Чужая осень (сборник)

Минутная стрелка уперлась в цифру десять на светящемся циферблате, часовая прилипла к единице, когда я громко постучал в убежище Горбунова. Открыл дверь один из его мальчиков с очень приятной внешностью и я еще раз почувствовал всю серьезность предстоящей беседы.

— Подождите меня здесь, через час выйду.

Роман понимающе кивнул головой и растворился в ночи. Ждать он, конечно, не будет, уговора такого не было, но впечатление эта фраза должна произвести.

В подвале было все по-прежнему. Разве что поменялся состав присутствующих. Два телохранителя Горбунова играли в нарды в углу комнаты, третий закрывал дверь, на кушетке умостилась Марина и еще какая-то баба с почти свежим номером «Плейбоя» — не теряют времени девушки, повышают свою языковую квалификацию, а за большим резным столом в вышитом золотом халате восседал с лупой в руке Горбунов, словно шах посреди гарема, только евнуха не хватает для полного счастья. Вполне возможно, что он из меня его попытается сделать, и согласия при этом не спросит.

— Какие люди без конвоя, — развел руками Веня, откладывая эмальку. — Старые друзья встречаются вновь. Ты оставил своих мальчиков за порогом, большим человеком стал, раньше сам за порогом оставался, а теперь…

— Меняются времена, меняются обстоятельства.

— Ты сменил место работы?

— Да, перешел массажистом в женскую сборную по волейболу, — я не собирался смягчать тон предстоящего разговора, однако после этих слов девки зыркнули на меня из своего угла, что стало немного смешно — и эти туда же, видно, Веня совсем заработался.

— И какие обстоятельства заставили тебя в который раз переменить профессию? — полюбопытствовал Горбунов, хотя, по всему видно, ему уже начала надоедать предварительная часть разговора.

— Судьба играет человеком, даже если он не играет в преферанс — так, по-моему, говорил один наш общий знакомый. А обстоятельства — всего лишь посланники судьбы.

— Знакомый тот, по-моему, уже умер.

— По-моему, тоже. Но перед смертью просил меня передать тебе привет.

А мальчики его не зря свой хлеб едят. После этих слов зары перестали кататься по доске.

— Я слушаю, — гордо сказал Веня таким тоном, будто в его гарем явился гонец с важным сообщением.

— Он сказал, что раскаивается и хочет вернуть тебе все, что мы так тщательно, но напрасно искали.

Веня на мгновение задумывается, а вдруг я блефую, потом решает, что, видимо, здорово испугала меня возможность предстоящей расправы и приполз я сюда с неоценимыми сведениями, чтобы мой бывший хозяин простил меня и забыл обо всем.

Я толкнул вперед вешалку и Вене снова ничего не остается, как идти за мной. Мальчики спешат за ним следом, но Горбунов останавливает их.

Медленно опускаюсь в старинное кресло, оставляя в поле зрения неплотно прикрытую дверь.

— Так что же он просил передать?

— Не нужно спешить. Ты ведь знаешь, что я ищу Тропинина. Интересно, где он может быть?

— Тропинин здесь. Ты все-таки не ответил на мой вопрос.

— Не спеши, отвечу. Он точно у тебя, ты не успел переправить его в Баку или?..

— А какое тебе дело до этого? — не выдерживает Вениамин, ставя в который раз меня на место. — Может, я перед тобой отчитываться должен? Ты вспомни, каким я тебя подобрал…

— Помню, ты многое для меня сделал. Но понимаешь, меня как гражданина с высоким сознанием волнует судьба уникального произведения искусства. Нельзя допустить, чтобы навсегда ушло от нас бесценное наследие прошлого.

Веня смотрит на меня, как на полоумного и потом с яростью шипит:

— И давно тебя стали волновать такие вопросы? Раньше ты их почему-то не задавал…

— Я прозрел.

— Понятно, сперва наелся деньгами до отвала, теперь и прозреть можно. Но, к твоему сведению, я спасаю произведения искусства. Там они будут в полной сохранности, в отличие от нашего поганого города.

Вот тебе раз. Я думал, что Веня, наладивший контрабанду похищенного, зарабатывает таким образом на пропитание целой ораве мародеров во главе со своей драгоценной персоной, а он заботится, оказывается, о произведениях искусства.

