Расплата

– Иногда, когда я по утрам выбираюсь из постели, этот звук напоминает имена рисованных персонажей в рекламе сухих завтраков по телевизору – Щелк, Хрусь и Тресь. Вы не против, если я стану звать вас Питер?

– Пожалуйста.

– А меня зовут Руперт, – добавляет он. – Слегка старомодно, как и я. Я так понимаю, этот ваш друг исчез.

– Да.

– Есть какая-то причина?

– Он кое-что натворил, – прямо отвечаю я: только что полученная информация уничтожила все мои сомнения. Я знаю, почему Уильям Терндейл уволил Андрея.

– М-м-м, – задумчиво произносит мистер Розье. – Его разыскивает полиция?

– Если и нет, то скоро начнет.

– И что вы собираетесь делать, если найдете этого своего друга?

– Зависит от того, что он скажет в свою защиту.

Мистер Розье пристально смотрит на свои туфли и слегка подергивает ногами. Я слышу шум бегущих ног и пронзительный смех где-то наверху.

– Похоже, члены вашего кружка уже в сборе.

– Да. Мне нужно подняться к ним наверх, пока они тут все не разнесли. – Он хлопает ладонями по ляжкам и встречается со мной взглядом. – Вообще-то, bon papaпереводится как «хороший отец», но это разговорное французское выражение. Когда я был маленьким, оно значило просто «дедушка», но в последнее время стало также означать свекра или тестя, а иногда – даже просто человека старшего возраста, особенно близкого младшему – возможно, приятного соседа или какого-нибудь наставника. Вы знакомы еще с каким-нибудь членом семьи вашего друга? Потому что на вашем месте именно родственника я бы и спросил.

– Знаком, – отвечаю я и достаю из кармана телефон.

– Кейша говорила мне, что вы хороший человек, Питер. – Мистер Розье наклоняется и кладет руку мне на плечо. – Все эти истории в газетах очень ее рассердили. Она сказала, что вы в жизни своей никого не обидели.

– Я благодарен ей за такую убежденность, – говорю я и встречаюсь с ним взглядом. И мне жаль, что она ошибается.

– Ну что ж. – Он с трудом встает. – Мне пора идти заниматься своими ребятишками. Могу я еще чем-то помочь вам?

– Возможно, да. – Я пробегаю глазами записи. – Я еще одного не понимаю. Я в состоянии проследить все денежные потоки, попадающие на счет моего друга и уходящие с него, кроме самого первого взноса. Счет был открыт полтора года назад телеграфным денежным переводом на сумму в четыре миллиона сто шестьдесят тысяч швейцарских франков, осуществленным организацией или человеком, называющим себя GPICCARDAG. Я предполагаю, что это еще один банк, но мне не удалось отыскать его в Интернете. Есть ли у вас доступ к какому-либо каталогу, который мог бы помочь мне?

– Возможно. – Мистер Розье протягивает руку и забирает у меня записку. – Я проведу небольшое исследование после того, как устрою детей.

– Я был бы вам чрезвычайно признателен, – говорю я. – Вы уже мне очень помогли.

– Вы тоже можете оказать мне услугу.

– И какую же?

– Глас Божий раздастся в вашем сердце, если только вы отринете суету, – говорит он и прикасается к моей грудной клетке. – Сбавьте обороты. Не делайте ничего такого, о чем впоследствии пожалеете.

– Я постараюсь поступать правильно, – отвечаю я, подавляя желание спросить его, говорит ли он о том самом Боге, который отнял у Дженны право иметь детей, а затем позволил двум головорезам убить ее в нашем гараже.

– Вот и хорошо, – резюмирует дедушка Кейши и отворачивается. – Большего ни от кого и ожидать нельзя. – Он идет к лестнице, громко хрустя суставами. – И выпейте кофе, пока он не остыл. Господь не терпит расточительства.

Набирая с мобильного номер Катиного офиса, я слышу, как посмеивается мистер Розье. Я поднимаю кружку и делаю глоток. Кофе горячий и превосходный на вкус.

– Офис Кати Жилина, – раздается голос Дебры после щелчка.

– Это Питер Тайлер, – представляюсь я и ставлю кружку на стол. – Мне необходимо срочно поговорить с Катей.

– Ее нет на месте.

– Где она?

– Я не могу вам сказать.

– Ладно. – Я стараюсь не показывать своего раздражения. – В таком случае, я лучше позвоню ей на мобильный.

– Как вам будет угодно, – и Дебра вешает трубку.

