечером.

— Все в порядке. Стью может ехать.

— А другие? — нетерпеливо спросил Горфинкль.

— Они тоже.

— Здорово, рабби, просто здорово. Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь отблагодарить вас!

Рабби обошел стол и занял свое место. Он оглядел зал в ожидании, пока не усядется последний.

Когда он увидел, что официанты наполнили все бокалы, он кивнул кантору, тот встал и, высоко подняв свой бокал, запел благословение на вино.

Мужчины, сидевшие за главным столом, вышли из комнаты для ритуального омовения рук, и когда они вернулись, рабби погрузил веточку петрушки в блюдце с соленой водой и прочел благословение на плоды земли.

Он снял с мацы салфетку и, взяв с блюда яйцо и мясо с косточкой, передал их мистеру Вассерману, который прочел Ха лахма ания: «Вот хлеб бедности нашей, который ели отцы наши в земле египетской. Всякий, кто голоден, пусть придет и ест. Всякий, кто нуждается, пусть придет и празднует Песах…»

Бокалы наполнили еще раз, и рабби кивнул директору школы, сидевшему за одним из круглых столов с семьей мальчика, который должен был задать Четыре Вопроса [40]. Мортон Брукс шепнул ребенку, тот поднялся и детским дискантом начал декламировать: «Ма ништана ха-лайла хазэ…»