— Посмотри на эти иконы, — продолжал Горбунов, — если бы не я, они бы давно погибли, рассыпались в прах. Это я нашел, отреставрировал их, подарил им вторую жизнь. А такие, как ты, граждане с высоким сознанием делали все, чтобы уничтожить их. Это они взрывали памятники Бородино и снимали это варварство на кинохронику, сбивали кормушки для коров из работ древних мастеров. В нашем городе стоял памятник Екатерине, произведение искусства, каких мало, сломали, и установили на его месте то, что памятником язык не повернется назвать. В Питере точно такой памятник не тронули, а у нас сломали в два счета. А сейчас граждане завопили — бесценные произведения искусства. Причем стали они бесценными только тогда, когда запахло от них валютой, а раньше это был религиозный опиум. И я на эту валюту имею права больше, чем все, потому что я уберег множество работ в то время, когда их уничтожали.

— А разве я тебе не помогал в этом? — горячо поддерживаю Горбунова. — Вспомни, сколько произведений древнерусской живописи мы спасли из церквей, из квартир несведущих старушек, после смерти которых эти иконы скорее всего обратились бы в прах, родственники выкинули бы их гнить на помойку. Но к Ярошенко ты отправил людей уже без меня.

— А что Ярошенко, она все равно помирала. Пока была жива — вещи жили, а померла — и они расползлись бы, как тараканы, и многие бы исчезли навсегда. Мало ли ты знаешь примеров, когда после смерти коллекционера все, на что уходила его жизнь, исчезало бесследно?

Все-таки хорошо, что Веню всегда можно увести в сторону от разговора, дать возможность полюбоваться собой хоть бы в театре одного зрителя, а потом, когда возникнет необходимость, развернуть его светлым ликом к факту. Пусть высказывается…

— И если я спасаю произведения искусства, пусть даже таким путем, то все равно делаю святое дело, — продолжал Веня, расхаживая по комнате, — я знаю, что они там не пропадут, раз за них деньги плачены, и, в конце концов, какая разница, где находится произведение искусства. Главное, им наслаждаются, оно живет, а не валяется, в лучшем случае, в запасниках какого-то областного музеишки — в Сызрани или Саратове, где во всем городе не найдется и сотни людей, чтобы по-настоящему оценить непреходящее значение произведения искусства, понять его суть. В конце концов, продали знаменитую «Венеру перед зеркалом», чтобы тракторный завод построить, а сегодня за эту «Венеру» можно десятки таких заводов на корню закупить. Да только ли «Венеру»? Я, между прочим, произведения такого масштаба за границу не переправляю, а…

— Себе оставляешь… — продолжил я, чтобы напомнить о своем присутствии. Веня посмотрел на меня внимательно и закрыл рот. Ну как тут развивать мысль о своей благородной миссии в этом мире, когда указательный палец правой руки собеседника прижат к губам, а аналогичный палец другой руки лежит на дуге курка немного громоздкого пистолета «Люгер», направленного в твой живот. Его Веня не раз видел в моих руках. Только он думает, что это пистолет, а я знаю, что это зажигалка. Когда-то это действительно было боевое оружие, но пришло время уходить из-под Вениного крыла, и я понял, что, кроме неприятностей, обладание пистолетом ничего не может принести: в конце концов, у меня руки есть. Продавать его было глупо, еще хуже, чем хранить без дела, поэтому дал я «люгер» Славке Капону, присовокупив к нему две десятки, и через неделю он вернул мне пистолет, переделанный в зажигалку. Только вот Вене я об этом не сказал. В конце концов, если не договоримся, на всю эту компанию «дубинки» хватит.

— А теперь слушай, Веня, внимательно. Я отсюда все равно уйду, положу вас всех и уйду. На улице ждут меня, так что, в крайнем случае, подкрепление обеспечено. Все тебя, понятное дело, не интересуют, поэтому поговорим о тебе лично. Тебя я положу первым, а главное ведь тебя даже искать никто не будет. Ты же человек, нигде не числящийся. Обратись в горсправку: как найти гражданина Горбунова, — не ответят. Ты миф, Веня, а мифы развеиваются, оставляя следы только в человеческой памяти, но не на страницах официальных документов.