Я набираю номер Катиного мобильного и попадаю на голосовую почту. Весь чертов мир сегодня на голосовой почте!

– Катя. Это Питер. – Я делаю паузу, не зная, какое сообщение оставить. – Я выяснил, что натворил Андрей. Нам надо поговорить как можно скорее. Перезвони мне, когда сможешь.

Я оставляю ей свой новый номер, даю отбой, а затем в нетерпении стучу себя по лбу телефоном. Мне приходит в голову, что я могу попробовать обратиться еще к одному человеку, который, вероятно, сможет рассказать мне о bon papaАндрея, или даже о большем. Я набираю справочную и прошу дать мне номер Метрополитен-музея.

26

По понедельникам Метрополитен-музей закрыт для посетителей; в отсутствие толп туристов его гулкий, как пещера, холл кажется населенным призраками. Я стою в маленькой комнатке сразу за входными дверьми, с постера на стене на меня таращится забрызганный кровью святой, а охранник в это время разговаривает по телефону. Я смотрю на свои новые часы и обнаруживаю, что уже начало шестого.

– Миссис Жилина как раз заканчивает работу, – сообщает мне охранник. – Подождите минуту, и мой коллега проводит вас наверх.

– Спасибо.

Я сажусь на неудобную тяжелую скамью с массивными резными ножками и наклоняюсь как можно дальше вперед, сцепляя руки в замок под коленями, чтобы расслабить нижние мышцы спины. Катя уверяла меня, что задавать вопросы ее матери – пустая трата времени, но теперь, когда я узнал, что сделал Андрей, думаю, ситуация изменилась. Как только миссис Жилина поймет, под какой удар поставили Катю действия Андрея, мне, пожалуй, удастся уговорить ее помочь мне. А если она скажет мне, где сейчас Андрей, мне не придется больше возиться с его финансовой отчетностью.

– Сэр?

Изящная азиатка в белой рубашке и красном музейном галстуке с широкими концами делает мне знак рукой. Мы поднимаемся на два пролета по запасной лестнице и проходим через несколько длинных коридоров, пока не оказываемся перед белой дверью с табличкой, на которой написано: «А32: РЕСТАВРАЦИЯ». Женщина стучит в дверь, дожидается ответа с той стороны и открывает дверь пластиковой карточкой.

По правую руку от меня простирается прямоугольная комната без окон. Вдоль длинных стен выстроились застекленные этажерки, на которых размещены коричневые бутылочки с образцами и посуда строгих геометрических форм; на низких столах расположилось не знакомое мне электронное оборудование. В дальнем конце комнаты ярко светят выставленные полукругом лампы, отбрасывающие жуткие горизонтальные тени. Прикрыв глаза обеими ладонями, я замечаю стенд в самом центре световой дуги, а потом – и полускрытую за ним фигуру, окруженную ореолом.

– Сядьте, пожалуйста, – говорит миссис Жилина, тыча в меня каким-то прибором. – Или постойте. Я почти уже закончила.

– Не возражаете, если я взгляну? – спрашиваю я, подходя ближе.

– Возражаю, – твердо отвечает она и делает мне знак отойти. – И пожалуйста, помолчите.

Хорошее начало. Ее гортанное произношение вызывает у меня воспоминания о нашей первой встрече, которая практически сразу же определила тональность наших отношений. Миссис Жилина ушла со званого обеда, чтобы отпраздновать окончание Андреем Школы бизнеса; гостями были Катя, Дженна, я и горстка пожилых европейцев, а разговор шел почти исключительно об искусстве. Моей единственной репликой было признание, что я посетил только один музей в Нью-Йорке – Музей естественной истории. Но, похоже, никто и слышать не хотел о динозаврах.

Я сажусь на табурет возле высокого рабочего стола и тянусь к бинокулярному микроскопу, однако вовремя спохватываюсь и успеваю убрать руку, так что миссис Жилина не приходится просить меня ничего не трогать. Бросив взгляд через плечо, я замечаю створчатый деревянный диптих на короткой стене перпендикулярно двери: это два симметричных портрета бледных молодых женщин, изображенных в три четверти оборота; их иссиня-черные волосы сильно стянуты сзади. Обнаженные плечи и опущенные глаза создают впечатление печали и беззащитности. Лицо, которое ближе ко мне, принадлежит Кате, а то, которое подальше, достаточно на нее похоже, чтобы принять девушку за ее сестру. Наверное, это кузина Кати.